Н. Келби - Белые трюфели зимой
— Кто это «мы»? Или, точнее, «мы в этом году»? С тобой едет Аббема?
Сара сделала скульптурный портрет Луизы Аббема, а та, в свою очередь, нарисовала Сару во время лодочной прогулки по озеру в Булонском лесу — в честь «le jour anniversaire de leur liaison amoureuse», годовщины их любовной связи.
— Конечно. Луиза едет. Как всегда.
— Значит, она позаботится о том, чтобы ты была сыта.
— Но ведь моя главная опора — это ты.
— И наш дорогой доктор Поцци тоже поедет?
Еще до знакомства с доктором Эскофье видел фотографии Поцци, сделанные Надаром, и его портреты кисти Сарджента.[106] Это был человек замечательный, но хитрый; очень похожий в этом отношении на Дамала. Этакий дурно воспитанный ангел. Оскар Уайльд своего «Дориана Грея» писал как раз с этого красавца. Поцци и Сара были, разумеется, любовниками. Все они были любовниками Сары.
— Вот Поцци тебя и покормит.
— Если ты приедешь…
Эскофье тяжко вздохнул и посмотрел в окно. Там светил тоненький месяц. Рядом с ним, явно нервничая, болталась Венера. Все остальное небо было затянуто пеленой облаков.
— Сара…
— Поедем со мной. Ведь это ты — ma famille.[107]
— Сара…
— Ты — тепло моей души, мое сердце, мое прибежище.
Эскофье снова тяжко вздохнул.
— Но ты-то не моя.
Сара, похоже, поняла не сразу. Но потом отодвинулась, натянула на себя простыню.
— Дело в той поварихе? — спросила она.
— Нет…
— Мне говорили, что она очень много времени проводит и у тебя на кухне, и в твоих личных апартаментах.
— Сара…
— Она — любовница Герцога.
— Как и ты, — мягко заметил Эскофье.
— Эти ее ужасные черные ботинки! Она вечно их носит! Мистер Бутс[108] — вот как я ее называю. И Берти всегда смеется, когда я говорю «наш мистер Бутс». Она что, твоя милая?
— Роза — моя ученица; она изучает французскую кухню.
— И ты для нее, разумеется, во всех отношениях прекрасный учитель.
— Это совершенно излишние намеки. Прошу тебя, перестань.
— Тогда давай называть ее «мистер Бутс».
— Пожалуйста, Сара…
— А я знаю один секрет насчет мистера Бутса! — Сара нырнула в гардеробную. — Видишь, какое манто? — И она вытащила длинное, до полу, манто из горностая с чересчур длинными рукавами и высоким воротником из выкрашенной в черный цвет норки. Эскофье не раз видел, как Сара надевала это манто по разным случаям. Эффект было поразительный. На фоне черного мехового воротника ее довольно бледная кожа казалась просто светящейся.
— Это манто сшил личный меховщик королевы Виктории специально для пресловутой мистер Бутс, а твой старый дружок, твой «дорогой Берти» подарил его мне, а вовсе не ей. Каждый раз, как я его надеваю, я чувствую связанную с ним тайну. А теперь и ты каждый раз, как увидишь его, будешь об этой тайне вспоминать.
И Сара надела манто прямо на голое тело. Стоял июнь. Ночь была прохладная, но отнюдь не холодная. Сара притянула Эскофье к себе и снова попросила:
— Поедем со мной!
— Не могу.
— Мистер Бутс не больше меня нуждается в твоей кулинарии…
Он слегка отстранился.
— Прошу тебя, Сара. Не надо все еще больше усложнять.
— Но я не могу жить в разлуке с тобой! Твои слова — вот моя пища, твое дыхание — вот мое вино. Ты для меня все.
— Ты явно репетируешь какую-то роль. Я же слышу по твоим интонациям.
— А если нет? Если все это правда?
И она поцеловала его, но не страстно, а с той привычной легкостью, которая приходит со временем. Манто распахнулось. Она все еще была так невероятно прекрасна! Эскофье с печальным выражением лица застегнул на ней манто и сказал:
— Мадам Эскофье завтра приезжает.
Сара сперва, казалось, не расслышала; она даже голову набок наклонила.
— Завтра, — повторил он.
— Завтра?
— Да. Утренним поездом.
— И дети?
— Да. Поль и Даниэль тоже приедут. — Он помолчал и прибавил: — И будут теперь здесь жить.
Сара присела на краешек постели, глядя на свои руки; на Эскофье она не глядела. И вдруг принялась старательно растирать руки, словно они замерзли. А потом спросила:
— Сколько им сейчас, твоим мальчикам? Год и пять?
— Девять и пять. Сара…
— Дельфина, должно быть, вне себя от радости, что снова будет с тобой. Хотя Монте-Карло так прекрасен, что тебе придется очень хорошо с ней обращаться, да и вести себя лучше некуда, чтобы убедить ее остаться.
— Она беременна.
Дельфина, узнав о своей беременности, была удивлена не меньше Эскофье. Однако обоим стало ясно, что ее недомогание и отсутствие аппетита не связаны ни с нелюбовью к Лондону, ни с тоской по мужу.
По лицу Сары ничего прочесть было невозможно.
— Ну что ж, ладно. Тем лучше для тебя, — сказала она. — Теперь все опять будет так, как и должно быть. Ступай, мой дорогой Эскофье, мне нужно поспать. Уже поздно. Не мог бы ты открыть для меня шампанское?
И Сара вытащила из прикроватной тумбочки какой-то пузырек. Эскофье заметил надпись: «Показано при бессоннице, приступах эпилепсии, истерии и т. д.».
— Вкус ужасный, но я сплю, как дитя, — сказала Сара и уселась на мраморный подоконник, глядя на раскинувшийся внизу Лондон. Эскофье открыл бутылку «Моэ», наполнил бокал, подал ей и сел с нею рядом.
— Мне очень жаль.
— И все-таки Лондон — не Париж, верно?
— Письмо от Дельфины пришло, когда ты была в театре. Я не знал.
— Сейчас в Париже так красиво. И еще не слишком жарко.
— Париж всегда прекрасен.
Они еще какое-то время посидели молча, просто глядя в темноту. Угольно-черные облака висели над городом, и казалось, ночное небо укрыто таким плотным слоем сажи и копоти, что звезды прячутся за ним, подобно скрытным и молчаливым богам.
— Налей и себе бокал шампанского, дорогой, — сказала наконец Сара. — Выпьем за здоровье мадам Эскофье и твоего будущего ребенка. Сообщи моему секретарю, какой номер ей отведут, чтобы я, когда она приедет, могла послать ей какое-нибудь достойное приветствие от имени Лондона. Цветы, наверное. Англичане замечательно составляют букеты.
— Сара…
Она вдруг показалась ему очень хрупкой.
— Почему ты никогда не называешь меня Розиной? — мягко упрекнула она. — Это мое настоящее имя, а ты никогда им не пользуешься. Почему я всегда должна слышать от тебя только «Сара», словно я вечно на сцене? Разве ты такой же, как все они? Разве ты тоже мой поклонник? Еще один влюбленный монстр?
— Розина, уже поздно.
— Выпей со мной в последний раз. У меня и тост есть, — попросила она. Впрочем, это был скорее приказ, чем просьба.
— Но я захватил из кухни только один бокал.
— В гостиной есть еще.
Эскофье вышел в соседнюю комнату, которая, как обычно, была завалена цветами от поклонников. Выстланный шелком гроб стоял у окна. Эскофье никогда не замечал, чтобы Сара в нем спала, и все же от вида этого гроба ему стало не по себе. Окна были открыты. Влажный ночной воздух выхолодил комнату, и все же ночь казалась душной и до тошноты насыщенной ароматом лилий и роз. У Эскофье сильно забилось сердце; ладони стали влажными. Бокала для шампанского он что-то нигде не находил. Зато на глаза ему попались две бархатные коробочки — казалось, их кто-то нарочно открыл и оставил на всеобщее обозрение, точно на витрине ювелирного магазина; в одной было большое бриллиантовое колье, в другой — подходящие серьги, тоже с бриллиантами. Эскофье взял визитную карточку, прочел, от кого прислан подарок, затем вернулся в спальню Сары — и это все, что он впоследствии мог вспомнить о той ночи.
Это и — грязь.
Да, ему казалось, будто он неожиданно шлепнулся в грязь, как падали во время войны те несчастные лошади, которых он сперва кормил, а потом убивал одну за другой. Снова грязь, снова это жуткое ощущение ледяной тьмы.
В отчете врача, опубликованном в газетах впоследствии, было сказано:
«Жизни мисс Бернар в данный момент ничто не угрожает. Однако она была обнаружена без сознания и демонстрировала полное отсутствие рефлексов и лишь самую минимальную реакцию на боль. Систолическое давление упало до 70 мм, но пульс при этом был 90 ударов в минуту. Температура тела крайне низкая (35,2), венозное давление в пределах нормы».
«Тайм» прокомментирует случившееся так:
«Обнаружив, что никак не может уснуть, она решила принять хлорал, но случайно приняла 120 гранул, а это, безусловно, превышает допустимую дозу, так что ужасные последствия не замедлили проявиться».
Сотрудники «Савоя» обнаружили Эскофье распростертым на полу у ее дверей; он рыдал и был совершенно безутешен. А между тем Дельфина и дети уже несколько часов ждали его на вокзале.
— Я приехала в Лондон не для того, чтобы меня ставили в идиотское положение, — заявила мужу Дельфина и отказалась распаковывать вещи.
