Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Любопытство мое лишь разгорелось.
— Ну-ка, дай… — я затушил сигарету и по-крокодильи заворочался на кровати. — Какие у тебя могут быть от меня секреты…
Пару минут мы боролись, катаясь по кровати. Она то прятала блокнот за спину, то отводила руку с ним в сторону.
— Нет! Нет! Нет! — смеясь, отталкивала меня свободной рукой и ногами. — Ни за что!
В конце концов я уступил.
— Ну, хорошо. Как мы, русские, говорим: солдат ребенка не обидит. Но тогда покажи сама.
— Ты будешь смеяться надо мной.
— С чего ты взяла?
— Ты же писатель.
— Непризнанный.
— Это дело времени. Ты молодой.
— Мне тридцать восемь, если ты забыла.
— Я об этом всегда забываю. Нашему преподавателю политики — тридцать пять, но он старик в сравнении с тобой.
Я повалился на спину и довольно ухмыльнулся.
Ли Мэй не преминула отметить:
— Тебе нужно быть осторожным. Ты любишь лесть.
— Значит, ты льстила мне… О, Дездемона, молилась ли ты на ночь? — сказал я голосом оскорбленного мавра и сдвинул брови.
— Я говорила правду. Потому что так думаю. Но другие могут тебя обмануть.
Не так-то легко это сделать теперь, подумал я, вспомнив наше «воркованье» с Инной.
— Мне плевать на других. Мне важна только ты.
Мы поцеловались.
— Ну что там у тебя, в блокноте?
Она помялась.
— Только не смейся.
— Не буду.
— Ну, хорошо. И не вздумай хотя бы кому-нибудь рассказать.
— Обещаю.
Неожиданно для себя самого я изобразил нечто похожее на пионерский салют.
Она удивилась. Подумав немного, протянула мне блокнот.
— Ты все равно не поймешь. Тут же по-китайски. Но я пишу роман.
Я приподнялся на локте. Потом и вовсе сел, пораженный.
— Ты? Роман?! О чем?
Принялся листать страницы, испещренные крохотными, неразличимыми для меня иероглифами — каждая из них кишела ими.
— Ну, это ерунда, на самом деле. О школе, о подругах. Их пять человек. Но есть главная… О любви тоже… — сумбурно пояснила она.
— И ты пишешь не на компьютере даже, а в тетрадке? — поразился я.
Рассмеялась.
— Конечно, на компьютере. В каком веке мы живем? У нас сайт есть, бывших одноклассников. Там уже разместила много частей. Но на занятиях иногда скучно, а компьютера нет. Тогда я пишу от руки, а потом набираю и посылаю на сайт.
— Почитай мне!
Уселся поудобнее, возвращая блокнот.
— Нет, и не проси. Во-первых, там одна ерунда, а во-вторых… А во-вторых, у меня куча домашних заданий!
Скрестив ноги по-турецки, она склонилась над бумагами, спрятав глаза за челкой.
Я смотрел, как порхал в ее пальцах карандаш — она ловко вращала его, прерываясь на запись или чтобы погрызть ластик на кончике.
А в голове крутилось:
Пустынной улицей вдвоем С тобой куда-то мы идем, И я курю, а ты конфеты ешь. И светят фонари давно,Ты говоришь: «Пойдем в кино»,А я тебя зову в кабак, конечно…
…Ли Мэй прожила у меня три дня.
За короткое время, проведенное в моей комнате, она умудрилась легкими штрихами обозначить свое очевидное присутствие. Многие вещи, переставленные ее тонкими руками, я никак не мог найти; но зато книги, как по волшебству, встали ровными рядами по полкам и легли аккуратными стопками на стол; ком футболок между тумбочкой и кроватью исчез, зато появились проволочные вешалки в шкафу; пропал и «млечный путь» — брызги зубной пасты на зеркале, а рядом с моей щеткой поселилась еще одна — смешная, розовая, с ручкой в виде силуэта Барби; по всему жилью, будто яркие жуки, расползлись заколки для волос — пчелы, цветочки, лошадки, лягушки и даже один красный автобус с надписью «school bus».
…Утром девятого мая я проводил ее в Хунчао, внутренний аэропорт.
Целовались под огромным табло с расписанием.
— Как тогда, помнишь, на вокзале в Сучжоу, — сказал ей на ухо. — Куча народу, и мы одни среди толпы.
— Только никто из нас не уезжал.
— Я буду тебя ждать. Позвони или напиши, как прилетишь.
— Ты сегодня будешь пьяный, — засмеялась она. — Сегодня же у вас большой праздник.
День Победы, вспомнил я.
— Поедешь в русский ресторан?
Хватит с меня русских, после Хайнаня особенно.
— Нет. Отдохну, в зал схожу, спортом позанимаюсь. Почитаю. А когда совсем заскучаю по тебе, лягу спать — и ты будешь мне сниться.
— Буду.
— Во ай ни. Я люблю тебя.
— Во ай ни.
— Все, беги, опоздаешь.
Шутливо козырнула:
— Есть, сэр!
Покатила легкий дорожный чемоданчик.
Я смотрел ей вслед.
Остановилась на полпути.
Оглянулась.
Подбежала.
— Вот, возьми.
На ладошке светло-зеленый, в янтарных разводах, тонкий браслет.
— Это мне бабушка подарила, на окончание школы. Пусть будет с тобой. Нефрит охраняет людей.
— Я не могу взять. Это подарок, да и пусть он лучше бережет тебя. Тебе на самолете лететь, между прочим.
Беззаботно пожала плечами.
— Глупости. Самолеты надежнее машин, по статистике. Я прошу.
Я аккуратно взял прохладный каменный кружок.
— Но, я же не смогу надеть его…
— Носи в кармане. Так даже лучше, — она понизила голос — будет совсем рядом кое с чем…
Смутилась и рассмеялась.
Легонько щелкнул ее по носу.
— Не узнаю бывшую скромницу.
— Есть, у кого учиться, — парировала быстро. — Будет тебе напоминать обо мне, когда меня нет рядом.
— Я все время о тебе помню. Беги.
Глядя ей вслед, вспомнил со всей отчетливостью, как расставался с ней после первого нашего свидания — на темной и влажной аллее.
Вспомнил выхваченный огоньком зажигалки рисунок на дорожке — две птицы, сплетенные в круг. Поднес браслет к губам и поцеловал.
Поехал домой…
灾难
Беда
…В понедельник после обеда я вернулся домой из нового кампуса. Принял душ. Собрал сумку и отправился на тренировку. Мышцы болели после долгого перерыва, но боль была приятной, тело радовалось — хозяин взялся за ум.
С Ли Мэй я переписывался все выходные. Узнал подробности свадьбы, понял, что все китайские свадьбы похожи одна на другую. Невеста переодевалась, дарились и записывались подарки, гости вкушали угощенья. Никто не танцевал и не дрался в порыве вдохновения. Жених щеголял в красном ремне с драконами и сердцем. Взрывались петарды.
Свадьбу справляли с размахом. Дядя Ли Мэй заказал два микроавтобуса и сегодня утром повез родственников в заповедник.
«Я купила тебе мягкие тапочки, в виде панд. Купила самые большие, какие нашла, — написала мне Ли Мэй рано утром. — Послезавтра вернусь. Соскучилась и люблю».
Подошел мой автобус.
Чувствуя себя молодым и сильным, я ловко обогнал толпу, подпихнул застрявшую в дверях тетку и вслед за нею протиснулся внутрь.
Занял место поближе к выходу — до фитнес-центра всего две остановки.
Меня наполняла легкая светлая радость, по лицу помимо воли расплывалась улыбка. Я застеснялся, огляделся — не видят ли остальные?
И замер в недоумении.
В салоне было необычно тихо, лишь подвывал двигатель, одолевая подъем на мост. Все смотрели на экран телевизора позади водительского места.
Вместо обычной рекламы что-то тараторил озабоченный диктор в синем костюме. Дали картинку: бегущие люди, кто в белых халатах, кто в обычной одежде, с носилками и каталками.
Болтаются трубки капельниц.
Крупным планом — чье-то залитое кровью лицо, не разобрать, мужчина или женщина. Обломки стены, кусок лестничного пролета, босая ступня под бетонной плитой, кривые линии арматуры, непонятные тряпки….
«Теракт», — первое, что подумал.
Все. Приехали. Докатилось и до китайцев.
Этого я ожидал меньше всего…
Взорвали что-то мощное — камера выхватывала груды битого бетона и стекла, обломки мебели. Мелькнуло несколько страшных серых лиц, припорошенных пылью от взрывов.
Головная боль китайцев — тибетцы и уйгуры. Их, как могут, держат в узде, но террор тем и страшен, что непредсказуем. Понять бы, где и что случилось…
Появилась карта страны — на весь экран.
Рваным красным пятном выделялась одна из провинций.
— Сычуань… — услышал я знакомое слово.
Нет.
Все в порядке.
С нею все хорошо.
На теле провинции пульсировали круги.
«Чэнду» — показывала стрелка.
Это не теракт!
Землетрясение. Ничего страшного.
Она жива и здорова. За обедом я писал ей смс, она ответила — уже приехали, и панды очень смешные.
Что бы там ни случилось, в Чэнду ее нет.
Она далеко от города, в заповеднике.
Карта сдвинулась чуть выше.
Круги замелькали сильнее.
«Вэньчуань».
Не может быть.
Этого.
Не может.
Быть.
Открылись двери автобуса, я рванул к выходу, прямо по ногам, на ходу выдергивая застрявший среди тел рюкзак.
