Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT
— Сейча-а-ас… — выдохнула она, трепеща всем телом от возбуждения, и вдруг, застонав и сжав его в себе, забилась так, что Димыч едва не зашелся визгом от боли и наслаждения. Все вокруг точно окутала непроницаемая для глаз тьма, на миг разогнанная вспышкой взрыва, но тут же сгустившаяся вновь, обволокшая уютным, теплым одеялом.
Через несколько (опять же, совершенно не понять было, сколько его прошло) времени Димыч снова начал смутно осознавать себя. И это было приятно, так как впервые после долгого перерыва он почувствовал, что жить, просто словами не выразишь, как хорошо. Со вкусом потянувшись, он открыл глаза, и тут его точно шамберьером ожгло по ноздрям. Едва не потеряв сознание, он хотел было вскочить, но рука, которой он оперся о тахту, неожиданно провалилась во что-то липкое, вязкое и холодное. Запах резко усилился.
С судорожным омерзением вырвав разом захолодевшую, заизвивавшуюся раздавленной змеей руку, Димыч поднялся-таки с тахты. Чудовищными усилиями сдерживая тошноту, опустил взгляд на постель, еще недавно представлявшуюся средоточием гармонии и наслаждения…
На подушке, пялясь невидящими глазницами в потолок, цинически улыбаясь лишенной губ пастью, покоилась голова трупа, очень долго пролежавшего в земле; остальное, слава богу, было скрыто одеялом. Мертвые челюсти лениво, точно со сна, разомкнулись…
— Куда ты? — спросил мертвец голосом Кати. — Ну, неужели все еще дуешься? За что?
Собрав в кулак всю волю и прекратив трясти рукой, Димыч оглянулся в поисках своей одежды.
— Знаешь, — стараясь, чтоб не дрогнул голос заговорил он, — на работу еще зайти надо бы…
— Ну нет! — капризно воскликнул мертвец. — Теперь я тебя никуда не пущу. Работа и до завтра подождет; ну иди же сюда, я вправду не понимаю, чем тебя обидела…
С этими словами то, что осталось от Кати — без сомнения, двигалось тело с той же неповторимой, зовущей грацией — отбросило прочь одеяло и потянулось к Димычу. Намертво скованный ужасом по рукам и ногам, он лишь крепко зажмурил глаза…
63
… и проснулся.
Тут же уши ему резанул всплеск натужного хрипа, донесшийся из соседней комнаты — видимо, предыдущий такой хрип как раз и вырвал Димыча из паутины кошмара.
От оставшегося со сна ледяного, пробирающего дрожью вакуума внутри мигом не осталось и следа. Димыч сгреб с тумбочки подле дивана блюдце со шприцем и опрометью ринулся к Флейшману, зацепившись по пути ногой о дверной косяк.
Флейшман на кровати хрипел — ему наверняка хотелось корчиться бы от нестерпимой боли, однако измученное болезнью тело не имело сил даже на это. Отбросив одеяло, Димыч, как и накануне, перехватил дряблую руку повыше локтя найденным в аптечке вместе со шприцами резиновым жгутом, вогнал иглу в вену, даванул поршень, осторожно вытащил иглу, протер ранку комком ваты, пропитанной одеколоном (не догадался в спешке, кретин, до укола кожу протереть!), и предался тревожному ожиданию.
Наконец тучный старик (теперь, навзничь лежа безжизненной кучей плоти, не доставляющей хозяину ничего, кроме страданий, Флейшман казался куда как старше своих пятидесяти с хвостиком) зашевелился, скрипнув кроватью. Димыч наклонился к нему.
— Легче?
Флейшман кивнул.
— Говорить — можете?
— Д… д… да, — последовал ответ сквозь все еще плотно стиснутые зубы.
Флейшману явно не хотелось говорить. Наверняка, не хотелось ему вовсе ничего. Если б он только мог, если б достало на это воли, умер бы сейчас же, дабы избавиться, убежать от новых приступов страшной боли. И это последнее, подумал Димыч, хорошо. Избавление от боли дарят вот эти самые уколы морфия. А сделать инъекцию, кроме него, Димыча, некому…
— Тогда продолжим, — распорядился он. — Время дорого — вы, чего доброго, вот-вот умрете… В общем, будете искренни, буду колоть вам ваш морфий. Невозбранно. До самой смерти. Или же сиделку вызову и денег на нее оставлю, уходя.
По глазам старика видно было: он отлично понимает, что в случае его неискренности Димыч не задумается уйти и оставить его одного, беспомощного, беззащитного перед болью. Злоба, бессильная злоба струилась из его водянистых глаз…
— Продолжайте же, — поторопил Димыч. — Если вы не очнетесь после очередного приступа, и мы не успеем закончить разговор, мне будет больно и обидно. Я — человек любопытный.
Флейшман вздохнул, собираясь с мыслями.
— Вы, молодой человек, — начал он, — сами могли воочию убедиться, от чего избавлял меня Николай. Ради этого избавления я отдал все без остатка, начиная с накопленных денег — надо же, сиделку пригласить не на что… И заканчивая собственным «я». Так что, вчера я, собственно, сообщил вам все, что мог. До разработки конкретных перспективных планов он меня не допускал… Поэтому можете не тратить более времени. Идите. Мне и вправду осталось недолго…
Димыч едва не плюнул с досады.
— Послушайте, — как можно проникновеннее заговорил он, — вы ведь человек выдающегося ума, с первого взгляда видно. Я к вам, несмотря ни на что, испытываю глубочайшее уважение. Так неужели ж нет у вас каких-либо собственных догадок, соображений… В конце концов, этот Николай, этот ваш злой гений, наверняка о чем-то проговаривался случайно, или… Ни за что не поверю, будто вы не пытались осмыслить происходящее, и очень хотел бы услышать ваше мнение обо всем этом.
Флейшман — в который уж раз — устало вздохнул, однако взгляд его затвердел, водянистые глаза как бы подернулись чистым, прозрачным ледком.
— Тогда дайте подумать. Знаете, сделайте-ка нам обоим кофе. Там еще должен быть…
Димыч отправился в кухню. Снедавшее все его существо нетерпение подхлестнуло и его собственный мозг; помчавшиеся с бешеной скоростью мысли вскоре вынесли на поверхность образ Туза Колченогого, так вовремя явившегося им с Игорем на помощь в Петергофе, а за событиями последних дней, было забытого.
Оп-паньки!..
Наскоро ополоснув под краном физиономию, Димыч едва дождался, пока закипит чайник — кофе у Георгия Моисеевича имелся только растворимый, хоть и не в самом мерзком из возможных вариантов — и поспешил в спальню.
Выслушав изложение Петяшина рассказа о встрече с демоном из бутылки, повествование о странно появившейся возле Петяши девушке и о петергофских приключениях самого Димыча, Флейшман только крякнул. Судя по всему, старику вновь — хоть на минутку — сделалось интересно жить.
— Знаете, Николай говорил о подобном, я как раз припомнил… Говорил, что есть на свете, по его мнению, демоны — существа, целиком состоящие из этой его «колдовской энергии» и потому практически всемогущие. Величайшей мечтой его было завладеть энергией такого существа. Но об этом он только мечтал, так как был уверен, что подобный «демон», даже из самых захудалых, моментально сотрет его в порошок. Значит, «информация без носителя»… Вряд ли, по-моему, так уж и «без». Просто подобные существа должны бы тщательно оберегать тайну этого «носителя»; слишком много найдется охотников до их потенциала. Тот же Николай…
— Кстати, — заинтересовался Димыч, — а отчего это вы нынче у Николая в такой немилости? Отчего он, по-вашему, перестал вас… поддерживать? И зачем вообще допустил, чтобы его в «скворешник» упекли?
Флейшман пожал плечами.
— Мало ли… Мне кажется, он очень боялся вашего друга… Может быть, надеялся таким образом от него спрятаться. А может, просто от замешательства, а потом было уже поздно сопротивляться. К нему, как к буйному, вероятно, применили уж очень… оглушающую химиотерапию. Пару дней после того, как это случилось, он еще держался, я это чувствовал, а потом… — Флейшман тяжко вздохнул. — Потом у меня возобновились приступы. Знаете, а вот насчет девушки вашего друга… Она что, и до сих пор с ним?
Димыч несколько нетерпеливо кивнул.
— Вообще, Николай был способен на изготовление такого вот… зомби. Но, если она до сих пор… функционирует, он к ее созданию непричастен. Этот ваш друг — он, по-вашему, вправду так уж ни на что не годен? Подумайте; Николай очень боялся его. Говорил, будто он не человек и даже не демон, а нечто третье, непонятное, сильное и опасное… Впрочем, это могло быть сказано просто в помрачении рассудка, с ним такое случалось. Но, с другой стороны, Николай, подобно всем душевнобольным, доверял только собственным чувст… ва… а-а…
На последнем слове фраза оборвалась, перейдя в знакомый уже Димычу негромкий, сдавленный хрип, почти тут же и смолкший. Димыч ощутил легкий укол досады. Впрочем, ладно, плевать. Флейшман, пожалуй, уже сообщил все, что мог…
Бросив взгляд на обмякшее под одеялом тело, он секунду поразмыслил, пожал плечами и двинулся прочь из квартиры.
64
Вот уж третий день без толку биясь над началом нового романа, Петяша пребывал в черной, безысходной досаде, усугублявшейся еще пакостным ощущением того, что и дальше лучше не будет.
