Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
— Я вполне могу представить себе Анаклето армейским поваром, — сказала Леонора.
— Алисон думала, что я говорю из жестокости, — сказал майор. — Вовсе нет. Армия, конечно, — не райский уголок, зато она сделала бы из него человека, выбила бы всю дурь. Разве это не дико, что взрослый мужчина ходит, пританцовывая, и мазюкает акварелью. В армии его скрутили бы в бараний рог. Возможно, он бы страдал, но даже это лучше, чем что-то другое.
— Вы хотите сказать, — заметил капитан Пендертон, — что отклонение от нормы, даже если оно доставляет человеку счастье, непозволительно? То есть с нравственной точки зрения лучше воткнуть квадратную затычку в круглую дыру, вместо того чтобы искать для нее необычную квадратную дыру?
— Именно так, — сказал майор. — А разве вы не согласны?
— Нет, — ответил капитан после недолгого молчания. С пугающей прозорливостью капитан заглянул вдруг в свою душу и впервые увидел себя по-настоящему: перед ним возникла перекошенная кукла со злобным лицом. Капитан смотрел на нее без малейшего сочувствия. Он не желал ничего изменять, не желал ничего оправдывать. — Не согласен, — рассеянно повторил он.
Майор Лэнгдон задумался над неожиданным ответом, но разговор продолжать не стал. Ему всегда было трудно следить за развитием мысли после ее первого обнаженного проявления. Тряхнув головой, он вернулся к своим запутанным делам.
— Однажды я проснулся перед самым рассветом, — сказал он. — Увидел, что в ее спальне горит свет, и вошел. Анаклето сидел на краю кровати, и оба, уставившись вниз, чем-то занимались. И знаете, что они делали? — Майор вытер глаза и потряс головой. — Бросали в чашку с водой какие-то штучки. Японская игрушка, Анаклето купил ее в магазине. В воде эти штучки распускаются, словно цветы. В четыре часа утра заниматься такими пустяками! Я был раздражен, споткнулся у кровати о шлепанцы Алисон, совсем вышел из себя и пнул их через всю комнату. Алисон обиделась и несколько дней была холодна, как лед. А Анаклето, перед тем как принести мне кофе, положил в сахарницу соль. Так грустно. Ночами она, должно быть, очень страдала.
— Бог дал, Бог и прибрал, — сказала Леонора, которая не отличалась доскональным знанием Писания.
Сама Леонора за последние недели тоже изменилась. Она вступала в фазу полного расцвета. За короткий срок ее тело, казалось, утратило прежнюю юную крепость. Лицо стало шире, его выражение в спокойные минуты — ленивее и мягче. Она напоминала женщину, которая без всяких осложнений родила нескольких детей и месяцев через восемь готова родить еще одного. Леонора сохранила чудесный цвет лица, и хотя понемногу прибавляла в весе, в теле ее не чувствовалось и следа дряблости. Смерть жены любовника привела Леонору в ужас. Мертвое тело в гробу повергло ее в трепет, и несколько дней после похорон она говорила благоговейным шепотом, даже когда покупала что-то в гарнизонной лавке. К майору она относилась рассеянно и мягко и повторяла все счастливые истории об Алисон, которые могла вспомнить.
— Кстати, — сказал вдруг капитан. — Меня не перестает удивлять та ночь, когда она пришла сюда. Что она сказала тебе, Леонора?
— Я тебе уже говорила, что не знала о ее приходе. Она меня не разбудила.
Но капитана Пендертона этот ответ не удовлетворил. Чем чаще он вспоминал сцену в кабинете, тем удивительнее она казалась. Он не сомневался, что Леонора говорит правду, ибо, когда она лгала, это было ясно каждому. Но что же в таком случае имела в виду Алисон, и почему, вернувшись домой, он не поднялся наверх? Он чувствовал, что где-то в затемненном, бессознательном уголке души знает правильный ответ. Но чем больше он об этом думал, тем сильнее делалось его беспокойство.
— Однажды Алисон невероятно меня удивила, — сказала Леонора, протягивая свои розовые, словно у девочки, руки к камину. — Мы ездили в Северную Каролину к твоему, Моррис, приятелю и, как сейчас помню, пообедали у него отличными куропатками. Алисон, Анаклето и я пошли прогуляться по проселочной дороге и встретили там мальчугана с клячей, что-то вроде мула. Алисон понравилась ее морда, и она задумала прокатиться. Познакомилась с мальчуганом, влезла на изгородь — и уселась на лошадь, без седла, в платье. Подумать только! Наверное, на этой лошади годами не ездили, и когда Алисон села, та просто взяла и повалилась, чтобы ее сбросить. Я решила, что Алисон пропала, и закрыла глаза. Представьте себе, она в минуту подняла лошадь и, как ни в чем не бывало, рысью понеслась по полю. Ты, Уэлдон, так не сумеешь. Анаклето летел за ней следом, словно пташка. Боже, какое было чудное время — в жизни так не удивлялась!
Капитан Пендертон зевнул, но не потому что хотел спать. Упоминание Леоноры о его ездовых способностях задело капитана за живое, и он решил ответить бестактностью. По поводу Феникса между капитаном и Леонорой произошло несколько бурных сцен. После той бешеной скачки жеребец сильно изменился, и Леонора яростно обвиняла в этом мужа. Впрочем, события последних двух недель отвлекли их от распри, и капитан надеялся, что вскоре она его простит.
Майор Лэнгдон закончил разговор одним из любимых своих изречений:
— Сейчас для меня важны две вещи: не испортить здоровье и служить моей стране. Здоровое тело и патриотизм.
Дом капитана Пендертона вряд ли был в это время идеальным местом для человека, переживающего душевный кризис. Раньше капитан счел бы жалобы майора Лэнгдона нелепыми, но теперь в доме ощущалась атмосфера смерти. Капитану казалось, что умерла не только Алисон, а каким-то таинственным образом жизнь всех троих подошла к концу. Давнишний страх, что Леонора разведется с ним и уедет с Моррисом Лэнгдоном, больше его не беспокоил. Все чувства, которые он когда-то испытывал к майору, казались чепухой по сравнению с его страстью к солдату.
Сам дом в последнее время невероятно раздражал капитана. Комнаты были обставлены хаотично. В гостиной стоял простой диван, обитый ситцем в цветочек, два мягких кресла, бордовый ковер и старинный секретер — пестрота, которую капитан ненавидел. Кружевные занавески выглядели дешевыми и потрепанными, на камине выстроилась разношерстая коллекция безделушек: процессия мраморных слоников, пара литых подсвечников, раскрашенный негритенок с алым ломтиком арбуза, стеклянная мексиканская чаша, в которую Леонора складывала старые визитные карточки. Мебель от частой перестановки была расшатана, и суматошное впечатление, оставляемое комнатой, так раздражало капитана, что он старался бывать в ней как можно реже. С глубокой потаенной страстью он вспоминал о казармах, воспроизводя в уме аккуратные ряды коек, голые полы и окна без занавесок. У одной из стен этого воображаемого сурового помещения почему-то стоял старинный резной сундук с бронзовыми накладками.
Во время долгих вечерних прогулок капитан Пендертон пребывал в состоянии обостренной впечатлительности, близкой к исступлению. Он ощущал себя ушедшим от всего, оторванным от людей, и хранил в своей памяти облик задумчивого молодого солдата, как знахарка хранит амулет. Теперь он стал невероятно уязвим, и хотя чувствовал себя изолированным от людей, все, что он видел во время прогулок, приобретало в его глазах особый смысл. Даже самые обычные предметы, с которыми он сталкивался, имели какое-то таинственное отношение к его судьбе. Заметив в канаве воробья, он мог простоять несколько минут, созерцая эту невзрачную птицу. На какое-то время он утратил непроизвольную способность классифицировать чувственные впечатления в соответствии с их ценностью. Однажды он увидел, как грузовик врезался в легковой автомобиль, но кровавое происшествие потрясло его ничуть не больше, чем пролетевший рядом обрывок газеты.
Уже давно он перестал воспринимать свое чувство к рядовому Уильямсу как ненависть и не пытался больше искать оправданий овладевшей им страсти. Когда он думал о солдате, он забывал и о любви, и о ненависти и сознавал лишь одно: непреодолимое желание разрушить барьер между ними. Увидев издали солдата, отдыхающего возле казармы, ему хотелось что-нибудь крикнуть или ударить того кулаком, чтобы каким-то образом заставить отозваться. Прошло почти два года с тех пор, как он впервые его увидел. Больше месяца минуло с того дня, когда солдата прислали с конюшни для расчистки леса. За все это время они обменялись друг с другом едва ли десятком слов.
Двенадцатого ноября капитан Пендертон, как обычно, вышел на вечернюю прогулку. Сегодня у него был трудный день. Утром, объясняя в классной комнате одну тактическую проблему, он вдруг ощутил непонятный провал в памяти. Посреди предложения его сознание внезапно опустело. Он не только забыл материал лекции, но и лица курсантов показались ему незнакомыми. В памяти присутствовал рядовой Уильямс — и больше ничего. Несколько секунд капитан стоял молча, с куском мела в руке. Потом собрался с духом и покинул класс. К счастью, это случилось в самом конце лекции.
