Эльдар Ахадов - Северные рассказы и повести
Образ чайки — образ мечущейся, страдающей, одинокой души в её кратком полёте над вечной стихией времени. «Море времени». Есть такое выражение. Что если и в буквальном смысле время — это море? Огромное, безбрежное. Летит чайка–душа над бездной моря и всё пытается разглядеть: что в нём? И что там, за краем моря? И есть ли он — этот край?..
ДЕТСКОЕ ЧУТЬЁ
В том раннем–раннем цветущем возрасте, о котором мы потом никогда ничего не помним, я, как и все дети, немало проказил. Родители мои, как и все родители на свете, через много лет своему давно выросшему чаду частенько напоминают о тех эпизодах из его раннего детства. Причем, если когда–то такие проделки их огорчали, то спустя годы воспоминания о том же самом явно доставляют рассказчикам удовольствие.
Так однажды, по словам матери, я лишил своего отца целого чемодана журналов «Крокодил», которые он тогда коллекционировал. Я методично один за другим порвал их в клочья. Папа был в шоке, когда пришел с работы.
Ещё им запомнилось, как я выбросил с балкона четвертого этажа все серебряные ложки. Очень уж нравился серебряный звон. Естественно, что внизу их почему–то не оказалось. А в другой раз я отнял у кошки изо рта дохлую мышь и пытался подарить это сокровище маме или бабушке. Обе, стоя на табуретках, в два голоса слёзно умоляли вернуть мышку кошке. Та ходила за мной следом и жалобно мяукала, тоже требуя возврата добычи.
Подобные эпизоды в детском возрасте случаются у всех. И у наших детей, и у детей их детей — всегда будет то же. Это тот самый блаженный период жизни, когда маленький человечек познает мир. И сердиться на него за это, конечно, не стоит.
У моего Тимура сейчас как раз такой возраст. То фломастерами все стены в доме исчеркает, то маме в котлетный фарш борща добавит… Всё нормально, как и положено. Жаль только, что меня нет рядом. Я работаю на Крайнем Севере, звоню домой каждый день. Иногда днём, иногда вечером. И вот что заметила жена, а я это слышу в трубку: всякий раз сынок требует, чтобы ему немедленно дали трубку поговорить, вопит, чуть ли не вырывая её у матери. Ему год и 9 месяцев, и говорить он только учится: «баба», «мама», «здравстуйте», «пока»… Но самое первое, что я слышу, это бесконечное воркование «папа–папа–папа». Ему нравится, когда я отвечаю что–нибудь. Неважно что. Вот так и беседуем.
Но вот что удивляет и меня и жену. Домой часто звонят родственники, знакомые, не только я. Но когда звоню не я, Тимка не вопит и трубку телефонную не требует, совершенно равнодушно занимаясь своими детскими делами. Но стоит позвонить мне… Неужели это такие случайные совпадения? Ежедневные? В разное время суток? Когда Тимка вырастет, он, конечно, и не вспомнит об этом…
И всё–таки. Как он чувствует, откуда знает, что звонит отец?
СЫНОК
Снова звоню домой жене. Отвечает. Через несколько мгновений слышу голос сына: «Папа! Папа!» Ему скоро два года. Затем связь начинает прерываться какими–то помехами. Треск. Пиканье нажимаемых кнопок. И всё. Связь обрывается. Звоню снова. Повторяется то же самое. И так — несколько раз подряд. Наконец, удается спросить: — Что там у вас происходит? «Твой сын целует телефонную трубку», — отвечает жена. Чувствую, что плохо вижу. Это слёзы…
СЕВЕРНЫЕ ЧУДИКИ
Замечательные люди живут на Севере! Ни на кого они не похожи! Не каждый их поймёт. Вот идёт женщина — в шубке, в фирменных высоких зимних сапогах на точёных остреньких каблучочках по жестокому морозу. Размашистым шагом. Явно с работы. Темнотища. Ночь полярная. Идёт, ни в чём не сомневается. Ничегошеньки не боится. Подходит к шикарному огроменному джипу с затемнёнными окнами. Хрясь — нежным кулачком по стеклу:
— Можно? … твою мать!
И оттуда, из джипа, радостный такой, даже нежный, широкий мужской голос в ответ:
— Можно–можно! Мать твою …!
Какая широта души, а?! Ведь про маты оба даже не задумываются. Да, ну? Какие ж это маты? Это ж — любовь жаркая, северная, до гробовой доски! И ругань эту вовсе руганью не воспринимают — оба! И счастливы оба! Вот так вот. Хотя, может, они и незнакомы даже? Не знаю, не знаю…
Захожу в магазин, поесть беру: того–сего, по мелочи. Продавщица считает
— С Вас 187 рублей.
Достаю: пятитысячную купюру, других денег при себе нет. А у продавщицы явно нет сдачи. Что делать будем?
— Да, ладно, — машет она мне рукой, — идите!
Отворачивается и уходит вообще. Вот такой вот народ. Северяне…
Вешаю почтовый ящик в общем коридоре на первом этаже рядом с другими. У меня — новенький, ровненький. А соседские — все какие–то погнутые и частью облупленные. Следующим вечером вижу печальную картину: мой почтовый ящик избит донельзя, металлическая дверка выгнута внутрь явно целенаправленными ударами, били скорее всего ногами. Свежая краска, увы, облуплена и покоцана.
М-да, думаю: что же дальше–то будет? А дальше — ничего. Всё как у всех, ящик больше никто не трогает. Мало того: давно уже замечаю, что и писем чужих никто неделями не трогает. Ничьих писем. Даже, когда они не в ящиках, а так просто — рядом лежат. На полочке. И квитанций на получение переводов денежных — тоже никто не трогает. У северной логики, даже хулиганской, нет прямых путей.
Выхожу однажды из аэропорта, беру такси. Цены местные знаю. Спрашиваю для порядка:
— Сколько?
Заламывает двойную цену. Начинаю спорить. Таксист — ни в какую не сбавляет. Ну, и чёрт с тобой! Сажусь в машину. Едем. Дорогой разговорились. О том, о сём, о жизни, о семье. Подъезжаем к дому. Лезу в карман за деньгами, а он… машет рукой: — Какие деньги? И не думай даже! Мы же свои — северяне!
Так и уехал. Ни копейки не взял… Ну, что за люди? Где ж таких чудиков ещё встретишь?
ЧУДО
Сегодня ничего особенного не произошло. Это — удивительное, просто потрясающее событие! Да, да, да! Именно событие! Только так можно расценивать ту самую достохвальную сию минуту, дарящую счастливейшую доброкозненную возможность продолжать существование этом мире благодаря тому, что ровным счётом ничего не произошло …Предвижу недоуменные голоса: «И что же в этом такого особенного, если ничего е случилось?! Чему удивляться–то?» А вот чему, к примеру…
Возвращаюсь с работы. Декабрь. Темно. Морозно. Жгучий ветер навстречу. Естественно, что идёшь самым коротким путём — через дворы. Чтобы выйти со двора на улицу, нужно пройти сквозь жилое девятиэтажное здание по специальному проезду для автомобилей и пешеходов. Иду. Вижу: навстречу слева к проходу приближается мужчина с дипломатом в руке. Естественно, чтобы разминуться, удобнее было бы пройти правее его. Но я иду прямо на него Не отдавая себе никакого отчета, машинально. Он останавливается. И именно в ту секунду, когда я выхожу из прохода, именно в ту точку, в которой я был бы, если бы шел правее, с грохотом падает огромный ком льда и смерзшегося снега!
Вероятно, на крыше здания шла уборка, поскольку сама по себе эта чудовищная груда упасть никак не могла. Минус тридцать с ветром — это, мягко говоря, далеко не оттепель. Я не стал оборачиваться. Просто шел как шел. И что же произошло со мной? В общем–то, ничего не произошло. А ощущение чуда осталось.
ПРОСЕКА
— Да, нет там ничего! Никакой просеки! Смотри: мы уже полтора часа ездим то по льду озера, то вдоль него, то в обратную сторону, с десяток километров накрутили, а результат? Нулевой. Кроме сплошного леса перед нами ничего нет. Ни одного прогала или «окна». Кусты да деревья в сугробах и всё.
— Это потому что сейчас темно, ночь. Было бы посветлей — я бы непременно разглядел. Я ведь раз пять здесь ездил по просеке с дороги до озера на рыбалку! Четыре раза летом и ещё раз в ноябре, по снегу, — оправдывается Юра, водитель трекола, нашего вездехода.
Четвертые сутки мы — молодые ребята маркшейдер Володя Петровский, замерщик–рабочий Сергей, а также Юра — сорока девяти лет, усатый, с залысинами «бывалый» водитель и я разыскиваем в тундре и координируем старые нерабочие разведочные скважины. И пока всё было нормально, без приключений. Разве что не смогли откопать из–под снега тригопункт Янгхадута. Так это бывает: там такой глубокий снежный надув, что и выкопанный вручную двухметровый колодец в сугробе не помог, не достиг земли. А тратить большее время — никому не выгодно: сейчас в тундре минус тридцать четыре, на следующий день ожидаются уже сорокоградусные морозы. По инструкции в такую погоду нельзя вести полевые работы. Опасно.
Тем более, что сведения о том, что в треколе на крайний случай (если двигатель заглохнет) есть автономная печь… оказались преувеличенными. Никакой печки — «автономки» в нашем вездеходе- автомобиле нет.
Так бы и уехали без «приключений», не случись вроде бы мелкого события: в моем карманном навигаторе, по которому мы ориентировались всюду, сели батарейки. Ничего особенного: есть запасные… Опа! Запасные батарейки проработали минут 15 и «сдохли». Странно. То ли б/у мне выдали, то ли они сами как–то разрядились. Жалко. Начинаю комбинировать одну пару батареек с другой. Подсветка в навигаторе не работает, но разглядеть экран всё ещё можно. Да и работы мы уже закончили. Ночь на дворе. Надо выезжать к людям, на дорогу… которую теперь надо бы найти.
