Александр Мелихов - Чума
Целители, маскирующиеся под древние, солидные фирмы — церковь, наука, все-таки, представлялось Вите, соблюдали некие минимальные приличия. Так что, когда Аня, погруженная в очередную брошюру, спрашивала у него, не знает ли он, что такое «интракраниальная транслокация», он отвечал «не знаю» с полной серьезностью. И хотя от слова «энергия» его уже начинало подташнивать, все же, когда Аня собиралась в Бишкек, чтобы испытать на Юрке курс энергострессовой терапии, он не возражал: им с Аней как раз отвалили неожиданно крупную сумму за расписанную пышными цветами фарфоровую пластину сорок на шестьдесят. (Не вылезающий из телевизора бишкекский экстрасенс Бешеналиев поместил Юрку на недельный неохраняемый карантин в специальное общежитие рядом с восточным базаром, где совершенно свободно продавалась анаша; Юрка сбежал на четвертый день, за что был объявлен недостойным энергострессовой терапии с удержанием внесенного — весьма кругленького задатка, — эти задатки, как понял Витя, составляли едва ли не главный источник доходов экстрасенса.)
Астрологи выглядели еще более сомнительно — где звезды и где мы! И что же, все дети в роддоме, родившиеся в один и тот же час, должны иметь одинаковую судьбу? Поэтому, когда Аня зачитывала, что Нептун отвечает за легкие наркотики, а Плутон за тяжелые (на Плутоне также лежала ответственность за секс и венерические болезни), Витя старался не поднимать глаз. Космобиологический синтез, гармонизирующий вселенную, — этим излечивались не только наркомания, но и прочие пагубные пристрастия: пьянство, табакокурение, лунатизм, увлечение азартными играми, псориаз, ожирение; та же фирма снимала и негатив в помещениях. Тем не менее Аню они обнадеживали, а брали не слишком дорого. «Врачи вам не помогли, а только причинили вред. Зато наши методы совершенно безвредны, потому что мы лечим по фотографии. Мы восстанавливаем баланс всех систем организма». Ясное дело, жулики, но все же словами «баланс», «система» и они пытаются соблюсти какие-то приличия!
Но вот откровенные колдуны, исцеляющие от порчи и сглаза… Сглазили тебя — ты и сделался наркоманом. Или приобрел неудержимую склонность к скандалам. Или полюбил. Или разлюбил. Но и это дело поправимое: наша фирма осуществляет стопроцентный приворот — быстро, безгрешно, качественно. Ну что это за дела? Или взять амулеты. Разные там камешки, были даже красивые, хотя своих денег наверняка не стоили (цены умеренно высокие, гласила реклама странное у них представление об умеренности…). Но сушеные жуки — скарабеи, уверяли торговцы надеждой — это как? А черная мумия кошачьей лапы? С янтарным же кукишем из Калининграда (из Кёнигсберга — города философа Канта, для солидности напоминали торговцы) вышло совсем глупо: Аня, как и было велено, зашила кукиш в красный фланелевый мешочек и в свете полной луны (полная луна регулярно заглядывала в кухню покойного пьяницы) повесила Юрке на шею, а потом оказалось, что кукиш исцеляет половое бессилие и подвешивать его нужно, наоборот, поближе к половым органам. Ну, ошиблась так ошиблась, прочитала не тот раздел, с кем не бывает, но она, вместо того чтобы улыбнуться, прямо-таки высматривала малейшие признаки несерьезности, чтобы тут же впасть — в нечестный, ощущал Витя, — агрессивный пафос:
— Зачем ты отнимаешь у меня последнюю надежду?!
Он отнимает. Не судьба, не Юрка — он. Тем не менее Витя по-прежнему чувствовал себя не вправе пускаться в препирательства с матерью, все теряющей и теряющей сына, когда агонии не видно конца. Но ведь снисходительность — сестра презрения…
К счастью, в Аниной душе снова брала верх былая честность:
— Прости меня, пожалуйста, на твоем месте я бы тоже так рассуждала. (Подчеркивает все-таки, что у них разные «места».) — Но ведь есть же один шанс из миллиона — ну, пусть из миллиарда, — что эти глупости помогают? Ты ведь не станешь отрицать, что один шанс из триллиона все-таки есть?
Витя вынужден был кивнуть: один шанс из триллиона — и правда, кто его знает…
— Так ты подумай: на одной чаше шанс на спасение нашего сына, а на другой — мусор, деньги… Да я понимаю, что тебе не денег жалко, ты не хочешь совершать бессмысленные поступки, поддерживать шарлатанов — я все понимаю. Но и ты меня пойми. Ты не думай, я вижу, как ты измучился, мой верный мальчуган, я сама страшно за тебя боюсь, я же тебе не раз говорила: оставь нас, пусть лучше погибнут двое, чем трое. Я знаю, что ты нас любишь, но ты все равно переживешь это. И еще, может быть, будешь счастлив. Хоть иногда.
Витя долго обижался на это предложение — за кого она его принимает? но однажды вдруг признался себе, что, если бы не Аня, он был бы уже готов избавиться от Юрки. Но к Юрке прикована Аня, а он прикован к ней… Только правильно ли это — всей связкой сползать в общую пропасть?
И однажды на предложение Ани он ответил серьезно и обдуманно, в отличие от своего обыкновения, не голося:
— Да, я знаю, что я это переживу. Раньше мне казалось оскорбительной сама мысль о жизни без тебя, но теперь я узнал, что человек действительно такая скотина, которая может все пережить. Так вот: я заранее отказываюсь от той будущей жизни без тебя. Да, я знаю, что эта жизнь у меня будет, и, может быть, — черт меня, скотину, знает, — может быть, будут в ней и счастливые дни. Но я от них отказываюсь. Заранее отказываюсь. Мне их не надо.
Витя говорил с полной искренностью и полной решимостью, но каким-то странным ледком на него повеяло в миг принесения этой клятвы. А вдруг, вплетая Юрку в свою неразрывную связку, они губят не только себя, но прежде всего его?.. Может быть, без них он бы скорее выжил?..
Юрка вроде бы пребывал в очередной — полуторамесячной, вроде бы ремиссии. Правда, Витя теперь ничему не верил — кто его знает, чем и как этот ремиссионер подогревается. Хотя, судя по его раздраженной угрюмости, воздержание было неподдельным. Посмотрим, стало быть, сколько он еще протерпит… Лежит, читает что-то английское по социологии, Витя старался не смотреть на соломинки, за которые все еще хватался завтрашний утопленник. Витя затоптал в памяти даже те образы, которые жгли его годами. Когда, например, еще на химфаке Юрка загремел в больницу с гепатитом, Витя не особо переживал — авось поболеет и выздоровеет. Но когда среди золотистых куриных жареных ног на домашнем обеде он увидел бледную, приготовленную для Юрки на парбу, — его так пронзило… Но сейчас он и ту стрелу разыскал и выдернул: теперь-то он знал, что гепатит тот Юрка словил со шприца. И сейчас он уже не позволял себя растрогать вялыми Юркиными попытками вернуться к нормальной жизни.
Аня же просветленно повторяла, что стержень личности человека создают обязанности, поэтому Юрка должен искать работу. Не беда, что пока он может претендовать лишь на неквалифицированный труд, — ничего, он сначала укрепит волю, а уж потом поступит в университет, и не страшно, что столько лет потеряно, когда-то люди возвращались с фронта и снова садились за парту…
— Угу. Угу. Угу, — не поднимая глаз, угрюмо кивал Юрка, и Вите казалось, что он еле-еле сдерживается.
И вдруг — Юрка действительно нашел работу. Витя, правда, усомнился: что это за должность за такая — ночной сторож в ночном клубе? Но через ночь Юрка действительно куда-то уходил, через две недели принес зарплату — ни много ни мало, а в самый раз для ночного сторожа. А еще через неделю его арестовали за торговлю наркотиками.
Следователь, который вел его дело, был вылитый Лешка Быстров — словно поднявшийся из могилы, чтобы настигнуть покуда избежавшего его участи грешника. Чувствовалось, однако, что человек он еще очень молодой, — ему пока что не надоело наслаждаться близостью к чужим безднам и бравировать наркоманским сленгом:
— Вы что, не знаете, что клуб «Прибой» — самый колбасный клуб? Там колесами открыто закидываются — экстези, спидбы!.. Не знаете? Да это в два счета определить можно: от них большая потеря воды, поэтому пьют не пиво, а чай, официанты так и бегают с подносами с чаем.
Держаться, держаться, на мне Аня, твердил себе Витя. Ничего особенного — мир может быть и таким.
Аня сидела, как школьница, положив параллельные ладошки на колени и послушно кивая, словно для нее не было дела важнее, чем научиться отличать колбасные клубы от неколбасных.
Юрка на свидание вышел пожелтевший, как церковная свеча, одутловатый, с заплывшими японскими глазками (порыв сострадания — в железный кулак), подавленный, но не отчаявшийся:
— Да в «Прибое» вся ментура в курсах — там же по залу дилеры открыто с котлетами бегают.
— А зачем котлеты — наркотики закусывать? — Аня тоже держалась, как бы не теряя даже любопытства.
— Ну, мама, ты… Котлета — это пачка денег. А если кого-то поймают со своими колесами, не в «Прибое» купленными, — сразу зовут ментов, они там же дежурят. Если начать сажать — эта ниточка слишком далеко может потянуться.
