Ричард Олдингтон - Единственная любовь Казановы
Вот так незадача!
Мужчина, бесстрашно вступающий в новую любовную авантюру, часто бывает самым большим трусом, столкнувшись с былой любовью. К чести — или не к чести Казановы, уж как вам будет угодно, — он был часто рад возобновить старый роман через достаточно большой промежуток времени, от чего он становился чуть ли не новым, но сейчас Казанова готов был послать Мариетту ко всем чертям, несмотря на перемену к лучшему в ее манерах, судьбе и даже внешности, а также несмотря на то весьма лестное обстоятельство, что он первым, как выражаются критики, «открыл ее талант». Он с ужасом представил себе, что она может встретиться с Анриеттой, они разоткровенничаются, и чрезмерно эмоциональная и слишком романтичная Анриетта может снова сбежать от него. Не нуждайся Казанова в деньгах, которые обещал ему Моска, он бы за полминуты придумал какое-нибудь внезапное недомогание и испарился бы…
Но было уже слишком поздно: Мариетта увидела его и — силы небесные! — поднялась со стула в направилась к нему; вот она уже рядом!
— Да ведь это же, — объявила она компании голосом более теплым и сочным, чем прежде, хотя в нем еще и чувствовались следы деревенских интонаций, — это старый знакомый! — И к нему: — Вы что же, забыли Мариетту, Джакомо? — И, прежде чем он успел ответить, звонко, как родного, расцеловала в обе щеки и вернулась на свое место.
Теперь Казанова не мог незаметно улизнуть. Мариетта выставила его в дурацком свете, а он вынужден сидеть и терпеть. Моска и «нимфы» тут же обратились к нему с расспросами, и он сказал, что «немного знал» Мариетту (что было явным преуменьшением) в Чоггиа до ее замужества. А насчет подробностей адресовал их к самой даме, она же, смеясь, лишь парировала вопросы, долетавшие до нее сквозь гам, царивший за столом, где было уже серьезно воздано флягам с кьянти. «Нимфы» продолжали приставать к Казанове с расспросами и домыслами насчет его отношений с Мариеттой — иные были столь близки к истине, что он даже задавался зряшным вопросом, не хвасталась ли она перед ними. Время от времени он поглядывал на Мариетту через стол, где она сидела, а она ела, смеялась, болтала и принимала ухаживания четырех или пяти молодых флорентийцев с таким видом, будто привыкла всю жизнь быть предметом подобного внимания, тогда как всего два года тому назад пасла гусей в деревне.
Моску куда меньше, чем «нимф», интересовали отношения Мариетты с Казановой — собственно, ему не было никакого дела до их отношений. Его больше заботило то, чтобы поскорее очистили стол и можно было начать игру. Но веселье стояло такое, что о серьезной игре не могло быть и речи. Моска решил проблему, велев принести другой стол, для которого он отыскал полотнище старой фланели. Следующая трудность заключалась в том, что молодые люди с деньгами не желали садиться за стол без Мариетты, «нимф» и еще двух-трех молодых женщин, а ни одна из них не желала сдвинуться с места, пока не сдвинется Мариетта.
Моска объявил об этом своему союзнику с на редкость мрачным выражением лица, над чем Казанова в другое время от души посмеялся бы, но в данный момент он разделял огорчение Моски.
— Я так считаю, она не хочет нам подыграть из-за вас, — мрачно, осуждающим тоном произнес Моска.
— Из-за меня?! — Казанова попытался убедить себя, равно как и Моску, что это мысль совершенно бредовая.
— Да, из-за вас. Вы не проявили к ней достаточного внимания или что-то еще не так сделали, когда она узнала вас, — раздраженно заметил Моска. — Даже если она всего лишь случайная знакомая — какая разница? Вам следовало быть с ней поприветливее — она ведь, по сути дела, всем заправляет в труппе. К тому же, черт подери, не такая она и дурнушка.
— Я и не говорил, что она дурнушка, — возразил Казанова.
— Ну а ведете вы себя так, будто она и есть дурнушка. Мы сможем начать, только если вы будете с ней поприветливей и уговорите ее перейти за наш стол.
— Я? — Казанове эта ситуация казалась положительно нереальной.
— Конечно, вы! — в ярости изрек Моска. — Вам ведь уже приходилось заводить беседу с женщиной или нет?
Казанова кивнул в знак согласия и принялся изучать ситуацию без особой надежды на успех. Головка Мариетты находилась в центре мужских голов, склоненных к ней, и все ее поклонники старались сказать ей что-то приятное, или удивительное, или оригинальное. Казанова невольно подумал, неужели он молол такие же глупости, беседуя с молодыми женщинами, которых хотел обольстить…
Как у него это получилось, Казанова и сам не мог бы объяснить, но частично нахальством, частично с помощью чисто физической силы, а частично — следует признать — благодаря Мариетте он умудрился занять место в ее окружении, а добившись этой цели, вскоре уже господствовал в беседе. К его изумлению, Мариетта, казалось, не питала к нему зла за то, что он обманом добился ее милостивого согласия на несколько ночей, а потом с молниеносной быстротой бросил. Наоборот: она вроде бы даже рада была новой встрече с ним, и, когда он наконец сумел высказать свою просьбу, она тотчас поднялась и перешла за другой стол, а за ней покорно последовали ее кавалеры, словно стадо овец с золотым руном, которое все они готовы были сбросить.
С точки зрения выигрышей, вечер был успешный, и тем более успешный, что это было только начало, ибо не один из «воздыхателей Пенелопы» (так Моска шепотом окрестил их) был явно укушен ядовитым жалом картежной осы. Но Казанове в течение вечера не раз приходилось напоминать себе, что надо сосредоточиваться на игре — настолько не давали ему покоя две личные проблемы. Лишь увидев Мариетту, он понял, что с присущим ему легкомыслием не подготовил Анриетту к тому, что в предстоящие три недели будет отсутствовать каждую ночь до зари.
Но куда сложнее была проблема, как быть с Мариеттой. Донна Джульетта ведь уже преподала ему урок, что под улыбчивым лицом и приятными манерами брошенная любовница может скрывать планы мести. А тут еще к его природной подозрительности добавилось суеверие. Всего лишь утром он получил от старика Брагадина письмо, в котором сенатор иносказательно, но достаточно ясно давал понять, что о его связи с Анриеттой известно в Венеции. Сенатору трижды снилось (так он писал), что Казанову и его новую любовь подстерегает роковая опасность от какой-то неизвестной женщины, олицетворяющей собой Венецию. Мариетта, конечно, не могла считаться олицетворением Венеции, да и сенатору она была неизвестна, но то, что Казанова встретил ее вскоре после получения письма, встревожило его. К тому же страхи его объяснялись не только суеверием. Он знал, что Брагадин мог подобрать крохи тайной информации на венецианском Совете, членом которого он был, а потом решить, что ему это явилось во сне или было подсказано «Ключом Соломона».
На другое утро, сидя за очень поздним завтраком, Казанова после двух неудачных попыток все-таки сказал Анриетте как можно более небрежным тоном:
— Сегодня вечером я опять приду поздно и… и так будет еще несколько ночей подряд.
Она быстро подняла на него взгляд, явно удивленная этим заявлением, но без осуждения собственницы, как он опасался.
— Я буду скучать без тебя, — сказала она с оттенком грусти в голосе.
То, что она так это приняла, порадовало себялюбца Казанову, ибо как бы избавляло его от необходимости терзаться тем, что он пренебрегает ею. И в ответ он поспешил излиться в псевдооткровениях.
— Я буду все там же — я имею в виду, в театре. Видишь ли, эти актеры — они из-под Венеции, почти мои соотечественники: я хочу сказать, они подчиняются венецианским правителям, хотя и не чистокровные венецианцы. В общем, я пообещал Моске — ты его помнишь, такой занятный человечек, который играл Арлекина? — он просил меня помочь ему занять актеров вечером после спектаклей.
— Занять? — Анриетта, казалось, собиралась еще что-то добавить, но передумала. И молча встала из-за стола.
— Ты не огорчена? — неуклюже спросил Казанова. — Ведь это будет всего какую-нибудь неделю-другую, и я, право, не мог отказать…
— Конечно, нет, — мягко прервала она его, — а я еду сейчас на цветочный рынок. Карета уже ждет.
— Ты не приглашаешь меня с собой?! Я не могу с тобой поехать?
Она улыбнулась и протянула ему руку, которую он схватил и пылко поцеловал. Какое счастье, сказал он себе, что между ними нет ни тайн, ни натянутых отношений, ни подозрений. Почувствовав облегчение, Казанова не заметил, что не упомянул Анриетте о картежной игре и даже не намекнул на существование Мариетты.
А сия молодая женщина, вынужден он был откровенно признаться себе во время очередных двух или трех картежных сеансов, самым непредвиденным и крайне нелепым образом, безусловно, осложнила ситуацию. После первого вечера все как бы молча согласились с тем, что Казанова сидит рядом с Мариеттой во время веселых ужинов, начинавшихся сразу после того, как в последний раз опускался занавес, а Мариетта сидит рядом с Казановой, когда он потом держит банк за картежным столом. Таким образом, у Казановы была полная возможность наблюдать за ней. Как случалось уже не раз за время его долгой и разнообразной карьеры, Казанова безо всякой иронии стал задумываться над тем, как он мог бросить такой сладкий и лакомый кусочек.
