Михаил Ишков - Супервольф

Тем не менее, после гибели Бокия кое-какой мистический опыт на Лубянке сумели сохранить. Недаром службистый Трущев умел ловко скрывать свои мысли. Это не так просто, как кажется, здесь тоже есть свои заморочки. Например, общаясь с Мессингом, Николай Михайлович, даже хозяйничая на кухне, постоянно напевал широко известную в ту пору песню:

В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю,Упадет на яблоню спелый цвет зари.Подари мне, сокол, на прощанье саблю,Вместе с острой саблей пику подари.[63]

Я долго не мог сосредоточиться. Меня буквально изводил вопрос, каким оружием этот мобилизованный на войну сокол собирается воевать?

Не менее подозрительным казался и второй куплет:

Я на кончик пики повяжу платочек,На твои на синие погляжу глаза.Как взмахнет платочек, я всплакну чуточек,По дареной сабле побежит слеза.

Судя по откровенно идиотскому набору слов, такие песни, скорее всего, создавались как раз по заказу органов с целью наглухо прикрыть планы разрабатываемых секретных операций. Для этой цели может также пригодиться усердный поиск решения той или иной математической, а лучше шахматной, задачки, но лучшим методом можно считать умственное смакование женских прелестей. Или мужских, чего тоже нельзя исключить.

Мало ли способов может придумать жизнь!..

Только на третий день, когда я наконец закончил отчет, мне удалось пробить его защиту. Возможно, мне просто повезло и только потому, что он выбрал неудачный мотивчик, с которым у меня были свои счеты.

На земле, в небесах и на мореНаш ответ и могуч и суров…Если завтра война,Если завтра в поход,Будет сегодня к походу готов.

С этим лживым, обманчивым «ством» я справился быстро. Моментально отыскал щелку между куплетами и незаметно проскользнул в нее.

Что же открылось мне в глубине души капитана госбезопасности?

Страдания несчастного отца были безутешны…

Я не удержался от вопроса.

— Что с дочкой, Николай Михайлович?

Он не ответил. Даже не вздрогнул. Встал, большими пальцами расправил гимнастерку под ремнем. Подошел к окну, притаившись за шторой, замер.

— Здесь нет прослушки, — заверил я его.

— Как вы можете знать?

— Вижу. Вижу также вашу Светлану. На мой взгляд, вполне здоровая девочка.

— Она разучилась говорить.

— То есть? — не понял я.

— Зачем вам знать, Вольф Григорьевич?..

— Смелее, Николай Михайлович. Я не классовый враг и не двурушник, в чем, надеюсь, вы успели убедиться.

Трущев не ответил, вновь уселся на диван, закинул ногу на ногу, закурил папиросу.

— Она разучилась говорить, — признался он. — Потеряла, так сказать, дар речи. Сильнейший испуг.

— Когда это случилось?

— В декабре, перед новым годом.

— Сколько ей лет? Десять?

Трущев кивнул.

— Будет в сентябре.

— Я мог бы помочь.

Чекист не ответил. Молча докурил папиросу, встал, привычно расправил гимнастерку под ремнем, подошел ближе и поинтересовался.

— Ну, что тут у нас?..

Я протянул ему последний исписанный листок. Он просмотрел его, потом вернул и подсказал.

— Подпись, число.

Я добросовестно вывел: «18 июня. Вольф Мессинг». (Где-то теперь хранятся эти листки? И хранятся ли?)

— Теперь в гостиницу? — спросил Трущев.

— Да.

На лестнице я предупредил чекиста.

— Только не надо никак афишировать мою помощь. Прошу, никому ни слова, для меня это очень важно. Только вы и я, и ваша дочь. В тихой обстановке. Можно у меня в номере. Обдумайте мое предложение.

Трущев усмехнулся.

Я заверил его.

— Если вы об оплате, то меня деньги не интересуют.

— Я не о том. Я в состоянии заплатить, просто я обязан доложить начальству.

— Кто вам поверит, Николай Михайлович? Я непременно откажусь от своих слов. Поверьте, моя помощь вас ни к чему не обязывает.

Трущев вновь усмехнулся. Что-что, а бдительность у советских людей была на высоте. Советским людям не занимать бдительности. Как относиться к этому факту? Осуждать? Ерничать? Восхвалять с пеной у рта? Полноте. Для решения этого непростого вопроса мой соавтор и выдумал «согласие». Оно для того и существует, чтобы не ошибиться, не удариться в крайность, не упустить шанс почуять истину.

Наконец он ответил.

— Не люблю быть в долгу. Кажется, товарищ Мессинг, вы так однажды выразились?

— Спасибо за предупреждение. Повторяю, вы мне ничем не будете обязаны. Мне просто понравилось, что у вас даже мысли не было причинить мне зло, но еще более, как вы изощренно материли сокола, безоружным отправившимся на войну.

— Сколько времени займет курс лечения?

— Не знаю. Я должен осмотреть ребенка.

— Хорошо, завтра. Здесь. Я заеду за вами в десять. Сообщу, что вы попросили еще один день. Свету привезу к одиннадцати. Не забудьте надеть белый халат. Висит в квартире, в платяном шкафу.

— Зачем халат?

— Если вы доктор, на вас должен быть белый халат. Я скажу Свете, мы едем к удивительному доктору, который лечит добрым словом. О гипнозе, пожалуйста, не упоминайте.

Вот это хватка. Мне оставалось только мысленно развести руками.

Лечение оказалось куда более легким делом, чем я ожидал. Сильнейший испуг — девочка одна поздно возвращалась домой. Возле подъезда наткнулась на пьяного негодяя. Света сумела убежать, но с того дня пять месяцев молчала, будто воды в рот набрала. Мне пришлось погрузить ее в гипноз и разблокировать заторможенные центры речи.

Когда Света пришла в себя, она удивленно спросила.

— Это все?

У Трущева желваки заиграли на скулах.

— Да, Светочка, подтвердил я. — Теперь ты можешь не только говорить, но и петь.

— Ну, уж петь, — не поверила девочка. — Вы совсем как Айболит, только не знаете, звери не поют.

— А птички?

— Ну, птички. Это совсем другое дело.

Трущев, давясь от смеха и слез, выскочил из комнаты.

Глава 4

Через два дня меня вновь вызвали к Лаврентию Павловичу. Прежде всего, нарком попросил уточнить даты и места, где я имел встречи с фюрером, затем наркомвнудел указал мне на употребляемый в отчете термин — «угадывание внутренней речи».

— Мы называем эту способност «опознаванием», — сообщил он. — Давайте так и напишем?

— Нет, Лаврентий Павлович, это именно «угадывание». По дыханию, блеску глаз, потоотделению, непроизвольным жестам…

— Движению ушей, табачному дыму, — ехидно подхватил нарком. — Послушайте, Мессинг, здес не дураки сидят. Если при нахождении нужного предмета или загаданной страницы вы можете сослаться на потоотделение или непроизвольное движение мускулов, то как вы можете объяснить требование сложить номера двух страниц в энциклопедии? Прижками и гримасами индуктора? Чем здесь может помочь блеск глаз или потоотделение?

Это был удар под дых, но на этом нарком не остановился. Он решительно дал мне мысленную установку.

«Подойди ближе».

Я легкомысленно, даже с некоторой долей кокетства, сделал шаг в его сторону.

«Ближе».

Продолжая эту игру, я снисходительно придвинулся еще на шаг. Сократил дистанцию до минимума. Меня потешала мысль — если на основании такого рода «доказательств» он отважится сделать вывод о том, что я «распознаю» внутреннюю речь, я рассмеюсь ему в лицо.

«Сними с меня сапоги».

Мое лицо непроизвольно дернулась. Я с ужасом осознал, ему удалось загнать меня в ловушку.

Я мысленно проклял все на свете, в первую очередь себя, купившегося на простейший трюк. Удар был сокрушительный, мне оставалось только капитулировать и снять сапоги. Забыть о дистанции, о самоуважении, о самом себе, благородном и независимом?

Как бы не так! Не дождетесь.

Но с этого момента, чтобы я не говорил, какие бы не приводил научные доводы, Лаврентий Павлович ЗНАЛ. Он поймал меня на примитивнейшей провокации, до которой даже Вайскруфт не додумался. Вилли никогда не позволял себе хамить! Возможно, Вайскруфт полагал, что иметь дело с оскорбленным магом опасно. Наркомнуделу было плевать на опасность, он оказался храбрым человеком, ведь за его спиной стояла партия, из членов которой можно было делать гвозди. В прямом и переносном смысле. А может, дело вовсе не в партии, просто таким он появился на свет и по части принуждения людей к исполнению приказов ему не было равных в мире. В этом смысле никакие соображения деликатно-буржуазного свойства не отвлекали наркомвнудела.

Лаврентий Павлович доброжелательно ухмыльнулся. Я опознал — за этой гримасой скрывалась гениальная машина по производству исполнителей, точнее, рабов.