Жоржи Амаду - Бескрайние земли
За первым выстрелом сразу последовали другие, Синьо Бадаро едва успел поднять на дыбы коня, как тот получил пулю в грудь и рухнул набок. Его люди спешились и укрылись за ослами, которых они повалили на землю. Синьо Бадаро постарался освободить ногу — ее прижала подстреленная лошадь. Его глаза зорко всматривались во мрак, и, еще не успев подняться, он обнаружил жагунсо Орасио в засаде у хлебного дерева.
— Они за жакейрой!.. — крикнул он.
Теперь, после первых выстрелов, наступила полная тишина. Синьо Бадаро удалось высвободить ногу, он поднялся во весь рост; оказалось, что пуля пробила ему шляпу. Он выстрелил из парабеллума и закричал своим людям:
— А ну, прикончить их!
Из-за жакейры показалась чья-то голова, человек стал прицеливаться. Телмо, находившийся рядом с Синьо Бадаро, сказал своим женским голоском:
— Ну, этот готов, хозяин… — он вскинул ружье, голова человека за жакейрой закачалась, как спелый плод, и упала. Синьо Бадаро наступал, продолжая стрелять; теперь он и его люди находились позади деревьев и могли видеть противников в засаде. Считая убитого, их было пятеро: два сына Меренды и три жагунсо Орасио. Синьо Бадаро заряжал оружие, но в это время находившийся за ним Вириато выстрелил. Они перебегали между деревьями; план Синьо заключался в том, чтобы зайти в тыл. Но люди Орасио разгадали его намерение и прекратили огонь, чтобы не допустить осуществления маневра полковника. Им пришлось отойти немного от жакейры, и Синьо Бадаро подбил еще одного. Человек зашатался, подняв руку кверху, нога его, казалось, застыла в воздухе. Вириато добил его.
— Получай, сукин сын!.. Сейчас не время танцевать…
Синьо в разгар перестрелки вспомнил вдруг о девушке на картине, которая тоже плясала на одной ноге. Вириато прав: не время танцевать. Они продвинулись вперед. Пуля угодила Костинье в плечо, из раны начала хлестать кровь, она забрызгала брюки Синьо Бадаро.
— Пустяки… — сказал Костинья. — Царапина, — и продолжал стрелять.
Кольцо окружения смыкалось, трое людей, оставшихся в засаде, поняли, что сопротивление бесполезно. Пока еще было не поздно, они бросились вглубь плантации. Синьо выстрелил им вслед из парабеллума, потом подошел к своему вороному коню, провел рукой по его еще теплой шее. Кровь бежала из груди лошади, на земле образовалась лужа. Телмо подошел и начал снимать с подбитого животного седло. Вириато привел своего осла, убежавшего в сторону при перестрелке, и Синьо Бадаро взобрался на него. Телмо навьючил снятую с коня сбрую на своего, осла. Вириато посадил позади себя Костинью, зажимавшего рану рукой. Они поехали шагом. Синьо Бадаро все еще держал в руке парабеллум. Его печальный взгляд устремился в окружающий мрак. Но теперь там не было слышно ни музыки, ни голоса, певшего о несчастьях этой земли. Не было и луны, которая осветила бы трупы, оставшиеся лежать под деревьями какао. Ехавший позади Телмо хвастался своим тонким, женским голоском.
— Я попал этому гаду прямо в голову…
Свеча, зажженная чьими-то благочестивыми руками, освещала крест, очевидно, недавно поставленный на дороге. Синьо Бадаро подумал, что если зажечь такие огоньки на всех крестах, которые будут поставлены здесь, то дороги земли какао осветятся ярче, чем улицы Ильеуса. Печаль охватила его. «Сейчас, девушка, не время для танцев, но я же не виноват… Нет, не виноват!»
2
Стычки, начавшиеся этой ночью, не прекращались уже больше до той поры, когда в Секейро-Гранде выросли деревья какао. Впоследствии жители этого края — от Палестины до Ильеуса, и даже в Итапире — стали исчислять время периодами этой борьбы:
— Это было до столкновений из-за Секейро-Гранде…
— Это произошло спустя два года после окончания стычек из-за Секейро-Гранде…
То был последний крупный эпизод борьбы за завоевание земли и самый жестокий из всех. Поэтому-то о нем и помнили в течение многих лет. История этой борьбы передавалась из уст в уста; отцы рассказывали ее детям, старики — молодым. На ярмарках в поселках и городах слепые гитаристы слагали баллады об этих стычках, о перестрелках, обагривших кровью черную землю какао:
Виной всему проклятье колдунаВ ту роковую ночь…
Поэтами и летописцами этого края были слепцы. В их печальных песнях, в струнах их гитар жили традиции и история земли какао. Толпы на ярмарках, люди, приехавшие, чтобы продать муку, кукурузу, бананы и апельсины, люди, прибывшие, чтобы что-то купить, собирались вокруг слепых послушать истории времен начала эры какао — начала столетия. Они кидали монеты в чашку у ног слепого, гитара стонала, голос пел о стычках в Секейро-Гранде, о кровопролитиях прошлого:
Тут в жизни столько не стреляли,Не хоронили столько у дорог.
Люди с улыбкой присаживаются на корточки, некоторые опираются на палки и внимательно, слушают повествование слепца. Гитара аккомпанирует виршам, перед глазами возникают люди, которые некогда завоевывали лес и вырубали его, люди, которые убивали и гибли сами, люди, которые сажали какао. Еще живы многие из тех, кто принимал участие в стычках из-за Секейро-Гранде. Некоторые из них упоминаются в балладах, распеваемых слепцами. Но слушатели почти не связывают нынешних фазендейро со вчерашними завоевателями. Как будто это другие существа, настолько это было давно, настолько это были другие времена! Раньше здесь высился густой и таинственный лес, теперь это плантации какао, сверкающие желтизной плодов, похожих на золото. Перебирая струны гитары, слепцы поют об этом страшном времени:
Я вам поведаю историю,Что вас заставит ужаснуться.
Страшная и ужасная история леса Секейро-Гранде. В ту самую ночь, когда братья Меренда и трое жагунсо Орасио на тропинке напали на Синьо Бадаро, в ту же самую ночь Жука во главе десятка людей отправился бесчинствовать в округе. Началось с того, что убили двух братьев Меренда, говорят, прямо на глазах у матери, для устрашения остальных. Потом они прискакали на плантацию Фирмо, подожгли маниоковое поле. Фирмо уцелел только потому, что его не было дома — он уехал в Табокас.
— Уже дважды ускользнул, — сказал Жука. — В третий раз не улизнет.
После этого отправились на плантацию Браза и там начали перестрелку. Браз со своими людьми оказал сопротивление, и Жуке Бадаро пришлось убраться, оставив на поле боя одного убитого жагунсо и не узнав, сколько пало со стороны Браза. Один был сражен наверняка — его убил Витор; Жука видел, как человек упал. Антонио Витор утверждал, что подбил еще одного, но другие не были в этом уверены.
Два десятка лет спустя слепцы, бродившие по ярмаркам в новых поселках Пиранжи и Гуараси, основанных там, где раньше был лес Секейро-Гранде, слагали сказания об этих битвах:
Бывало больно, было грустноСмотреть, как гибнет зря народ:Пал у Орасио жагунсо,Сражен наемник Бадаро…Земля телами покрывалась,И сердце кровью обливалосьПри виде стольких преступлений -Ужасных жертвоприношений.
Жагунсо были в почете, за ними гонялись, вербуя тех, у кого был меткий глаз, кто доказал на деле свою храбрость. Рассказывали, что Орасио послал людей в сертан за знаменитыми жагунсо, что Бадаро не жалели денег, когда надо было заплатить меткому стрелку. Ночи наполнились страхом, тайной и неожиданностями. Ни одна дорога, как бы широка она ни была, отныне не считалась надежной для пешехода. Никто, даже тот, кто не имел никакого отношения к лесу Секейро-Гранде, к Орасио и Бадаро, не осмеливался ездить по дорогам какао без сопровождения, по крайней мере, одного телохранителя. Это было время, когда торговцы скобяными товарами наживали себе состояния на продаже оружия. Исключение составил только Азеведо из Табокаса, который разорился, поставляя оружие для Бадаро, и сумел спасти кое-что лишь благодаря своей политической ловкости. Теперь в глубокой старости он содержал зеленную лавку в Ильеусе и рассказывал юношам, учившимся в городе:
Крестьянин заступ свой бросалИ брался за ружье, кинжал,А оружейник ликовал:Оружье он распродавал.На миллион наторговал!
Спустя два десятка лет рассказывали и пели свои сказания об этом времени. В этих сказаниях повествовалось о подвигах Бадаро, об их мужестве, о храбрости Синьо и Жуки:
Синьо, могучий властелин,Глава семьи, и смел, и лих…Однажды ехал он один,Прикончил в схватке пятерых!И брат Жука храбрец, что надо,Сверх всякой меры смелым был.Жука, бывало, без пощадыБольших и малых смело бил!
Но в этих сказаниях говорилось и о мужестве людей Орасио, его сторонников, о храбрости Браза, самого смелого из них, того, что, раненный тремя пулями, продолжал сражаться и убил двух противников:
