Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Должна признаться, поскольку ведение личного дневника требует правды и только правды.
Потому что мы… подглядывали.
Да, да! Простите, дорогая госпожа Директриса, но это правда.
И вина в этом тяжком преступлении лежит только на мне, клянусь!
Расскажу, как я до этого додумалась.
Как-то в выходной, блуждая вокруг закрытого Бального Дома и мечтая, что когда-нибудь его двери откроются и передо мной, я… нашла лазейку наверх.
Просто заметила высокие перекладины, увитые густыми зарослями дикого винограда. Я даже не сразу догадалась, что это – металлическая лестница, ведущая на крышу. Честно!
Я подпрыгнула, подтянулась (по физкультуре у меня всегда было сто баллов!) и, перебирая ногами и руками, быстро забралась на самую крышу.
Походила, радуясь солнцу и прекрасному виду, который открывался сверху. А потом заметила круглые толстые стеклянные иллюминаторы в крыше. Видимо, для того, чтобы в романтическом полумраке бала влюбленные могли наблюдать за звездами. Или еще для чего-то подобного, не знаю…
Грешная и тревожная мысль в ту же минуту охватила меня всю, как пламя: «Вот как мы можем увидеть то, о чем шепчемся по углам чуть ли не каждый день: как проходят балы?! как возникают эти удивительные, долгожданные и воспетые в ЛПЖ любовные легенды?! Одним словом, как начинается сказка, к которой нас готовят?!»
Я долго колебалась перед тем, как рассказать о своем открытии девушкам из моего секстета. А одна лезть на крышу боялась. Быть разоблаченной и опозоренной перед всем лицеем – тоже.
– Вот если бы хоть одним глазком увидеть бал! – как-то сказала Ита.
– Ага, хоть бы знали, к чему нам готовиться, – подхватила тему Мия.
Это было как раз в начале прошлого учебного года перед Весенним балом.
Кстати, в такие периоды, перед подготовкой к балу, все, даже малыши, ходили в загадочном и приподнятом настроении.
А воспитатели, учителя и Директриса даже ослабляли свою бдительность.
Все силы и мысли были направлены на старших обитательниц флигеля – на их наряды, на подбор музыки, украшение бального зала и т. п.
В конце концов на долгожданный результат.
– Я могла бы это устроить… – тихо сказала я тогда.
И пять пар глаз уставились на меня с надеждой.
Я понимала: меня не выдадут!
И рассказала о стеклянных иллюминаторах на крыше бального здания.
Мы сразу же решили: полезем! Правда, немного сомневалась трусиха Лил, но возможность понаблюдать за обожаемой ею Тур придала ей решимости.
Тем более что опасность была нулевая: во время бала и за пару дней до него на нас никто не обращал особого внимания.
В назначенный день мы, секстет номер десять, в полном составе облепили круглое окошко на крыше зала.
Даже носы от любопытства расплющили!
Что это было за зрелище! Как из сна.
Стекло было довольно толстое и тусклое, поэтому голосов мы не слышали, а все яркие краски прекрасного убранства зала, все отблески тысячи электрических свечей приобрели таинственный флер, как в старинном немом кино. И из-за этого зрелище казалось фантасмагорическим!
Наши глаза были прикованы к восхитительной Тур.
Сверху она выглядела как цветок, плывущий по воде! Она действительно была лучше всех. Поразил и Алекс!
Точнее, тогда мы еще не знали, как зовут этого высокого, одетого в белый смокинг красавца с гладкими черными волосами и тонкими усиками над губой.
– Ретт Батлер… – выдохнули мы одновременно, и стекло иллюминатора сразу покрылось туманом от нашего горячего дыхания.
(Между прочим, замечу: эта книга – «Унесенные ветром» – у нас тоже была в библиотеке в отделе книг с официально изъятыми дирекцией страницами. То есть – в неполном объеме. Там осталось только то, что касается хороших манер. Ох, нам всегда было интересно, что же такого запретного сделала Скарлетт О’Хара. Ведь книга состояла всего лишь из пятидесяти четырех разрешенных для чтения страниц!)
Итак, Тур и Алекс – это была пара, от которой просто глаз не отвести.
Что и говорить: Тур выехала из флигеля на следующий же день.
И мы страшно грустили по этому поводу. Лил вообще осунулась и залегла в лазарет на целую неделю.
…И вот теперь – это страшное известие!
Я бы сказала, недоразумение.
Или болезненное воображение нашей молчуньи.
Времени хорошо подумать над всем этим не было: госпожа Учительница уже объявляла состав суда:
– Прокурор – курсантка Пат!
– Судья – курсантка Рив!
– Адвокат – курсантка Озу!
– Свидетели – курсантки Ита и Мия!
– Обвиняемая мадам де Реналь – курсантка Лил!
Мы вышли вперед, заняли места на кафедре за высокими стульями.
Лил осталась стоять перед классом.
– «Красное и черное», Фредерик Стендаль, настоящее имя Анри-Мари Бейль! – объявила Уга из тринадцатого секстета. У нее была прекрасная, театральная дикция…
Я разволновалась. Очень хотелось заработать сто баллов.
Я начала пересказывать сюжет Стендаля: некий стрит из бедной семьи по имени Жюльен Сорель устроился учителем в богатую аристократическую семью и влюбился в мать семейства мадам де Реналь. Она долго сопротивлялась его чувствам, а потом… изменила мужу. Дальше я не рассказывала, так как нас интересовал именно этот момент.
Госпожа Учительница сказала, что такая ситуация может быть типичной и в наши дни. Поэтому разбор ее и выводы для нас очень и очень важны.
Начался суд.
В принципе, достаточно быстро мы определили главные ошибки мадам де Реналь по всем пунктам нашего Устава.
Адвокат Озу вяло пыталась защитить героиню, выдвигая неуверенные аргументы, ведь в самом начале мадам де Реналь старательно боролась с домогательствами наглого юноши. Но даже эти ее душевные муки, тщательно описанные автором на протяжении нескольких скучных глав, казались нам отвратительными.
– Что надо было сделать сразу? – спрашивала госпожа Учительница у класса.
Время от времени она прерывала ход суда и, сидя обычно на задней парте, обращалась к классу с сопутствующими уточняющими вопросами.
Ученицы поднимали руки:
– Уволить его!
– Дать пощечину!
– Сделать вид, что не замечает…
– Что еще? – подбадривала курсанток госпожа Учительница. – Какие еще варианты? Ну?
И секстеты рьяно выдвигали свои версии:
– Отравить…
– Сбежать…
– Покаяться в церкви…
– Обратиться к его родителям…
– …к общественности!
– Подать иск в суд!
– Еще? Еще?
– Избегать…
– Сразу рассказать обо всем своему мужу!
Госпожа Учительница хлопнула в ладоши:
– Кто это сказал? Ты, Арт?
Арт поднялась.
– Молодец, это абсолютно правильное решение! – сказала госпожа Учительница. – Садись, сто баллов.
Я смутилась. Дело в том, что муж мадам де Реналь, в отличие от красавчика Сореля, по всем параметрам не вызывал у нас никакой симпатии. Прокол…
Потом было последнее слово «обвиняемой», после которого судья Рив должна была вынести свой вердикт. Ситуацию могла спасти Лил, если ее речь будет успешной.
Она все еще стояла с низко склоненной головой, – наверное, глубоко вжилась в роль: вылитая мадам де Реналь! А потом неуверенно сказала:
– Может быть, она его… полюбила…
У нас даже челюсти свело: ну и дура! Нашла место! Лучше бы поговорили об этом вечером в дортуаре!
Лицо Учительницы стало суровым:
– Любить можно только своего законного мужа! В противном случае – это преступление, прелюбодеяние, которое должно быть строго наказано! – и обратилась к секстетам: – Кто еще думает так же, как Лил?
Повисла тишина, не поднялось ни одной руки.
Еще бы! Я украдкой показала Лил кулак: кретинка, откуда такие мысли? Теперь сотки не светят никому! Ну неужели не понятно то, что мы учили чуть ли не с детства: мужчину выбираешь раз и навсегда, до конца жизни. А раз так, то о какой еще любви, кроме этой, может идти речь?!
Лил еще ниже опустила голову. Мне стало жаль ее, и с губ само по себе сорвалось:
– Из-за этого не убивают…
Слава богу, никто не услышал. И судья Рив благополучно вынесла «мадам де Реналь» смертный приговор.
Но все равно в общей сумме число наших баллов не превышало семидесяти. Мы, как всегда, плелись в хвосте. Настроение было испорчено.
Причем во второй раз! Ведь, как бы потом ни продолжался этот день, известие о смерти Тур и наше фиаско вынудили нас идти на ночной отбой, повесив нос.
Конечно, оценки еще можно исправить.
А то, что случайно подслушала и сгоряча сообщила всему классу Лил, стало настоящей опухолью, которая начала пускать свои коварные корни по всему организму нашего секстета. Поскольку, несмотря на то что Молчание было одной из наших главных заповедей, мало кто удержался, чтобы хоть шепотом, хоть под страхом самого сурового наказания со стороны руководства не поделиться новостью с другими.
И хотя все старательно молчали, сама атмосфера в ЛПЖ к вечеру изрядно наэлектризовалась.
