Улья Нова - Как делать погоду
а) блокнот и карандашик;
б) две пачки сухарей с изюмом;
в) китайский термос с фиолетовыми бабочками, наполненный горячим чаем;
г) стеклянную ворону, купленную три дня назад в подарок волшебнику.
Пятнадцать минут спустя, укутанный в полосатый шарф, я уже лечу на мопеде по гололедице предновогодних улиц. Отзываясь на многочисленные кочки и колдобины, за спиной в рюкзаке булькает чай. Каждый раз, когда я подскакиваю на очередном незамеченном дорожном полицейском, меня бросает в жар, окатывает ледяной водой, но потом я вспоминаю, что стеклянная ворона предусмотрительно завернута в три носовых платка. Льдистый бесфамильный ветер центра столицы оглушительно ревет, прорывается сквозь шлем, превращая уши в готовые раскрошиться фарфоровые блюдца. В густеющей сини переулков таинственно перемигиваются фонари, на деревьях сквера дрожат гирлянды лампочек, неоном перешептываются вывески ресторанчиков и кафе. Шумная компания с воздушными шарами в форме сердец и зайцев машет мне руками и улюлюкает, когда я рывком возобновляю путь от светофора. Лишний раз подтверждая, что теперь я действительно освобожден от бобины невидимых ниток, различим и заметен даже в синих, сведенных морозцем предновогодних сумерках. Однако это не мешает мне самому замечать опутанных заразительной тоской, оплетенных медлительной печалью, одиноких и понурых московских невидимок. Старушенция в старой плюшевой шубе неторопливо тянет по тротуару туго набитую сумку-тележку. В переулок сворачивает прокуренный парень в джинсовой кепке, подтаскивая за собой на веревке собачку-лису. Посреди дороги, прямо на зебре пешеходного перехода скандалят три мужика в заношенных дубленках. На Пятницкой кудрявая девочка тихонько выглядывает в окно третьего этажа особнячка посольства, бросает мне вдогонку серебряный локон серпантина, машет ладошкой и, застеснявшись, убегает.
Низенькие особняки учреждений и контор дремлют под оглушительный грохот динамиков ночного клуба.
Сугробы кое-где сиреневые, а кое-где отсвечивают изумрудным и золотым. Три огромных бронированных внедорожника стоят в ожидании зеленого света на перекрестке. На мостах дрожат огоньки, в их тусклом свете вьются розовые пугливые стайки снежинок. По набережной парочками и поодиночке бегут съеженные торопливые фигуры. Растрепанный Дед Мороз с синим целлофановым пакетом, пошатываясь и прихрамывая, ковыляет в проулок. Тут и там загораются окна, рассыпая разноцветные монетки по снегу. Сквозняк гонит по улочке клубок серебряного дождя и мишуры. Замерзающая река отражает гирлянду флажков корабля-ресторана, где шумят, бьют бокалы и хрипло зовут: «Славик-Славик-Славик!» Телефон зловеще вибрирует в кармане пуховика, заставляя срочно притормозить, поставив ногу на бордюр тротуара. Насупленный голос волшебника, осыпая осколками арктического льда, с досадой кукарекает: «Где ты, пропащий? Мы с коллегами, уважаемыми людьми, час сидим на холоде вокруг праздничного стола, пялимся на салаты, на сервелат всякий, ни к чему не притронулись, слюнки глотаем. Ждем-ждем, а тебя все нет. Позоришь меня, пресса! Видишь, начинаю сердиться. Чувствуешь, воздух остужается. Давай быстрее, а то заморожу столицу, людей продует, будет по твоей вине повсеместное ОРЗ и радикулит».
Телефон отправляется в карман, я мчу во весь опор дальше. Особнячки пятятся, уступая невзрачным пятиэтажкам бывших общежитий. И вот по обе стороны проспекта уже громоздятся лабиринты задымленных девятиэтажек. Мерцают окна башен-новостроек. Подмигивают золотистые и голубые огоньки гирлянд. Шестнадцатиэтажные дома заслоняют скованное морозом, зашторенное наледью облачков небо с крохотными точечками звезд. Недалеко от остановки, к которой пыхтит последний в этом году автобус с пятью полусонными пассажирами, все же приходится притормозить. Я прикусываю пальцы перчаток, стягиваю одну, потом другую, вытаскиваю из-за пазухи карту, окликаю нахохленного парня в косухе, узнаю, что проехал поворот. Кое-как сворачиваю карту задубевшими по локоть руками. Мороз ввинчивается в обветренные щеки десятками тоненьких сверл. И я несусь по Волгоградскому проспекту отмечать Новый год на сквозняке второй платформы, под частушки уборщиц, байки лоточников из электричек, песни проводниц и шуточки водителей электровозов. Продолжая свой неподражаемый дауншифтинг по жизни, тихонько напеваю Driving so fast, слушаю свист ветра, далекие и близкие взрывы петард, канонаду фейерверков, крики и смех, доносящиеся из окон уютных квартир, где люди провожают в прошлое очередной год, пьют за него шампанское, подводят итоги, поминают ушедших друзей, качают новорожденных, выкрикивают женам: «Семга на второй полке. И лимончика не забудь!»
Выхлопная труба старенького мопеда кашляет и хрипит, пререкаясь с петардами. Приходится до бесконечности петлять по безлюдным переулкам промзоны, мимо бетонных заборов и чернеющих в сумраке труб. Даже сюда врывается далекий хохот, долетают зеленые звездочки фейерверков. Отчаявшись куда-нибудь приехать, я просто несусь куда глаза глядят, выискивая невидимый стык, склеивающий скотч между двумя годами, мечтая хоть раз почувствовать и засечь медленное и окончательное отступление нынешнего и незаметное наступление следующего года. Все вокруг таинственное и обычное одновременно. Вдоль шоссе дрожат на ветру редкие крючковатые деревца. Скупые покосившиеся фонари высвечивают надписи углем на бетонных громадах заводских зданий, серебрят горбатые корки льда, выхватывают пунктиры разделительной полосы. Легкая сиреневая вьюжка как хвост невидимого зверя игриво увивается тут и там, намекая, что новый год совсем близко. Морозное задумчивое небо колышется и мерцает, хрусткие сугробы ежатся на ветру. Вдыхая запахи горелой резины, ржавчины и солярки, совершенно неожиданно я вырываюсь из лабиринта узеньких улочек и оказываюсь на площади рядом с автобусным парком, где нахожу все необходимые ориентиры: грозно чернеющий за сквериком железнодорожный мост, сигаретный киоск и рядом – заколоченный кубик-киоск «Союзпечать». Вижу покосившуюся остановку с надписью «ЦСКА», огромный пень некогда тенистого дерева и ведущий к платформам подземный переход. Оцарапав ногу, перепачкав джинсы, кое-как стаскиваю мопед по ступенькам. Сумрак подземного перехода пропитан сыростью, сталью и смутной тревогой отъезжающих электричек, а еще взмахами ладошек, всхлипами и выкриками «перезвони». Я бросаю монетку в кроличью шапку старухи-бомжа, которая храпит, привалившись к кафелю стены. Выдох вырывается в сизый сумрак клубящимся паром. В поисках лестницы на вторую платформу я брожу, перекатывая мопед мимо запертых на праздники киосков с батарейками, иконками, слойками, сумками, бусами, темными очками, отвертками и зонтами.
Вторая платформа с ее заснеженными лавочками и покосившимися урнами-пингвинами то пропадает в темноте, то возникает снова, нехотя освещаемая моргающим глазом единственного на всю округу фонаря. Повсюду мелькают снежинки, напоминая расшитые блестками крылья предновогодних стрекоз. Зубастый, безжалостный сквозняк, пропитанный рельсами, гравием и хрусталем сугробов, треплет бахрому шарфа, пронизывает насквозь, гоняет по хребтам льда окурки и фантики, смахивает с железнодорожного моста рекламные листки и вихрем кружит под проводами. На открытом всем ветрам перроне заметно холоднее или за полтора часа моего пути сюда у целителя московских птиц крепко испортилось настроение. Но я не могу отказать себе в особом удовольствии: подхожу к самому краю платформы, как взрослый, отвечающий за себя человек, оказываюсь на одной ноге, выглядываю вдаль, один на один с мерцающими перекрестьями рельсов, убегающими и манящими в ночь, в неизвестность завтрашнего дня, в другие города и страны. В бархатной темноте семафор хитровато подмигивает желтым огоньком. Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы знать: что я делаю в новогоднюю ночь возле понурого фонаря и плаката «Осторожно, электричка!». Зачем я здесь? И как вообще докатился до жизни такой? Откуда-то издалека, будто ночная птица, хрипло и ободряюще курлыкает поезд. Воровато пригнувшись, сгорбленная тень перебегает железнодорожное полотно в неположенном месте. Из всевозможных вариантов, кто бы это мог быть, хочется выбрать и думать, что это нерадивый и вечно всюду опаздывающий Дед Мороз спешит доставить подарок по самому последнему в этом году адресу. Сразу становится теплее и появляется новогоднее воодушевление, один из множества видов кратковременных воодушевлений, помогающих с легкостью и азартом продвигаться по жизни, находя удовольствие в ее дурацких шутках и бессмысленных виражах. Достав из рюкзака обернутую в три носовых платка стеклянную ворону, подготовив поздравительные слова, припомнив несколько подходящих по случаю улыбок, позволив этой мишуре заполнить мою голову до отказа, я устремляюсь к строению, скрытому в густом омуте темноты, посреди платформы. Из выбитых боковых окон на пути разливается пляшущий свет и раскатывается хохот. Стараясь не шуметь, на цыпочках подкрадываюсь к перекошенной железной двери, приставляю мопед к стене, на которой висит ржавое расписание движения пригородных поездов. Вековка. Шиферная. 57-й километр. Ничего не могу толком распутать из клубка голосов и смешков. Потом изо всех сил толкаю скрипучую дверь, попутно любуясь, как сквозняк заносит из темноты внутрь перламутровый вихрь снежинок. От смешков, шепотков, баса и визгливого голоска с готовностью отделяется ворчливое восклицание:
