Эдуард Лимонов - Моя политическая биография
Перепуганный Тьерри позвонил мне уже из Орли. «Ты извини, Эдуард, они у меня всё забрали и твоё письмо…»
Такое впечатление, что вернулись времена конца 60-х — начала 70-х, когда пятое Управление КГБ без стеснения потрошило бедных иностранцев и советских граждан, подумал я. И решил как-то защититься, ведь рано или поздно они попробуют использовать против меня все накопленные ими материалы. Я решил написать письмо в Генеральную прокуратуру. И написал. Я и раньше прибегал к этому средству защиты.
Сейчас, разглядывая те скудные бумаги, которые я недавно получил обратно от следователя, я затрудняюсь сказать точно, когда именно я отправил письмо Генпрокурору, в середине или в конце февраля. Упоминание о письме в Генпрокуратуру есть у меня в календаре и за 23 января. Но я полагаю, то письмо было направлено по поводу рижских событий и товарищей, томящихся в латвийских тюрьмах. Следовательно, письмо, касающееся нападения ФСБ на иностранца Тьерри Мариньяка, я написал в конце февраля или даже, может быть, в начале марта.
Помимо сообщения Невского о том, что нас очень серьёзно разрабатывают, я узнал в Бункере о целом клубке шпионских новостей. То, что «эстонский бизнесмен» сумел узнать от наших, что нацболы попадают в Латвию поездом СПб. — Калининград. «Дураки мы ещё, Эдуард Вениаминович», — сказал Тишин. И что бизнесмен предложил «взорвать что-нибудь в Прибалтике». То, что появился некий персонаж в кашемировом пальто, интересующийся нашим финансированием. В частности, его интересовал наш приятель химик (ребята имели неосторожность сболтнуть, что у нас есть «химик», помогающий газете время от времени), якобы у кашемирового есть для химика партнёры за границей. Я встретился с кашемировым, по его словам, он только что освободился из мест заключения, и пришёл к выводу, что передо мной сотрудник органов. Ранее такие типажи не появлялись у нас.
В № 161 «Лимонки» (16 января 2001 г.) в статье «Ссучившиеся» и в № 162 (за 30 января) в редакторской статье «Как ФСБ разрабатывает НБП» я наехал на ФСБ так сильно, как ни на кого со времён борьбы с Лебедем не наезжал. Я обвинил их в том, что они лишены офицерской чести, так как сдали наших ребят в Риге латвийским спецслужбам, что они ссучились, — ведь наши нацболы ехали защищать стариков чекистов, что они охранка, а не чекисты, и памятник Дзержинскому им не принадлежит. Думаю, что эти две статьи так задели их корпоративную честь, что оперативники, разрабатывающие меня, получили теперь уже личную мотивацию для того, чтобы меня посадить. Характерно, что во время ночного путешествия в автомобиле через Алтай в свете жирофар подполковник Кузнецов много раз причитал: «За что же ты нас так не любишь!» Множество раз! Силясь уверить себя, что они не охранка, без конца слушали «Глеб Жеглов и Володя Шарапов» и «Чека» («Чека, оно жило во все века!»).
Помимо статей 19 января я отправил по рижскому делу письма Патрушеву и Иванову, соответственно главам ФСБ и МИДа под заголовком «Господа, вы нарушили Конституцию», где писал:
«В плане моральном — совершена подлость, в плане профессиональном — совершена также подлость»,
а закончил письмо так:
«Поминаю, что вежливость требует поставить «с уважением», но рука моя не поднимается. Вы сдали ребят в тюрьму!»
То есть я осложнил свои отношения с ними. А что я должен был делать? Они засылали ко мне провокаторов, предлагая «взорвать»; на столе у меня лежала копия письма господина Шульца, заместителя Патрушева, ответ депутату Госдумы Алкснису на его запрос, где чёрным по белому он признавал, что да, они сдали национал-большевиков латвийским властям. Что я должен был делать? Дипломатически заискивать пред ними? Они бы всё равно продолжили разработку.
26 января у меня в квартире, у единственного во всём доме, вырубили телефон и свет.
6 февраля в двенадцатом часу ночи позвонил человек с голосом «кинозлодея». Отрекомендовался Володей Графом. «Я от папы. Что же ты не выполняешь обязательств…» Назавтра я выяснил, что никакого Графа в окружении Быкова нет, и никто никогда не называл Быкова «папой».
Кашемировый передал Тишину, что отомстит мне за упоминание о нём в статье в «Лимонке» (фамилия его там не фигурировала), что он даёт мне неделю срока. И стал вбивать клин между мною и лидером московской организации Тишиным. «Против тебя, Толь, я ничего не имею. А ему я отомщу».
В эпилоге моей книги «Охота на Быкова» я рассказал о той нездоровой атмосфере душного колпака, в которой по воле ФСБ я жил последние месяцы на свободе.
Вот небольшая цитата:
«В конце февраля я отправился в Ростов-на-Дону. Там с самого вокзала за мной было установлено наружное наблюдение. Мы видели преследующие нас автомашины, многих агентов узнавали в лицо (мы — это я и мой охранник Михаил). Каково же было, представляю, их нервное «потрясение», когда 28 февраля в штабе округа я встретился с командующим Северо-Кавказским военным округом генералом Трошевым и имел с ним продолжительную беседу. Теперь у конторы есть доказательство заговора одиозного Лимонова с одиозным крёстным отцом Быковым, с всемирно известным специалистом по организации coup d'etat Бобом Денаром… и генералом Трошевым. Действительно, чудовищный заговор, сплетённый, признаю, по моей инициативе».
Я съездил в Брянск, чтобы подбодрить набирающую высоту местную регионалку и её руководителя Коноплёва, а также девчонку, давшую букетом по физиономии певице Валерии. На девчонку наехали её же родители. Туда и обратно съездил. Кажется, даже не ночевали мы с Мишкой в Брянске. Нет, одну ночь все-таки переночевали, припоминаю.
Между тем мне нужно было съездить на Алтай. Я должен был появиться там в середине марта. Ведь с начала декабря, то есть уже четвёртый месяц, сидели там на хуторе Пирогова трое нацболов. Я не знал, что с ними. Помимо этого, я должен был успеть туда, пока стоял ещё снежный наст, не началось таяние. Иначе потом на хутор не проедешь. У моих ребят к тому же должны были кончиться припасы. И нужно было решать с избой. Когда я был в Усть-Коксе в последних числах ноября, я оставил записку охотоведу Чайке с просьбой назначить цену, которую он хочет за свою пасеку на Меновной. Его самого я не застал, потому передал записку дежурной. Ждал меня к 10–15 марта и Овсиенко. Я договорился поменять наш УАЗик на его грузовик с кузовом, грузовик был более удобным транспортным средством, чтобы колесить по Алтаю в снег и грязь.
Похоже, ФСБ тоже хотела выпихнуть меня туда. Приехав из Ростова, я получил очередную угрозу от кашемирового, переданную через Тишина. Свои угрозы он постоянно излагал по заведомо прослушиваемому телефону в Бункере. Оглядываясь назад, в март месяц, я понимаю, что эти угрозы имели целью сдвинуть меня из Москвы. Однако мне пришлось ещё съездить по срочному делу в Нижний Новгород. Там начиналась кампания по выборам в губернаторы. Накануне отъезда в Нижний, я узнал из Бункера, что ещё 11 марта арестован в поезде Новокузнецк—Кисловодск нацбол Лалетин и он содержится в Лефортово.
28 марта утром я вернулся из Нижнего Новгорода и в тот же день (билеты были куплены заранее) в сопровождении национал-большевиков Михаила и Артёма отправился в Новосибирск.
До отъезда мне принесли из Бункера письмо от Юшкова Олега Ивановича, руководителя нашей организации в городе Чайковский Пермской области. Письмо было отправлено из СИЗО в Татарстане. В письме Олег писал, что его арестовали 1 марта на территории Татарстана, подкинули «чек» с наркотиком, и вот он переведён теперь в казанскую тюрьму. Он клялся и божился, что чек подброшен. За что его арестовали, мне стало ясно лишь в июле, когда следователь предъявил мне три номера НБП-ИНФО и я обнаружил, что только три материала подписаны во всех трёх номерах тремя авторами. Два, я (автор вводных слов к НБП-ИНФО № 1) и Аксёнов (автор статейки «Как распространять «Лимонку»»), находятся в Лефортово. Третьим автором был Юшков Олег Иванович — он автор материала в НБП-ИНФО о том, как национал-большевикам следует работать с рабочими. В момент, когда я пишу эти строки, начало августа, Юшков уже (скорость невероятная, особенно для провинции, где люди сидят в СИЗО годами) осуждён условно, отпущен, но по месту жительства не находится.
30 марта мы прибыли в Новосибирск. У вагона, несмотря на позднее время, 23:15, нас встречала делегация из не менее 20–25 ментов. «Операция «Вихрь-антитеррор»», — сказали нам и повлекли в отдел железнодорожной милиции. Там нас тщательно обыскали.
Ничего у нас не нашли, конечно. Даже денег, находившихся при мне. Главный — майор ФСБ — спросил о целях приезда. На что я отвечал, что здесь мы проездом, направляемся в Барнаул, а затем в Горный Алтай, с целью покупки дома. Майор задал ещё несколько вопросов и вышел, его вызвали к телефону. В комнату, где я сидел, зашёл небольшого роста коротко остриженный крепыш лет сорока. Он сел на место, оставленное майором. Некоторое время мы молчали. «Так вы, значит, патриоты, за Россию, да, за русских?» — задумчиво спросил крепыш, вытянул ноги и скрестил руки на груди. «Да, — сказал я, — защищаем интересы русских и в странах СНГ». «Ах да, — сказал он, — это ваши ребята в Риге там…» Помолчали. «Наши!» — «А что же вы к себе чурку взяли…» — «Какого?» — «А этого», — он указал на дверь. «Акопяна, что ли?.. Ну он не чурка, у него мать русская». — «Чурка… чурка… — сказал крепыш, — им доверять нельзя». Речь шла об Артёме.
