Алекс Тарн - И возвращу тебя…
— Ну вот… а потом как-то совсем работы не стало. Я по химчистке тогда работал, у родственника. А родственник возьми да разорись. Вчистую пролетел. Да еще и с долгами. В карты все спустил, гад. Ну, я и загрустил. Семью-то кормить надо. Жена как раз второго родила, тоже без работы. Тоска… — Бухарский Медведь печально покрутил своей круглой головой и зацокал языком, что, видимо, должно было изобразить крайнюю степень тогдашней тоски. — Спасибо ребятам — надоумили. Иди, говорят, к коменданту города, просись на срочную добровольную мобилизацию. Месяца два продержишься, получишь за весь этот срок армейские деньги, а мы тебе пока местечко поищем.
— А это как раз был 2002 год. Самое горячее время. Тогда всех мобилизовали, даже стариков за пятьдесят. Настоящая войнушка. Арабоны взрываются в автобусах, в кафе, как хлопушки в Пурим. Гады.
— Комендант меня увидел — руками замахал: «Пошел, — говорит, — вон отсюда, Барух Давидов, и без тебя тошно!» Я ему говорю: «Как же так? Ты вон — стариков призываешь, а мне не даешь Родину защитить от общего арабского врага?!» А он мне: «Стариков призываю, а психов — нет! А ты, Давидов, псих, каких мало, и вообще, говорит, ЦАХАЛ сделал в свое время ошибку, мобилизовав такого маньяка, как ты!» Повторил, то есть, за тем судьей, почти слово в слово.
Барух усмехнулся.
— Но со мной так нельзя. Когда мне говорят «нет», я еще крепче на своем стою. Лег я у него прямо в кабинете на пол и лежал, пока он не сказал: «Ладно!» Ага. Думал дать мне такую работенку, чтобы сразу расхотелось. Такую, куда никто не пойдет, не то что по своей воле, но и по приказу. Только психи. «Черт с тобой, — говорит. Будешь, — говорит, — бульдозеристом. На Д-9. Как раз для тебя работенка. Ты когда-нибудь на тракторе ездил?» А у меня — какой там трактор! — и тачки-то своей никогда не было. И прав тоже. «А как же! — говорю. — Водил, вожу и буду водить! Подавай сюда свой Д-9!»
— Ну вот… — Барух сокрушенно покачал головой. — Дурак был, не знал на что шел. Я же этих «медведей» до того и не видал ни разу. Приехал прямиком в Дженин, в самый ад. Командир говорит: «Хорошо, что приехал. Садись и езжай в касбу, там ребята без еды третьи сутки, носа высунуть не могут.»
— Ну, посмотрел я на это чудо, и, сам понимаешь… душа в пятки ушла. «Как же, — думаю, — я с такой махиной справлюсь?» А там еще один бульдозерист был, к которому я сменщиком приехал. Хороший такой парень, тайманец. «Слышь, друг, — говорю. — Покажи ты мне, ради Бога, за какие палки тут дергать, а уж дальше я сам.» Ну, он и показал. Проползли вместе сто метров туда, сто метров сюда… «Все, говорю, спасибо, братишка.» И вперед, в касбу. А в касбе… мама моя, мамочка… Они ведь к обороне несколько месяцев готовились. Сотни две террористов, не меньше. Заминировали каждый метр, каждую стеночку; в каждом окошке по снайперу. Участок-то крошечный, сто на сто метров, как два футбольных поля. Зато застроен так, что по некоторым улицам на велосипеде не проехать — такие узкие.
— По-хорошему, конечно, надо было пустить авиацию, да и… Но нельзя. Потому что жителей они, суки, из домов не выпускали. Понимаешь, какой салат получался? Все вперемежку: террористы, дети, бабы, старики. В общем, ничего не применить — ни авиации, ни танков, ни артиллерии. Только пехоту. Чтобы, значит, из этого салата дерьмо пинцетом выковыривать. А пехоте они такую встречу приготовили, что несколько сотен наших пришлось положить бы на этом гектаре не глядя, за милую душу. За день до моего приезда там погибли тринадцать ребят из спецназа. А ребята из нашего спецназа — это не какие-нибудь фраера. Я тебе сказал, что мины там были повсюду? — Соврал! Их там было в десять раз больше, чем «повсюду»! Во как!
Он торжествующе пристукнул кулаком по колену. Колька вздохнул. Судя по всему, разговорчивый бульдозерист твердо вознамерился поведать ему о своих боевых подвигах со всеми леденящими душу подробностями. Но деваться все равно было решительно некуда. Такими темпами до Гуша еще ползти и ползти… Хозяин молчал, искоса поглядывая на пассажира и всем своим видом приглашая задать очевидный вопрос.
— Ну и что же вы сделали? — спросил Колька, с трудом изображая заинтересованность.
— О! — с облегчением воскликнул Барух. — Я думал, ты уже никогда не спросишь. Вот то-то и оно! Вот эта железяка все и сделала! Ты пойми, чудак: шестьдесят тонн! Этому медведю никакая мина не страшна. Возьми, к примеру, танк. Если танку под брюхо большой заряд подложить, то каюк и машине, и экипажу. Даже новая «Меркава» не выдерживает. А моему бэби-дуби — хоть бы хны. От центнера взрывчатки он только слегка вздрогнет, как легковушка на кочке. Про всякие пули-гранаты и говорить нечего — как слону дробинка. Единственно чего боюсь — так это противотанковой ракеты. Это да, это опасно… но и то, если рассудить, то не во всякое место… только, если в кабину. Но таких ракет у них пока нету. И тогда что получается?
Бульдозерист весело уставился на Кольку, но на этот раз не стал рисковать, а тут же ответил сам.
— Получается, что лучше Бухарского Медведя с маньяками в касбе никому не справиться — ни танку, ни самолету, ни даже лучшей в мире пехоте. Понял? Они ведь как: умереть в бою — это им раз плюнуть, хоть самому, хоть с семьей… особенно, если семья чужая… — он рассмеялся собственной шутке. — Но это — одно, а вот когда на дом, где ты засел, медленно наползает мой славный медвежонок, — то это уже совсем другое дело. Совсем-совсем другое! Тут-то они и вылезают с поднятыми лапками, крысы поганые… Веришь ли — почти все сдались. Погибло их там, в касбе, совсем немного, чуть больше наших. Из мирного населения — почти никого. Ювелирная операция! Вот этим самым скальпелем!
Барух указал на огромный бульдозерный нож, мерно покачивающийся впереди в такт движению.
— Ну, касбу-то, конечно, пришлось основательно побрить. А как же иначе? Если, допустим, маньяки сидят в каком-нибудь доме в глубине, то до него еще добраться надо, до дома этого. А улица узкая… а нож широкий… ну и… Едешь себе полегоньку, вокруг мины рвутся — бах!.. бах!.. на каждом метре по несколько штук!.. пули градом!.. а вокруг дома падают! А каждый дом еще и внутри заминирован. Упал — взорвался! Такой грохот стоит… — он покачал головой и неожиданно заключил: — Неприятно.
— Что неприятно? — не понял Колька. Резюмирующее слово плохо вязалось с общим воодушевлением рассказчика.
— Дома рушить неприятно. Жалко. Сволочей-то, которые там все заминировали, я бы голыми руками душил, без всякого. А дома жалко было. Завалишь ножом стену, а за ней — комната. Ковер висит, телевизор стоит, диван, стена с фотографиями. Может, там десять поколений жили, в этом доме. Жалко… — помрачнев, Бухарский Медведь полез в сумку сбоку от сиденья и вытащил бутылку дешевого арака. — Вот только этим и спасаешься. Хочешь?
Колька отрицательно помотал головой.
— Хотя, один черт эти дома уже никуда не годились… — глоток помог Баруху вернуться на оптимистический лад. — Все заминировано. В дверь заходишь — взрыв; холодильник открываешь — взрыв; садишься на диван — то же самое… игрушку поднимаешь… гады…
Впереди уже виднелись сады и белые домики с красными крышами — Гуш Катиф.
— Скоро приедем, — сказал Барух. — Тебе в какое поселение?
— Ганей Ям.
— Ага… — бульдозерист наморщил лоб, что-то высчитывая. — Я в Ганей Ям буду к трем часам дня, не раньше. Можешь там меня и дожидаться. А захочешь пораньше вернуться — лови попутку. Обратно вывозят без проблем, вопросов не задают. Только сувенирами не увлекайся. Мародеров нынче много развелось. Шастают по пустым домам, берут бесхозное.
Колька вспомнил фарфоровые чашечки в вагончике у Виталика.
— Спасибо, — сказал он. — Мне ненадолго. Так что обратно я сам доберусь. Ты обо мне не думай. Где можно сойти?
— Да вот, как в Гуш заедем, там и сойдешь. Я-то дальше еду, в Неве-Дкалим…
Колька молча кивнул. Он испытывал какое-то праздничное волнение, как перед свиданием. На въезде в анклав джип сопровождения развернулся и, облегченно фыркнув выхлопом, помчался назад к «Кисуфим».
— Ну вот… — подмигнул Барух. — Теперь можно. Мой тебе совет, сходи здесь. Отсюда по прямой до Ганей Ям два километра. Пешком быстрее доберешься…
…Колька шел налегке: рюкзак остался в Виталиковом вагончике. Рюкзак ему теперь ни к чему. И хорошо — на черта лишнюю тяжесть таскать? Люди так часто обрастают вещами, а зачем? Разве вещи заменят счастье? Нет, не заменят. Счастье — это как сейчас: свобода плюс дом, в котором ждут. Теперь у него был дом, были жена и дочь, ждущие его в этом доме. Было замечательное, трудноопределимое ощущение предстоящей встречи, свидания — радостного, как весеннее утро, когда точно знаешь, что ничто не может помешать этой радости, хоть весь мир перевернись… потому что она, радость, больше самого мира. А если ничто не может помешать, то она никуда и не денется, правда? И тогда можно позволить себе эту маленькую хитрость — оттягивать и оттягивать чудесный момент встречи, сжимая в груди собственное нетерпение, подобное пружине; не торопясь, нести свою душу к неизбежному, чрезмерному счастью и бояться при этом лишь одного — чтобы сердце не разорвалось от его чрезмерности.
