Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Кудрет Янардаг «смело, масштабно и ярко» говорил о том, о чем не каждый скажет, и это вызывало симпатии людей пожилых.
— Религия — вот в чем вопрос! — воскликнул Кудрет. — Наш благороднейший в мире народ может отказаться от еды, может отказаться от воды, но может ли он хоть день прожить без святой веры? — Он обвел всех взглядом, ожидая ответа. Но люди, опьяненные его речью, молчали. Тогда он повысил голос: — Я вас спрашиваю, отвечайте! Можете вы хоть день прожить без святой веры?
Слушатели вздрогнули, словно от оплеухи, и закричали:
— Не дай аллах!
— Никогда!
Кудрет поднял руку. Наступила тишина.
— В таком случае, братья мои, в таком случае тот, кто придет к власти, должен это иметь в виду прежде всего.
К Кудрету подошел высокий парень, тот, что готовил шашлык, и передал ему конверт.
— Что это такое? — спросил Кудрет.
— Письмо, бей-эфенди. Вам лично… От какого-то журналиста…
Кудрет вскрыл конверт и быстро пробежал глазами послание:
«Бей-эфенди!
По поручению редакции я совершаю поездку по Анатолии. С огромным удовольствием выслушал то, что Вы говорили о святой вере. Я тоже убежден, что без нее народ погибнет. Не соблаговолите ли принять меня? Был бы счастлив взять у вас интервью…»
Почерк был знаком Кудрету, очень хорошо знаком, но кому же все-таки он принадлежит?
— Где этот человек? — спросил Кудрет у парня.
— Здесь, бей-эфенди…
— Пусть подойдет.
Письмо было написано по-арабски, и Кудрет положил его на стол, так, чтобы все это видели. Почти тотчас к нему подбежал Длинный и с величайшим почтением взял его за руку. Но Кудрет отдернул руку, и Длинный не успел ее поцеловать. Сердце у Кудрета екнуло, но Длинный, видимо, заранее подготовился к своему появлению. Кудрет сразу успокоился и, сделав удивленные глаза, будто впервые видит его, сказал:
— Ну что вы, что вы! Пожалуйте!
Почтительность Кудрета заставила всех проникнуться уважением к гостю. Его усадили за стол.
— Добро пожаловать, бей!
— Добро пожаловать!
— Здравствуйте, бейим!
— Здравствуйте!
Длинный, выдав себя за журналиста, играл свою роль великолепно. Он во всеуслышание заявил, что, увидев и услышав однажды Кудрет-бея, был поражен его речью и решил взять у него интервью…
В актерском таланте Кудрет не уступал Длинному.
— Итак, вы хотите получить у меня интервью? — Он покосился на сидевшего рядом Идриса и добавил: — Нынче же вечером… Идрис-бей, сходите, пожалуйста, в гостиницу и распорядитесь, чтобы нам подготовили соответствующий зал.
Идрис вскочил:
— Будет сделано, бей-эфенди!
«Все-таки приехал, ишак, — подумал Идрис. — Недаром у меня все время в ушах звенело. Что же будет дальше?»
Проклиная все на свете, Идрис вышел из шашлычной.
Кудрет предложил Длинному стул, на котором только что сидел Идрис:
— Пожалуйста, садитесь вот сюда!
— Что вы, эфендим, как можно, — стал отказываться Длинный, — ведь это место вашего секретаря, а я…
— Пожалуйста, эфендим, прошу вас!
Длинный робко сел на стул, не выпуская из рук своего огромного черного портфеля. Совсем недавно он выпил, закусил шашлыком, но чего там!..
— Ракы? Вы заказали ракы? — неодобрительно спросил Кудрет. — Не надо! Ради бога! Кстати, откуда вы пожаловали?
— Из Стамбула, эфендим…
— От какой газеты?
— «Голос кустарей и лавочников».
Кудрет долго молчал, будто припоминая название, потом сказал:
— Впервые слышу о такой газете.
— Вы и не могли о ней слышать. Газета небольшая, но ждет счастливых дней, когда сможет заняться настоящими важными проблемами.
Кудрет остался доволен ответом и задал новый вопрос:
— Полагаю, вы поддерживаете нашу партию?
— Не сомневайтесь, бей-эфенди. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что на выборах народ отдаст предпочтение партии, к которой принадлежит ваше высочество, ибо таково веление крови, текущей в его жилах.
— Слыхали, друзья мои? Слыхали, что соблаговолил сказать этот господин? — в сильном возбуждении воскликнул Кудрет. — Наш народ, повинуясь велению собственной крови, во имя своего блага будет голосовать за Новую партию. Потому что Новая партия…
Его речь как две капли воды походила на все предыдущие. Только произнес он ее с особым подъемом. И причиной был Длинный, великолепно игравший свою роль. И это без всякой подготовки!
— …потому что Новая партия, — продолжал Кудрет, — даст народу гораздо больше того, о чем он с давних пор мечтает, и приведет его к таким высотам, которых он вполне достоин!
Раздались аплодисменты.
— А каких высот достоин наш народ? — Кудрет остановился и перевел дух. — Высоты, которых достоин наш народ, — это, во-первых, десять миллионов квадратных километров, тех самых, которые мечом завоевал османский султан. Во-вторых, возврат к старой культуре. Мы не желаем признавать европейскую цивилизацию!
Снова раздался взрыв аплодисментов, возгласы «браво».
— И мы, дорогие друзья, не будем ее признавать! Зато весь мир признает нас, мы опять станем грозной силой, как в былые времена, и, пугая непослушных детей, будут говорить: «Турки идут!»
Длинный вместе со всеми хлопал в ладоши и кричал «Браво! Браво!», а про себя думал: «Ну и мошенник! Но это его стихия. Я и раньше знал, что он способен на более крупные аферы, однако таких масштабов даже вообразить себе не мог».
К Кудрету подошел один из членов Новой партии и шепнул на ухо:
— Бей-эфенди, какой-то тип берет на карандаш ваше выступление.
Кудрет вспыхнул, будто спирт от поднесенной спички:
— Где он?
Кудрет обернулся и увидел уже знакомого ему человека. То был агент, который следовал за ним по деревням и записывал каждое произнесенное им слово.
— Ты что пишешь? Речь мою записываешь?
Агент поспешно спрятал свои записи.
— Нет, что вы!
— Ну а что же все-таки ты пишешь?
— Письмо.
— Лжешь! — крикнул Кудрет. — Слушать меня и одновременно писать письмо — нельзя! Потому что я — уста нации, я — язык нации, я — глаза нации, я — уши нации. А ты разве не турок? Разве тебе не хочется услышать и увидеть то, к чему стремится весь народ? Конечно, хочется. Я не сомневаюсь в этом, если даже ты писарь и получаешь нищенское жалованье! Но не в том дело. Главное, что ты — сын своей отчизны, что в твоих жилах течет благороднейшая кровь. Кровь, которая водила наш народ в походы, помогла ему с мечом в руках дойти до Европы! Кровь, которая побудила нашего садразама[66] заявить, что наш народ — народ могущественный и, если пожелает, сможет делать корабли из золота, а паруса из атласа!
Агент был потрясен и раздавлен этими словами, особенно тем, что он услышал дальше.
— Братья мои и ты, низкооплачиваемый друг! Наш народ будет делать корабли не только из золота, но из алмазов и бриллиантов, а паруса — не из атласа, а из тафты! И пусть никто в этом не сомневается. Запиши эти мои слова! Передай от меня привет своему шефу и доложи: они уверены, что возьмут власть со всеми потрохами!
Кудрет повернулся к своему старому дружку Длинному:
— Пойдемте, бей-эфенди, прошу вас.
Сопровождаемые неистовыми возгласами «Браво!», «Браво!», «Да сохранит тебя аллах от сглаза!» и бурей аплодисментов, Кудрет с «журналистом» вышли из шашлычной и сели в машину, которая ждала их у входа.
Ехали молча: при шофере не разговоришься. Никто не должен знать, кто они такие на самом деле. Поэтому до приезда в гостиницу приятели сохраняли между собой необходимую дистанцию.
— Ну а теперь, шельма, вынимай кляп изо рта, не то я сам его выну! — набросился Длинный на Кудрета, когда они вошли в холл гостиницы. Казалось, Длинный сейчас рассмеется, но он лишь осклабился и повернулся к Идрису:
— А ты пододвинь стул поближе, ишак из ишаков!
Идрис повиновался и сказал:
— Я не обижаюсь на ишака.
Они поболтали о разных пустяках. Кудрет молчал. «Аллах свидетель! Что-то он замыслил, этот черт. Так просто молчать не будет», — подумал про себя Длинный.
Но тут Кудрет вдруг рассмеялся:
— Так я и предполагал, что ты приедешь…
— Брось трепаться, скажи лучше: «Я знал, что ты сообразишь приехать».
— Только запомни, дорогой, я уже не тот, которого ты знал…
— Мог бы и не предупреждать, я в курсе.
— О чем это ты?
— Да о том, что ты заимел усадьбу в четыре тысячи денюмов!
— Не четыре, а четыре с половиной…
— Может, и мне посоветуешь жениться, чтобы завладеть землей?
— Не понял.
— Почему?
— А потому!
— Не валяй дурака, выкладывай все как есть!
Кудрет повернулся к Идрису:
— А ну-ка растолкуй этому сукину сыну, с кем он имеет дело!
Идрис, невзлюбивший с некоторых пор Длинного, сказал:
