Дмитрий Вересов - Дети белых ночей
– Как это, Альбиночка на работе? Разве можно детям работать?
– Бабуля,– Альбина вышла из-за стола и обняла старушку за плечи,– милая, давай я посажу тебя в гостиной, включу музыку, хорошо?
– Детям нельзя работать! К тому же кто мне поможет вынимать косточки из вишен? Остаться на зиму без вишневого варенья нельзя... Впрочем, ты, Ванда, никогда не умела вести дом.
– Бабушка! – Внучка начала терять терпение.– Варенья у нас на сто лет хватит, пойдем, я поставлю тебе Дворжака.
Единственное средство, выручавшее в таких ситуациях,– хорошая симфоническая музыка. Эльжбету Стефановну устраивали в огромном финском кресле-раковине, укрывали пледом и оставляли наедине с Дворжаком, Скрябиным, Дебюсси. Выбор авторов – ее пристрастия из прошлого, «досумеречного» состояния. Надежность эффекта отвлечения проверена временем и гарантирована вертушкой Loewe с автоматической сменой пластинок.
Устроив старушку, Альбина под звуки «Славянского танца» вернулась в комнату. За окном накрапывал дождик, по подоконнику прыгал взъерошенный воробей. «И до пуки плыне, Польска нэ загине!» – вспомнилась ей одна из любимых песен бабушки. Альбина упала на стул, скинула на пол анатомический атлас и разрыдалась.
* * *Дом режиссера Акентьева был что называется «открытым». Вечные гости, толпами и поодиночке; посиделки за полночь и до утра, игра на рояле и широчайшее хлебосольство, если у отца семейства были деньги. Так же жили во многих квартирах этого большого старинного здания, занимающего целый квартал и двумя фасадами выходящего на Фонтанку и улицу Рубинштейна. Переплет под настроение выбирал дорогу к отчему дому, вернее – к дедовскому, поскольку восьмикомнатные хоромы с дворцовыми потолками были пожалованы властями деду, заслуженному боевому адмиралу, успешно топившему фрицев еще в сорок первом.
Сегодня настроение у Акентьева-внука было лирическим, требовавшим сосредоточенно романтического восприятия мира. Он не торопясь брел по набережной Фонтанки и... пытался сочинять стихи. Дискотечные будни да забавы порядком поднадоели ему. Пытливый ум искал иных форм для самовыражения, самоутверждения и, безусловно, добычи денег. Тупой фарцой, несмотря на приличный капитал, аккумулированный за дискотечные годы, заниматься абсолютно не хотелось. Стремный бизнес, стремные люди. Да и знаменитый Дахья, с которым Переплет был знаком лично, прямо сказал ему: «Не твоя там капуста, паря». Заманчивое предложение поступило от соседа по площадке, знаменитого в масштабах страны певца со смешной фамилией – писать тексты для эстрады. Так Саша впервые услышал английское слово royalty, а также узнал, что и для него в условиях развитого социализма существует легальный способ сколотить состояние без надрыва, ментов и уголовной швали.
К тому же сосед-вокалист дал несколько технических советов. Разъяснил правила работы с «рыбой», вручил несколько кассет с музыкой, томившейся в ожидании своего «либреттального сопровождения». То, что певец, давая советы, был изрядно под градусом, Акентьева не смутило. Он был твердо уверен в своем успешном начинании на новом поприще. Единственное, что омрачало его уверенность,– необходимый для успеха текст никак не появлялся.
Но это трудности, как говорится, временные, и его задача, в отличие от народного хозяйства страны,– не сделать их величиной постоянной. Да и альтернативное решение проблемы имелось. Они не зря посидели сегодня с Григорьевым в «Канатнике». Хотя расплачиваться за коньячок и бастурму пришлось Акентьеву, досады этот факт не вызвал. Дрюня четко обозначил альтернативу мукам творчества.
– Толмачить на язык родных осин что-нибудь из западной эстрады – и порядок! Вариант: берешь перевод за основу и адаптируешь к нашей сиволапой культурке. Конечно, это не патриотично, зато в духе интернационализма! – Дрюня засмеялся чересчур громко для заведения при интуристовской гостинице.
Народу в зале практически не было. Только через столик от них, оживленно переговариваясь, сидели два хорошо одетых типа: тот, что помоложе, абсолютно лысый; пожилой же внешне напоминал актера Олялина. На молодежь они не обратили никакого внимания.
Во время этой встречи у Александра вдруг родилась не менее здравая мысль. Раз Григорьев отвечает в горкоме комсомола за молодежные ВИА, ни у кого другого в городе нет такого широкого доступа к самодеятельному творчеству масс. И если в этом самом творчестве хорошенько поискать, можно найти свое жемчужное зернышко.
Но сначала, и это вопрос престижа, уважения к самому себе, нужно попытаться действовать самостоятельно. Он остановился у барочной ограды Шереметевского дворца, закурил длинную черную Santos-Dumont и стал внимательно рассматривать чугунное кружево. Вязь графской ограды отвлекла его от конструктивных размышлений. Акентьев, закурив вторую сигарету, с видом тонкого ценителя принялся изучать решетку. «Вот ходишь, суетишься, а рядом...»
– Извините, молодой человек, задумалась на ходу,– натолкнувшаяся на него женщина была невысокого роста, пострижена «под гавроша», в приталенном пыльнике и тупоносых туфлях с гулливеровскими пряжками.– Еще раз – извините,– и, не дожидаясь его реакции, она медленной походкой отрешенного от суеты жизни человека направилась дальше, в сторону моста Белинского.
«Откуда я ее знаю?» – В третий раз за последние четверть часа мысли Акентьева сменили направление. Он бросил окурок под ноги и зашагал к дому. Мысль никак не отпускала, раз за разом вызывая в памяти лицо пожилой женщины. И лишь когда остановился у светофора на Невском проспекте, его осенило: «Флора Алексеевна – мать Женьки Невского!» Он еле дождался зеленого сигнала. Внезапно Акентьев почувствовал слабость, липкая испарина вызвала брезгливое ощущение. Срочно захотелось домой и – «в ванну, в ванну, в ванну!».
По переходу он почти бежал.
«Чертовщина какая-то! То Марков, то Невский... Нет, это все глюки, коньяк в жару...»
Снова вспомнились случайно услышанные слова того лысого из «Канатника»:
– Ну-с, месье Сикорский, поскольку определенной цели я не имел, а зол на этого Маркова был чрезвычайно, то и дал ему самую идиотскую установку, какую смог придумать. Не пытайтесь угадывать, задача была проста: просить руки и сердца у Маргарет Тэтчер.
– Ого!
– То-то и «Ого!», что этот гаденыш вдруг открывает глаза и на полном серьезе, будто «железная леди» принимает в соседней комнате, заявляет...
– Ну-ну?
– «Там есть более достойные претенденты».
Они продолжали разговор, но Акентьев уже расплатился с официантом, и задерживаться дольше было неудобно. Да и мало ли Марковых в России? То, что его разыскивает этот шлепогубый одноклассник, еще ничего не значит.
У библиотеки Маяковского он был вынужден сбросить темп, а потом и вовсе остановиться. Такое с ним случилось впервые – ноги не шли. Переплет прислонился к стене и инстинктивно согнулся от резкой боли в желудке.
Впервые в жизни ему было страшно. Действительно страшно и стыдно. Стыдно, что прохожие видят его, Александра Акентьева, жалким и беспомощным, загибающимся на улице. Он повернул голову к библиотечной стене, и глаза уткнулись в запыленное стекло цокольного окошка. В нем, как в зеркале, отражались растущие на набережной липы, проезжающие мимо машины... но вместо собственного отражения Акентьев вдруг увидел другое лицо: переливаясь мороком, на него смотрел Женька Невский. Ужас охватил Переплета, он истошно закричал и наконец-то обрел способность к передвижению.
* * *Альбина скорее почувствовала, чем услышала, как открылась входная дверь. Она выглянула в коридор. Марлен Андреевич, вернувшись в неурочный час, неуклюже топтался у вешалки и все никак не мог сладить с непокорным зонтом. Всякий раз, когда Вихорев пытался закрепить сложенные спицы, самурайская поделка подло выстреливала вверх, раскидывая свой черный парашют.
– Папа, давай я попробую,– и только теперь, когда отец повернул к ней свое лицо, по его странному выражению Альбина поняла – случилось что-то страшное.
Из гостиной музыкальным дождем лился Дебюсси, а в коридоре отец и дочь молча смотрели друг на друга. Она – прикрыв рот обеими руками, он – с раскрытым зонтом в руке.
Наконец поток музыкальных звуков иссяк. Квартиру заполнил метрономный стук холостого хода проигрывателя, усиленный мощными колонками. Пауза была слишком долгой. Альбина опустила руки.
– Что, папочка? Что случилось?
– Мамы больше нет...– Он отбросил зонт и, грузно опустившись на обувной ларь, закрыл лицо руками.
Дочь, неслышно подойдя к отцу, опустилась на колени.
– Что... Что произошло?!
– А? Это... Бред какой-то,– большая тяжелая ладонь легла на дочерний затылок.– Только не смотри на меня, дочь. В общем... Он из Харькова, совсем еще сопляк, мальчишка... Вообразил себе черт-те что, преследовал, надоедал. И ведь она ничего не говорила! А сегодня заявился к ней в ординаторскую – и ультиматум: либо я, либо он... «Он», как я понимаю, это обо мне...– Вихорев замолчал.
