Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны
Не менее часа мы колесили по городу, пока кондуктор назвал остановку: «Березовая роща! Кто спрашивал про исток Дона, выходите!»
Мы вышли и увидели городской парк — река людей, скамейки, деревянные терема для детишек, киоски с мороженым… Под дубами, возле дорожки, покрытой асфальтом, затейливый столбик нес наверху надпись: «Исток реки Дон». Все основательно — столб металлический, буквы резаны из металла… Но где же река? Под ногами сухо — асфальт, в ста шагах за забором — городская шумная площадь. Ищем хотя бы след от воды… Вот он! — трава, непохожая на растущую в парке зелень, узенькой лентой тянется от асфальта. Пониженье — и видим осоку, сначала робкие кустики, потом грива осоки, потом уже космы водолюбивой травы. Но воды еще нет. Тропа-переход через травы сухая. Еще полсотни шагов — чувствуем запах сырого места. И вот они, первые блестки — вода! Она еще не течет. Она робко сочится из потного русла. Ржавый кружочек воды. Упавший лист дуба почти целиком его накрывает. Но солнце уже отразилось в крошечном зеркальце, зяблик, присевший возле травы, может напиться из водяной лунки.
И вот уже не отдельные блестки, а полоска воды показалась из трав. Теченье еще незаметно, ширина — один шаг, даже старушка, опираясь на палку, одолела преграду… А вот уже и дощечка положена через воду, вот первый мосток, явно великоватый для тощего ручейка, — точь-в-точь шапка взрослого человека на мальчике.
И не поверить, что могучий Дон начинается здесь.
А дальше — запруда, и сколько ни есть воды в ручейке с названием Дон, перед запрудой она выглядит озерцом. И в озерцо глядятся двенадцать из бревен тесанных казаков в латах, с копьями и секирами, глядятся чугунные пушки и горки ядер. Так город Новомосковск обозначил свою принадлежность к великой реке. Суждено было вырасти городу на самом ее истоке. И потому колыбель Дона у всех на виду, освещена электричеством, над ней постоянно слышны голоса и шаги, звоны трамваев, музыка из приемников, молодой смех и стариковские вздохи. Такое у Дона начало.
Так река набирает силу.
Из Новомосковска река пускается в древний путь до Азова. Чего только нет на ее берегах!
Угольные шахты (сразу у Новомосковска и ниже, в Донбассе), поля хлебов на всем пути от истока до устья, места сражений полузабытых и недавних совсем, от которых болят еще раны, атомная станция стоит на Дону под Воронежем, Цимлянским морем разливается Дон, соседствуя с Волгой, в меловых кручах у Белогорья увидишь пещеры, у Костенок — мирового значенья раскопки древнейшего поселения человека. Сотни речек, ручьев и немаленьких рек принимает Дон на пути к морю. Тысячи деревень, сел, хуторов и станиц приютили его берега. И есть у Дона преданный старожил, воспевший реку и большие страсти людей на Дону…
Нельзя перечислить всего, что помнит и видит река на пути к морю. И потому с волнением смотришь на ключик воды, дающий всему начало.
Фото автора. 24 сентября 1981
Бабье лето
(Окно в природу)
После первых осенних ненастий оно приходит как утешенье — теплые тихие сине-желтые дни, белая паутина на борозде, дневные росы в тени и летняя сухость на солнце, посветлевшие воды, просветленные дали… Бабье лето. Даже и в словарях встречаешь два эти слова о двух-трех погожих неделях в сентябре — октябре, которые дарит природа средним широтам земли (в Северной Америке — «индейское лето»).
Все в это время уже готово к движению в зимнюю даль. Но все как будто присело перед дорогой — собраться с мыслями, тихо взгрустнуть или в час-другой, встрепенувшись, доделать то, что было упущено в слякотный день. В садах жгут листья, на огородах скрипят капустой, у дома — стук молотка, на дорогах торопливая гонка машин, груженных картошкой и свеклой.
Пахнет нелетним дымком, дразнящей водной травою, дубовым листом, грибами…
«Бабье лето живет на опушке», — сказал однажды лесник, предоставив мне докопаться до смысла его поэтических наблюдений. А состоят они в том, как я теперь понимаю, что в пору погожего листопада нет места для глаз привлекательнее, чем граница леса и поля. Ты видишь даль, залитую солнцем, с зелеными полосами озимых посевов, с кораблями стогов, крышами деревеньки, и тут же у тебя над плечом золоченые стены царства деревьев. Прямых линий природа не любит. Граница леса и поля причудлива, как морской берег. Тут есть заливы и бухты, есть острова из берез, из огненно-красных осин, диких груш и боярышника. Кое-где в поле выступают дубы-одиночки, а в понижениях — ветлы и ольхи.
Тут, на границе света и тени, деревья как на витрине — одно к одному. Весной и летом опушка красками небогата — лишь зелень разных оттенков. Теперь же — буйство теплых тонов, узоры сосен и елок шиты по солнечной, светлой канве, а недра леса при золоченых воротах опушки особо таинственны и манящи.
Все живое в эти погожие дни потянулось из чащи к опушкам. Пищат синицы у трухлявого пня. Божьи коровки снуют по желтым коврам.
Облетая опушку, прокричал ворон. Скворец на дуплистой ветле поет так же самозабвенно, как в мартовский день. Сойка, не заметив людей, нырнула с верхушки ели, пытаясь в теплом стоящем воздухе изловить стрекозу. Почти до земли кувыркалась, но неуспешно. Большая стрекоза-коромысло, слюдой сверкая на солнце, продолжала неторопливый праздный полет.
Ветер еле заметный. Его выдает мерцающий трепет осиновых листьев да полет пауков на ослепительно-белых нитях. Плавно кружится в синеве коршун. Солнце просвечивает его маховые перья, и кажется, птица принарядилась к погожему дню.
Встречный грибник говорит:
— Бабье лето…
— Да, лето…
Больше говорить и не нужно. Главной радостью мы поделились…
День короток уже по-осеннему. И все же много еще успеваешь увидеть. Видишь кротовые свежие кучи возле болотца. Шумливая стайка щеглов опустилась на бурьяны. Три молодых статных лося перебежали поляну возле опушки. И, наконец, на пути уже к станции редкая встреча — кедровка! Размером с дрозда, длинноносая, в крапинках птица непугливо прыгает рядом с тропою. Я потратил катушку пленки, снимая залетную сибирячку. Подпуская человека на пять шагов, птица не проявляла ни малейшего беспокойства, деловито хватала в траве не знаю уж что — семена ли, козявок?
Кедровка в наших местах — нечастая гостья. За свою жизнь я видел ее раз пять. И всегда это было вот так же в погожую осень.
В электричке мы говорили об этой сибирской птице, о свинушках и сыроежках, о бабьем лете.
— А что это — бабье лето? — спросил вдруг мальчик, сидевший с охапкой кленовых листьев на коленях у бабки. — Это твое «бабушкино лето», да?
Явно довольная толкованьем хорошей погоды, бабка вздохнула, обращаясь к соседке:
— Лето — было и нету. Все как во сне: весна — осень, весна — осень… Как электричка, жизнь проскочила…
В тамбуре под заклинанье магнитофона «Ах, лето…» обнималась парочка в джинсах. Два грибника у двери, запуская руки в корзины, выясняли первенство по числу рыжиков. Мальчишка на коленях у бабки лукаво протянул контролеру кленовый лист. Контролер с нарочито серьезным видом разглядел лист на свет и деловито лязгнул компостером. Все засмеялись, стали советовать сохранить «проверенный» лист на память. И опять пошел разговор о грибах, об улетающих птицах, о том, о сем, о хорошей погоде и о том, что теперь уже со дня на день следует ждать и дождей.
Бабье лето… На языке синоптиков — это «устойчивый антициклон, регулярный в Северном полушарии в сентябре — октябре».
Фото автора. 7 октября 1981 г.
«А выстрел?..»
(Окно в природу)
Старая Пальма — работница. Ее дело: учуять, выследить дичь, подвести к ней на выстрел охотника. И она знает: взлетела птица — сейчас же бухнет двустволка. Хозяин частенько мажет, и Пальма вполне понимает: не каждый выстрел приносит добычу. Но если выстрел раздался, Пальма считает: собачье дело исполнено добросовестно…
Я собираюсь к болотам фотографировать уток.
— Возьми Пальму, — говорит лесник, занятый в этот день починкой сарая. — Пусть разомнется.
Для Пальмы каждый выход к болотам — праздник. Она, благодарная, бегает взад-вперед, а возле воды напрягается, сразу почуяв уток.
Утки кормятся ряской и взлетать не спешат. Пальма, приподняв одну ногу, неподвижно ждет, когда я, крадучись, подойду. И вот он, момент, волнующий сердце. Утка с кряканьем, с треском и плеском взлетает. В глазок фотокамеры вижу серебристые брызги, светлую полосу на воде от разбега и, кажется, вовремя успеваю нажать на кнопку. Еще пять уток взлетают над камышами. И тут я вижу недоуменную морду Пальмы: «А где же выстрел? Так близко были…»
