Поль Моран - Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь

Рено бросил на друга пытливый взгляд.

Глаза принца были закрыты, он сидел, скрестив ноги в позе лотоса, держа одну руку на ступне.

— Нужно все познать, — прошептал он, — нужно все познать.

Слышался стрекот цикад. От реки донеслись протяжные фабричные гудки, отраженные и усиленные гладью воды, во дворце ударили в бронзовый гонг. И снова воцарилась тишина.

Принц позвонил по телефону адъютанту. Коротко отдал какие-то распоряжения. Затем, обернувшись к Рено, сказал:

— Через четыре ночи в Гольф-клубе будет праздник. Мы воспользуемся случаем… Приготовьтесь к долгой поездке. Не забудьте про фары дальнего света.

Когда Рено приехал и поставил машину у края площадки для игры в гольф, он еще ничего не знал о характере поездки, которую предстояло совершить. На всякий случай он залил полные баки бензина, сменил масло, захватил все свои бумаги, он ждал. Возможно, они отправятся в самый дальний дворец принца — в Северный, что стоит в горах, в самой гуще тиковых лесов, где население — верное и преданное и где телохранители покрывают татуировками все туловище, кроме ладоней и подошв.

То был торжественный вечер с участием придворного балета, устроенный королем в честь гольф-команды Карастры перед ее отъездом на турнир в Сингапур. Под окруженным ночным мраком тентом сидело до тысячи зрителей. Все это довольно сильно напоминало летнюю августовскую ночь в Алькасаре[34]. Рено вышел из машины и прошел вперед, стараясь разглядеть короля, которого никогда не видел в лицо.

Местные генералы в остроконечных шлемах, бородатый папский нунций с перетянутой шелком талией, представители дипломатического корпуса, из вежливости делавшие вид, что им нисколько не жарко, и изнемогавшие в своих суконных одеждах, и сама королевская семья составляли единую группу. На сцене с невозмутимым видом двигались, то выступая вперед, то отступая назад, девочки-танцовщицы с приоткрытыми ртами — вместилищем бетеля, с потупленным взором, с неестественно изогнутыми пальцами с ногтями-насадками из золота, с унизанными металлическими браслетами руками, согнутыми и поднятыми вверх, словно канделябры. И все это — в сопровождении издающего гортанные звуки хора, под варварский аккомпанемент фанфар, являвший собой настоящую какофонию. Рено увидел, как танцовщицы вдруг попадали на колени, воздев руки и коснувшись лбами пола. Послышался глухой шум, потом резкие слова, видимо, окончание какого-то спора.

Каждый мгновенно догадался о происшедшем, но никто не шелохнулся. Король вошел в ложу. Лицо того, кто олицетворял собою «пуп земли» и «повелителя стихий», было покрыто краской из разведенного мела — наподобие полинезийской воинской маски. Короткие вкрадчивые движения делали его похожим на важного надутого кота. Он опустился в кресло из красной кожи в стиле Maple. У его ног гудели вентиляторы: от их дуновения его шелковое одеяние, нечто вроде пижамы, которую он смял, когда лежал, плотно прилипло к ногам. Можно было подумать, что он только что встал с постели. Наследный принц стоял за его спиной. Он смотрел в зал, утомленный светом, музыкой и размеренным тактом, который танцовщицы глухо отбивали тяжелыми пятками; так он и простоял весь вечер, не обменявшись с отцом ни словом. Позади них стояли фавориты, одни — с зеленоватым оттенком кожи, другие — почти черные, одни — монголоиды, другие — негроиды. Далее сидели наложницы, состоявшие при деле в эту ночь, потом принцессы — сестры короля, обреченные на вечное безбрачие, так как ни у кого из претендентов не было достойного их ранга, а они не могли снизойти до замужества с человеком более низкого происхождения. Женщины, преклоняя колени, подавали суп, мясо, дичь, рыбу, разнообразные желе, чай. Блюда приносились из кухни закрытыми. Специальный офицер приподнимал серебряные крышки, делая вид, что пробует кушанья.

Рено смотрел на эти пирамиды из золота, образуемые на сцене танцовщицами, головы которых украшены одинаковыми спиралями, как на звонницах, в ушах — серьги с одинаковым узором в виде змеи, на плечах — нечто золоченое и рогатое, напоминающее изогнутые крыши; они походили на ожившую местную архитектуру, на речные храмы, которые вдруг задвигались.

Король Индра кончил есть, рыгнул из вежливости. Сидя молча и неподвижно, положив руки на колени, он смотрел на представление, не выказывая никакого удовольствия или одобрения. Иногда он засовывал палец за щеку. Он был грузен и печален на вид. Видно было, что он догадывается о бесполезности усилий предпринятых для удержания сына. Он исподтишка водил взглядом прищуренных глаз, казавшихся щелками на его желтом лице, не теряя невозмутимого вида. Ему, конечно, были известны малейшие поползновения, малейшие мысли всех собравшихся, так как всю свою жизнь он только тем и занимался, что следил за ними либо сам, либо с помощью шпиков, однако казалось, что он никого не видит. По правде говоря, он, наверное, знал своего сына меньше, чем других, и совсем не понимал его. Он дал Жали все. Чего еще ему было желать? Куда ехать? Искать союзников, чтобы завладеть троном? Король лучше, чем кто-либо, знал, насколько слабо его здоровье. Мысль об отречении уже частенько приходила ему в голову… Он решил поделиться своими думами с брадобреем.

А пока он машинально зевнул и, поднявшись с места с удрученным видом и ни с кем не попрощавшись, резко повернулся спиной к публике и покинул зрелище, продолжая жевать чай покрытыми черным лаком зубами.

………………………………

И приключение началось.

В воздухе ни малейшего дуновенья. Ночь была самой удушливой из всех тропических ночей: собиравшаяся с вечера гроза так и не разразилась. Рено сидел за рулем. Появился принц: поклоны в соответствии с протоколом.

— Домой! — сказал он громко.

Автомобиль отъехал, взяв направление на дворец.

— Быстрее, еще быстрее, — произнес принц.

Возле пагоды Йотаваны он поменял место, пересев вперед, к Рено, и крикнул, чтобы тот ехал на север. Они мчались вдоль отливающих маслом каналов, перерезанных мраморными мостами, с которых прямо среди ночи туземцы ловили рыбу, забрасывая удочки между листьями кувшинок цвета кровельного железа. Они были уже далеко от города, над которым виднелся красноватый отсвет высоких труб рисоочистительного завода. Через два часа, проехав более ста километров, они остановились у парома. Там стояла другая машина. Адъютант-полковник — князь Сурьявонг — подался вперед, ожидая приказаний. Его вместе с большим количеством багажа погрузили в автомобиль, двое слуг встали на подножки; так они ехали до самого рассвета, все время в северо-восточном направлении.

Местность стала более возвышенной, ландшафт — не таким водным. Через тридцать километров начали вырисовываться лишенные переизбытка влаги зеленые холмы; над хребтом Слонов высоко нависла пурпурно-фиолетовая грозовая туча. Зеленовато-золотистое небо под нею возвещало солнце; темнота позади была еще густой. Затем запад подернулся лиловым цветом, словно покрытая нефтью поверхность воды в порту, и наступил день.

Они объехали стороной Краз с его казармами. На летном поле, находившемся за городом, они остановились: здесь их ожидал готовый к взлету сиамский почтовый самолет. Слуг отправили поездом.

Принц повернулся к нагревшейся «бугатти», погладил ее рукой и попрощался с ней нежным взглядом.

— Придется оставить ее здесь, Рено. Я никогда не забуду, как она делала рывок после нажатия педали, как тормозила всеми четырьмя колесами и как звучали над спящими полями раскаты ее вольного бега.

И, указав Рено на случайно оказавшегося поблизости летчика, Жали добавил:

— Скажите ему, пусть он бережет машину. Я дарю ему ее, так как не собираюсь возвращаться… Через полчаса мы будем над Бангкоком, а через три часа прилетим в Камбоджу.

Только теперь Рено узнал, что они направляются во французский Индокитай, чтобы оттуда отплыть в Европу, и что восточный период его жизни кончился.

Бездомная жизнь

Путешественники беспрепятственно добрались до Сайгона. Теперь в гостинице «Континенталь» им надлежало несколько дней ждать прибытия парохода «Феликс Фор», на котором у них были забронированы каюты. Сайгон гостеприимно предложил им свои изрезанные проспектами джунгли, театр бумажных кукол, два кинематографа, где можно было увидеть кровавые и пасторальные сцены из жизни Марии-Антуанетты, свои аперитивы, аптеки и лавки похоронных принадлежностей; они проводили время на террасах кафе, отмахиваясь от москитов, а также от мальчишек, распущенность, невежливость и насмешливость которых резко контрастировали с бесхитростными повадками уроженцев Карастры.

Принц не интересовался ничем, кроме автомобилей, на звук которых сразу подымал голову; внезапность этого ночного бегства, послеоперационный шок от этого добровольного жертвоприношения неизвестно каким богам не позволяли ему видеть увлекательную сторону приключения: он лег на дно; о нем можно было сказать почти то же, что говорят о будущем покойнике: дни его сочтены. Он предоставил Рено самому принимать все решения; одетый в европейское платье, в пробковом шлеме на голове, он неподвижно и пассивно ждал за столиком на асфальтовом тротуаре улицы Катина, что высшие силы либо помогут ему, либо сотрут его в порошок.