Мария Бушуева - Отчий сад
А Попов упорно строчил диссертацию. Победили папа-профессор и мама-доцент, которая однажды, глядя на меня сочувственно, произнесла: «У нас в роду не было торгашей, так что у вас с Димой (Дима — это Попов) ничего не получится». Вообще свекровь Анна Борисовна постоянно тонко подкалывала меня насчет отсутствия у меня высшего образования. Тогда я и стала читать уйму — чтобы не ударить перед родственниками в грязь лицом. И втянулась!
И я пришла и увидела, что в картинной галерее Ярославцева (я сразу запомнила его фамилию) нет. И тогда я пришла и на следующий день. И он был там, потому что это было закрытие выставки. И соответственно фуршет для своих. А я не была своей, я была ничьей. Разве что немного Марфушкиной. Так и сейчас, часть моей души — ее. А та часть, которая для мужчины, освобождена от Попова, от Ярославцева и даже от Николенко. Я отношусь к супругу тепло, но мыслей он моих почти не занимает. Мне порой бывает стыдно за себя. Какая-то Шура Коллонтай, ей-богу.
Я стояла и смотрела, как Ярославцев разговаривает с экстравагантной особой. Он наклонился к ней, и выражение его лица было такое, точно он врач, а она его пациентка. А я стояла и ждала… Как писали раньше: грудь моя вздымалась, ноздри трепетали. Фу, ну будто о лошади.
И наконец, пациентка от него отстала. И тогда в атаку пошла я. Но меня опередила влетевшая в выставочный
note 241 зал очень дорого одетая девка из тех, у которых, как говорится, всегда пальцы веером. Она бросилась ему на шею в самом прямом смысле.
Как выяснилось, эта особа тоже была моей соперницей. И очень сильной: красотой она не отличалась — просто яркая, южного типа, броская, — но у нее был знаменитый папашка — и этим все сказано. Так что, если покопаться, это я убила ему карьеру. Звезда его, начавшая была восходить, так и свалилась обратно — и мне непонятно — куда? То ли она застыла на запасном пути, то ли раскололась о наше долларовое время, то ли сгорела вместе с его талантом!.. Нет, а эти работы в Инете? Ведь я их не знала, значит, он написал их позже. Талант при нем. Но ему уже не тридцать, а сорок, даже немного больше. Так что без моей галереи его звезде с запасного пути не выбраться, а если она раскололась — я смогу зажечь новую! Он же не киноартист, для которого первая морщина — трагедия. И пусть он выглядит теперь, наверное, постаревшим, усталым, сломленным, сначала я выжму из него все, что мне необходимо, а потом сделаю его звездой.
В записной книжке оказался не его телефонный номер, а Катерины Николаевой. Моей соперницы номер один. Когда-то они учились с ней вместе на художественнографическом факультете. Отец ее был известным, правда, провинциальным художником. Она буквально преследовала Ярославцева, писала ему страстные письма, клялась, что бросит живопись и станет служить ему. Даже меня шантажировала, обещала, что сообщит моему мужу (я тогда еще не была разведена с Поповым), если я не перестану «атаковать Дмитрия». Но потом она была вынуждена смириться: Митяя ей хотелось сохранить любым способом в любом качестве, и она даже пару раз была у нас в гостях, когда я стала уже его официальной женой (правда, оставив фамилию Попова).
Прежде чем позвонить, я снова открыла Интернет и, к своему удивлению, нашла сразу ее сайт: она продавала
note 242 свои картины — все в стиле раннего гламура Лемпицкой
— такие же красивые, мертвые и почти такие же навороченные по цене. Я побегала по сайтам еще: Николаевой было очень много. И под каждой ее картинкой значилась кругленькая сумма. И конечно, ее покупают. Обвешивают ее дамами в автомобилях и томными голыми красотками в перчатках (пошло страшно) свои замки. То-то жены бесятся, а домработницы прикалываются, считая, что хозяин у себя в кабинете (сейчас вошли в моду дорогие красного дерева библиотеки с книжными томами, отделанными золотом) держит портрет голой любовницы. Ловкая эта Николаева.
И не просто ловкая! Я просто обалдела, позвонив ей, и сижу сейчас в кресле, ошарашенная от услышанного. А натуральная стерва! Она все-таки женила его на себе, клюнул, дурак, на ее обещания быть его верным ординарцем! Она ведь обрывала ему телефон, выла в трубку, что никогда кисточку в руки не возьмет, будет служить его дару! И что я услышала:
— С моим мужем Дмитрием Ярославцевым (она говорила точно автоответчик) мы существуем на два дома, я живу в деревне, поскольку творчеству мешает городской ритм, а ему вы можете позвонить по мобильному телефону… Ну, блин! Других слов, извините, у меня просто нет! Созданию ее гламурных самок мешает городской ритм! Она их там находит — в камышах!
Но хоть телефон дала, и на том спасибо. Я не представилась, и по голосу она меня не узнала.
* * *
Моя бабушка, мать отца, слава Богу, до сих пор жива. Ей восемьдесят восемь лет, и она не выходит из дома. Но чувствует, в общем, себя прилично. С ней живет моя тетка, ее дочь, которая давно овдовела и сын которой, мой кузен, сейчас в Петербурге (уехал на родину жены и переманил, кстати, туда же и моего родного брата), и потому я раз
note 243 в неделю затовариваю бабушке и тетке холодильник — заезжаю по дороге в ближайший супермаркет (я люблю Перекресток, но терпимо отношусь и к Седьмому континенту, а порой заруливаю и в Алые паруса на Бронной), закупаю все, что им нужно, забрасываю пакеты в джип, а потом тащу их все пешком на четвертый этаж кирпичной пятиэтажки на Тимирязевской.
В этой квартире старые вещи напоминают мне мое детство. Мать свезла сюда всю мебель, когда закупила новую. Муж тетки был неплохим мужиком, но скуповатым (то есть жмот был страшный), и потому радовался, что ему самому не надо ничего покупать. А тетка тихо злилась. Но постепенно к мебели привыкла, состарилась и теперь ни о какой другой не мечтает: на две пенсии — бабушкину и ее — можно приобрести что-нибудь типа тумбочки к кровати, не больше. Пенсионеров ведь выбросили вместе с пионерскими галстуками и комсомольскими билетами: а нефиг, мол, напоминать нам прошлое! Плывите в свой последний путь — и вот вам по сухарику в дорогу.
Конечно, я покупаю им продукты на свои риэлторские. Впрочем, у меня есть акции. У меня есть два участка земли, которые я приобрела, начав работать в агентстве. Один, кстати, просто за бесценок. Старики из пригорода продали за четыре тысячи — им когда-то дали участок от завода, а они ничего не построили, так он и стоял с невыкорчеванными пеньками, а вокруг разрослись коттеджи. Я нашла объявление в газете «Из рук в руки», базу которой всегда просматриваю в Интернете. И участок тут же себе взяла. Теперь он стоит двести пятьдесят! Жили бы дед с бабкой как короли!
Так что и я ничем не лучше других — только подсунула им не сухарик, а горячий fastfood. Впрочем, кто же тогда знал, что цены так полезут вверх?
Именно этот участок я и собираюсь продать, чтобы вложиться в выставочный зал. Пни мне выкорчевывать тоже лень. И с ними купят. Уже сосед-кабан прицени
note 244 вался. Для него (у меня нюх на деньги) двести пятьдесят вполне реальная сумма.
И еще Николенко собирается мне помочь, он уже записал на меня свой тайваньский бизнес: возит оттуда экзотическую мебель. Э, легок на помине, долго будет жить. На мобильном высветилась его физиономия…
— Алё!
— Привет. Ты где?
— Еду к бабушке.
— А я домой. В холодильнике как?
— Зима!
— Понятно, тогда я к Максиму. Пока.
— Пока! «Максим» — это его любимый ресторан. Владелец — сын знаменитой в прошлом балерины. Правда, она и сейчас ведет программу на ТВ и не вылазит из обзоров так называемой «светской хроники». А что? Восемь круговых подтяжек лица, пять пластических операций по убиранию жира, ежедневный массаж и прочая, прочая, прочая. (Я, конечно, немного утрирую, но совсем чуть-чуть.) Иногда для пиара она готовит в ресторане сама. И выглядит, надо сказать, ровесницей своего сына!
Как сказал Ярославцев на переломе веков: «Мы вступаем в эпоху хомяков, когда культами станут дом, еда и много разноцветных лабиринтов в качестве ежедневных развлечений».
— И долго она продлится?
— Пока не кончится.
— А чем плохи еда и дом?
— Хорошо и необходимо. Но машина — это всего лишь средство передвижения, а не культовое сооружение эпохи позднего палеолита.
— А тогда уже были культовые сооружения?
— А ты полагаешь, что эпоха палеолита закончилась? Вот такие мы с Митяем вели беседы в постели. Бред. А было хорошо. Но у меня нет памяти на ощущения, потому я все помню только сознанием, а тело мое к ретроспекции не способно.
note 245 А вот память на запахи у меня колоссальная, как у парфюмера. Но, к слову, я так и не прочитала этот роман. И не стану. Мне хватило фильма.
И запахи бабушкиного, родного мне дома тут же, как старые собаки, подбежали и стали лизать мне лицо. Пахнет книжной пылью. Как мне приятен этот запах. Он связан у меня с отцом, который много читал (что, думаю, было совсем нехарактерно для партийных работников). Мать свезла бабушке почти все его книги. Пахнет лавандой: тетка кладет в шкафы мешочки с сухой травой — она панически боится моли, которая однажды, когда я была девчонкой, проела дыры на пушистом белом шарфе, который я сама связала в подарок своему отцу.
