Дибаш Каинчин - У родного очага
А если в деревню переехать, трактористом стать? И это можно. Но как это — Алымовы и не чабаны? Может, повезет с овцами? Может, приладятся руки к ним, придутся и они тебе ко двору? Овцы!.. Они меня кормят, народ мой кормят, весь Алтай кормят… Что может быть вкуснее мяса только что освежеванного барашка? Ни в каком ресторане не подадут!
Может, ты из-за денег выкладываешься? Нет и нет! Столько денег можно получить на любой работе, даже больше и проще, легче. Может, из-за скота своего? Ха? Сам без овец остался. А двух коров да двух бычков можно и в деревне держать. Труднее будет, но выкормишь.
Видимо, человеку сам человек нужен. Имя свое нужно. Чтобы сам себя уважал. Что еще нужно? Много нужно… Вот, мотоцикл… Мотоцикл нынче обязательно надо купить. На что? Во-первых, бычков продать. Потом за ягнят деньги дадут, за шерсть… А может, машину? Не-ет, машину пока не поднять… Лишь бы с овцами все было как надо. Машина никуда не денется.
Чабанам машины в первую очередь дают. Говорили, Еркебал поехал получать „Жигули“. Пригнал уже, наверно. А я что, хуже его? И у меня будет машина. Но сначала мотоцикл. А зачем он, мотоцикл? Лошадей разве не хватает? Ну-у, лошади совсем другое дело. Чуть что — на мотоцикле быстренько съездил, куда надо, и тут же обратно. И в деревню, и в аймак. Ребятишки заболели, — когда на телеге до больницы доберешься? А зимой, в самый ядовитый мороз? Позвали на собрание — на мотоцикле р-раз!.. Тоже замерзнешь, но меньше, потому что скорость!..»
Калап закрывает глаза и видит перед собой полевую дорогу, которая, вздрагивая и мельтеша, мчится навстречу. А по обе стороны дороги ходит волнами густой серебристый ячмень. В лицо бьет тугой ветер, утробно и ровно урчит мотор…
После школы Калап год работал трактористом, два года — в армии — чабанил на танке. И вот уже столько лет не знает железа, а руки так и зудят, просят железа. Стосковался Калап по запаху солярки, бензина, вонючему дыму выхлопа. Ушам недостает стукотка и рева двигателя. Не так-то просто отвыкнуть от техники! Вот едет, к примеру, Калап за дровами, а трактор почему-то не тянет. В чем дело? Насос топливный разрегулировался? Может, вода замерзла в трубке соляропровода? Останавливает Калап трактор, осматривает. Э-э, вот оно что! Тормоза сильно затянуты! Отпустил, подрегулировал, и пошел, пошел трактор, заторопился, легко, споро.
«Ну его, мотоцикл. Не до него… Бедняк-горемыка на мысли жадный. Вот околеют ягнята, и будет тебе мотоцикл… Ай-я-яй! Все из-за вас, черти! Все муки из-за вас!.. Все равно: сто от ста! Сто от ста! Зря, что ли, ворочал целый год? А непогода — пусть. Это же влага. Быстрее трава полезет. Не сдаваться! Ни за что не сдаваться!.. Конец пятилетки. Передовиков награждать будут. Орденами, медалями…»
Калап даже плюнул с досады. Который раз эти награды в голову лезут! Он огляделся, будто кто-то мог подсмотреть, подслушать его мысли.
Слез с лошади. Раздвигая кусты, продрался на круглую полянку. Там сгрудилось несколько овечек. Под одной трепыхался желтенький живой комочек. Еще одна овечка улеглась под деревом, чуть повыше…
* * *…Уже за полдень, а небо так и не прояснилось.
Тукпаш везет на стоянку двух овечек и трех ягнят. Овцы стреножены и крепко привязаны к телеге, а ягнята туго завязаны в мешок и лежат у Тукпаша на коленях. Предосторожности эти не лишни, потому что Гнедко — Кер-Ат очень пуглив. Идет, идет себе нормально, вдруг чего-то испугается, встрепенется и резко рванет в сторону. Может и телегу опрокинуть, и себя изувечить, и тех, кто на телеге. Чего он только не пугается! Вот на дороге что-то чернеет, вот птичка близко вспорхнула. Даже если чуть громче крикнешь на него: «Чу!» А в сильный ветер на нем лучше и не ездить. Листва зашелестит — Кер-Ат без ума. Тукпаш четыре дня ездил на нем я закаялся. Его бы воля, ни за что не сел на него. Как-то заяц пробежал рядом, так Гнедой понес по лесу не разбирая дороги. Поводья хоть тяни не тяни — без толку. Долго ли коню оступиться? А вчера наступил на сук, тот разломился с треском, так у Гнедого и ноги подломились, и сам весь обмяк с перепугу, даже на бок завалился. Хорошо, что в мох угодил — мог бы Тукпашу ногу придавить.
Как только Сакылта ездит на нем, возит воду и сено? Если Кер-Ат в упряжке, только и гляди на дорогу и по обочинам: нет ли чего, что может его напугать. А сядет верхом — не своди глаз с ушей Гнедого и будь в постоянной готовности удержаться в седле, если он прянет в сторону. С норовом, с характером конь. Седлаешь его — ни за что не даст затянуть подпругу. Хотел как-то Тукпаш переупрямить его, так Кер-Ат зубами за плечо хватанул. Ладно, телогрейка была надета — и сейчас клок белой ваты из нее торчит.
— Сменил бы я Гнедого, — говорил Калап, — да в колхозе тягловых коней и так не хватает. И потом жалко его. Он не уросливый. А силы в нем! Вот нагружу на телегу в складе тонну соли или отрубей — в любую грязь довезу до стоянки.
Телега, громыхая и треща на кочках и кротовинах, медленно тащится вниз: «култ-калт, калт-култ…» За ней тянется черный извилистый след, который тут же заносит снегом. Снег налипает то на одно, то на другое колесо, они из круглых превращаются в эллипсообразные, с зазубринами, телега от этого кренится, резко бьется — трах! — то в одну, то в другую сторону.
Сегодня это пятый рейс Тукпаша по маршруту «стоянка — отара, отара — стоянка». Он уже перевез восемь овечек и одиннадцать ягнят. Калап наверху с отарой, следит, чтобы не удрала в горы, а Тукпаш подбирает и отвозит приплод.
«Чабаны-чабаны… — размышляет Тукпаш. — Какие они нужные в жизни люди! В жизни, для жизни… Как написать об этом? Как показать это? Необходимые люди. Великие труженики. Ведь их работа… Хотя бы сегодня… Во сколько раз масса отары превосходит собственный вес чабана, а во сколько раз больше его эти горы? В сравнении с этой снеговой тучей чабан — молекула, атом! А он не сдается, дух его крепок. Это они, чабаны, кормят и одевают весь мир. Человечество, конечно, питается и растительной пищей, но без мяса прожить не сможет. Особенно на холодном севере, среди гор или в песках пустыни. Да есть ли на земле места, где бы не держали скот? Нет такого места! Значит, Всюду есть такие работящие люди, которые выращивают животных, люди с ласковыми, добрыми сердцами. В Горном Алтае вряд ли кто не связан так или иначе со скотом. Алтай — пастух, чабан всей страны. Все работают, чтобы множился скот. Даже те, кто и в глаза не видел ни овечки, ни коровы, кто сидит-корпит над бумагами. И они живут и работают ради скота! Начиная с первого секретаря, и кончая вахтером на какой-нибудь базе…»
Чабан! Пасет он восёмьсот — девятьсот овечек. Весной, с приплодом, отара достигает полутора тысяч голов. И управляются с ними двое, в лучшем случае трое. Если одна овечка стоит примерно сорок — шестьдесят рублей, сколько же вся отара? И сколько дохода дают народу эти два-три человека? И мясо, и шерсть, и овчину, и приплод…
Бьется, старается чабан, чтобы овцы были сыты, справны, чтобы давали они больше мяса, шерсти, овчины, приплода. Только в справной отаре не будет падежа. И весь год в постоянном напряжении чабан. Легко ли выдержать такое? Выдерживает только мужчина из мужчин, молодец из молодцов.
А сколько всяких напастей против овечек и, значит, против него, чабана? Не перечесть! Чуть не так поступил, недоглядел, упустил, не придал значения, и начнется повальный мор. Все, все против овец: морозы, бураны, глубокие снега. Чего стоила прошедшая зима! Дождь, град, молния — тоже против овец. Ранняя зима плохо. Затяжная, нездоровая весна — еще хуже. Засушливое лето, куйгек — совсем худо. Птицы, звери, воры — все против овец. А каких только болезней у них нет? И ящур, и простуда, и понос, и копытница, и чесотка… А ленивые люди? Разве они не против овечек? Да, может быть, они-то и есть самые страшные их враги. Вот оставит чабан отару на жену, прогуляет в деревне. Или по осени все пастбища стравит, сена вдосталь не заготовит, кошару не утеплит, изгородь не починит. Даже просто не вовремя покормит, напоит, полечит…
Кроме нерадивого чабана, немало и других людей, от которых овцам большой вред. Это люди из управления, специалисты, снабженцы. От них зависит очень многое. Если эти люди работают спустя рукава, не обеспечивают чабанов самым необходимым, не пошлют ни автолавку, ни кинопередвижку, не знают запросов чабана, если не терзают их ночами думы о чабане, если не уважают они его труд, не жалеют, не заботятся о нем, — не жди добра. Не лучше, если эти люди поступают самоуверенно, не считаясь ни с чем, заставляют брать необдуманные, хвастливые обязательства.
Все, все против овечек. Чего только не случается с ними! Испугаются в кошаре или загоне — передавят друг друга. Упадет овечка на спину в рытвине какой, не сможет подняться, полежит немного, и раздуется, распухнет у нее живот — считай, пропала. То под дерево угадает в ветер, под обвал, под молнию, то в болоте завязнет, то ее меж камней защемит, то заблудится и к другой отаре пристанет… случается, и крыша кошары обвалится, и пожар стрясется. Могут овцы травы ядовитой наесться… И все это надо чабану предусмотреть, преодолеть, пройти, избежать и всегда сдерживать себя, не поддаваться панике, не кричать в испуге «калак-кокый!». Все должен испытать на своей шкуре, на своем горбу чабан, все вынести, пережить.
