Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана
Тринадцатое поколение было цифровым, его легко можно было использовать в бизнесе, не заботясь о нравственной стороне дела. Четырнадцатое поколение в основе своей состояло не из машин, а из биологических организмов, генетически ориентированных на высокие нравственные критерии, в своей совокупности понимаемых как Добро. Поэтому силы Зла в принципе не могли поставить себе на службу систему-14. Но они могли пользоваться ею с помощью предателей из чиновных домовых. Поэтому и решено было уничтожить всю систему, чтобы никому не удалось по аналогии создать машину наивысшего уровня, где в основе была бы безнравственность.
И Великий Дедка, словно въявь, с великой радостью, видел, как испаряются компьютерные системы четырнадцатого поколения, разваливаются, как глиняные, мощнейшие гравитационные генераторы. Это означало, что сатанинские силы достигли своего предела не только в научно-техническом плане, а как бы уперлись рогами в непреодолимый для них нравственный порог.
Видел все это, должно быть, и Главлукавый, иначе не исчез бы, как ошпаренный.
— Что, выкусил? — вдогонку крикнул нечистому Великий Дедка. — Захотел, чтобы и я очертячился? Нет, бесовское отродье, не сдамся — твоя власть огромна, но не беспредельна!
Поскольку Главлукавого и след простыл, он продолжал гневаться молча. Остаться для Великого Дедки означало продолжать находиться в сатанинских силках и подчиняться. Расчеловечивание населения страны, начавшееся полтора столетия назад с бомбистов, набирало сумасшедшие обороты. И доброжилы ничего не смогли противопоставить этому. Они надеялись на то, что в итоге расчеловечивание превратится в свою противоположность, но когда это начнется и произойдет ли в обозримом будущем? Успеют ли люди вновь стать в полном смысле людьми или исчезнут с лица Земли? Что произойдет раньше — гуманистический взрыв или озверение?
И еще утешение, слабое утешение, было в том, что одичание людей он воспринимал как осатанение. И не путал при этом понятия. Ведь одичание — это уход и от Бога, и от Дьявола. Это превращение в степок лапшиных в новых русских, которые, как известно, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Дикарь конца XX и начала XXI века, не знакомый даже с азами культуры. Середина ХХ века поразила людей тем, что любители музыки, живописи и изящной словесности были комендантами лагерей смерти. Культура существовала сама по себе, а газ циклон Б для умерщвления — сам по себе?
Теперь же культура превратилась в бездейственное явление — и это была огромная победа Сатаны. Потом ему удалось подменить божественное, нравственное и духовное содержание культуры антикультурой — культом насилия и бесчеловечности, безнравственности и беспредельного индивидуализма, агрессивной рекламой женских прокладок, жевательной резинки и поддельных лекарств. Процесс одичания, как ни парадоксально, являлся отторжением дьявольской эрзацкультуры. Слишком заумно, чтобы можно было уповать на это.
«И это дорога к храму?!» — отозвалось болью в душе Великого Дедки. Впервые за два с половиной тысячелетия ему захотелось заглянуть в будущее: чем закончится нынешнее всеобщее безумие, найдут люди ответы на вопиющие вопросы, выдержат глобальное испытание или они уже находятся на последней прямой, ведущей к экологическому, ядерному или моральному самоубийству?
«А все-таки демонов приостановили», — подумал с удовлетворением Великий Дедка, хотя и понимал, насколько велика сила инерции, как быстро и легко идет процесс одичания, именуемый приобщением к цивилизации. Это каждый шаг, пусть даже самый маленький шажок, к овладению культурой дается человеку с огромным трудом. А ведь исключительно в культуре, в чувстве любви, а не ненависти, и спасение человечества.
Чем спасется человечество, узнать Великому Дедке уже не было дано. Доброжильский дух и мощь — оставили его: в каморке сидел древний-предревний старик, у которого сил осталось только для того, чтобы завершить собственную судьбу, прибегнув к последнему превращению.
С брезгливостью посмотрел на оставленный нечистым договор и почему-то с усмешкой подумал о том, что все равно девяносто девять процентов сотрудников госдепа Нью Голд Орды по причине неисправимой своей дремучести понятия не имеют не только о том, что это за this country, но и где она находится. И ровным счетом столько же убеждены, что они, кроме двух побед в мировых войнах, разгромили Чингисхана и что суд присяжных в Нью-Джерси под председательством Кареля дель Понтера приговорил его за попытку всемирного завоевания к штрафу условно. Поскольку обвиняемый пошел на сотрудничество с органами юстиции, а также обещал устроить новый поход на Русь. Так что с этой стороны угроза была не очень реальной, а в свете того, что Нью Голд Орду в обозримом будущем ожидала капитальная перестройка, представлялась вообще мифической.
Если по большому счету, то можно было уходить с арены практически с легкой душой. Пусть люди свою судьбу решают сами. Если, конечно, они еще люди. Если, конечно, у них есть душа. И если в ней живо нравственное чувство.
Напоследок Великого Дедку посетила простенькая, совсем незатейливая мысль. От нее даже слегка свежестью пахнуло. Она заключалась в том, что если мир создал Бог, то более последовательного защитника Божьего дела, чем он, Великий Дедка, вряд ли найдется. Ведь традиция — это защита первозамысла, его торжество и узаконение. Стало быть, он служил не столько язычеству, предрелигии, сколько Создателю, борясь с происками лукавых. Революции, реформы, всевозможные преобразования — все это самонадеянные попытки людей, обуреваемых бесами, усовершенствования Божьего замысла? Жизнь не может стоять на месте, но где та черта, до которой развитие находится в пределах, угодных Богу?
Глава тридцать третья
После налета бандитов и милиции Даша и Иван Петрович, боясь засады, не решились возвращаться в разгромленное и оскверненное жилье. Надо было подыскать новое, хотя бы на предстоящую ночь. Успокоиться, подумать и найти подходящие варианты. Оказавшись на проспекте Мира, залитым вызывающе яркими капиталистическими огнями, они не пошли ни на метро, ни на ближайшую остановку общественного транспорта. Во-первых, и там, и там их могли поджидать, во-вторых, вся Москва была оклеена портретами Ивана Где-то, следовательно, была реальная опасность, что бдительные доброхоты запросто могли сдать его в лапы милиции, тем более за обещанную награду.
На проспекте Мира поэт надел очки с затененными стеклами и поднял воротник куртки, не мешал Даше ловить какую-нибудь машину. Такси в столице практически не было — таксомоторы таксисты приватизировали и распорядились ими, как считали нужными. Власти полагали, что после приватизации проблем с такси у населения не будет, но вместо этого исчезло такси как вид городского транспорта. Хотели ведь как лучше, но теперь проезд на пойманной машине от памятника Пушкину до памятника Маяковскому стоил как поездка на «Красной стреле» от Москвы до Ленинграда, опять переименованного в Санкт-Петербург. Туда и обратно…
Наконец какой-то замызганный «Жигуль» прижался к обочине. Даша наклонилась к приоткрытому окну, вступила в переговоры с водителем. Потом обернулась и спросила у Ивана Петровича:
— А куда мы, собственно, едем?
— На Бутырский хутор, — неожиданно для самого себя ответил он и плюхнулся на скрипучее заднее сиденье.
Даша села рядом, повернулась к нему, чтобы уточнить, куда конкретно ехать, но ее опередил водитель:
— В общагу Литинститута?
— Именно туда, — подтвердил Иван Петрович, приникнув к окну, пытаясь определить, правильно ли они едут.
Мысль скрыться в общежитии Литинститута показалась ему стоящей. Правда, он не был там лет десять. Раньше бывал чаще — не раз и не два, когда закрывался ресторан ЦДЛ, а было не все выпито и не все обсуждено, они брали в пакеты выпивку-закуску и ехали к знакомым студентам или слушателям Высших литературных курсов. Для него, да и не только для него, он был как бы родным домом, и поэтому встреча с ним всегда трогала чувствительные струны в душе.
Иван Петрович еще помнил сквер перед общежитием, скамейки и клумбы. По центральной аллее прогуливались девицы, к которым они не очень-то успешно клеились. Хотя в то время вечера поэзии в Политехническом музее проходили с конной милицией. Были и они, молодые поэты, нарасхват, поскольку их приглашали на всевозможные молодежные вечера. Но по скверу гуляли высокомерные девицы, должно быть, из соседнего общежития медицинского института, с которыми молодые литераторы никак не могли найти общего языка.
А потом в сквере стали подрастать деревья, клумбы и скамейки исчезли, как и асфальтированная дорожка — длинная и прямая, своего рода символ их будущего. Деревья, образовав чащу, вытянулись на высоту нескольких этажей, и общежитие от этого стало приземистей и отчужденнее. Быть может, поэтому и не тянуло в него так, как раньше. Но вот жизнь обернулась к нему не лучшей стороной, и он тут же вспомнил улицу Добролюбова, дом 9/11.
