Выходное пособие - Ма Лин
Закадровый смех гулко раздается в почти пустом пространстве, ему вторит их смех.
В середине вечера я засыпаю. В какой-то момент, слишком отчетливо для сна, заходит моя мама и садится рядом со мной. Кровать прогибается под ее весом. Она одета в синий юбочный костюм, в котором была похоронена. Я чувствую ее прохладную руку у себя на лбу, будто она проверяет у меня температуру. Как по утрам в воскресенье, когда я притворялась больной, чтобы не ходить в церковь.
— Почему ты лежишь здесь вечером? — спрашивает она. — Ты заболела?
— Я не заболела, я просто устала, — говорю я мягко, застенчиво, чтобы она не растаяла в воздухе.
— Не время спать. Нужно что-то придумать.
— Что придумать?
Она качает головой от моей несообразительности.
— Что случилось с твоим другом Эваном? Как он умер?
— Я не знаю. Его нашли мертвым в своей келье. Он не дышал.
— Ай-йя. Ты не знаешь, — говорит она скептически. — Ты не знаешь. А ведь должна это узнать.
— У Эвана было много «Ксанакса», — наконец говорю я. — Возможно, он случайно принял слишком большую дозу.
— Или собирался покончить с собой. — Она смотрит прямо на меня. — Это должно тебя беспокоить. Как ты думаешь, что это значит для тебя? Всех твоих друзей — Джанель, Эшли, Эвана — уже нет. Как ты думаешь, что это значит для тебя? — повторяет она.
— Но пока я беременна, Боб заинтересован в моем благополучии, — неискренне возражаю я.
Мама цыкает.
— Ты сама послушай, что ты говоришь. Пока ты беременна. Допустим, ты родишь ребенка. Как думаешь, у тебя будет хоть какая-то возможность убежать после этого?
Я смотрю на нее и слушаю.
— Пока ты беременна, он заинтересован в том, чтобы с тобой ничего не случилось. Но что будет потом? — Она смотрит на меня сочувственно. — Ты слышишь, что я говорю?
— Ты говоришь, что я должна попробовать сбежать, пока я беременна.
— Ты должна сбежать сейчас.
Когда Рейчел приносит мне ужин — сэндвич с ореховой пастой и желе и зеленый горошек на закуску, — она снова слегка улыбается и собирается уходить.
— Погоди, — я хватаю Рейчел за руку так сильно, что она теряет равновесие.
Она отшатывается.
— Кандейс, прекрати.
— Извини. Но ты можешь передать Бобу, что я хочу его видеть?
Она молчит. Потом отвечает:
— Я передам сообщение. Но ты знаешь, он может и не прийти. Он появляется, когда захочет.
— Я не очень хорошо себя чувствую. Скажи ему, что дело касается моего здоровья, — говорю я, потом поправляюсь: — Скажи ему, что дело касается ребенка.
Ночью, когда все уже спят, в мою келью заходит Боб. Я слышу звяканье ключей, пока он идет от своей кельи к моей через весь торговый центр.
Я облизываю сухие, растрескавшиеся губы.
Он медленно поднимает металлическую решетку и протискивается внутрь. Он включает фонарик, так что в тусклом свете я вижу его лицо.
— Кандейс, — говорит он тихо. — Ты не спишь?
— Не сплю, можешь включить лампу, — говорю я и сажусь.
— Извини, что беспокою тебя так поздно. Как твои дела? — говорит он, придвигая стул к кровати. Я вижу темные круги у него под глазами; он выглядит тонкокожим и почти уязвимым. В его поведении есть какая-то дерганность. Он в последнее время нормально не спал. Теперь мне нужно быть очень осторожной.
— Со мной все более-менее, — отвечаю я, — я хочу сказать, с учетом обстоятельств.
— То, что случилось с Эваном, — это трагедия. — Он почти сконфуженно опускает взгляд. — Как бы то ни было, Рейчел сказала, что ты хочешь меня видеть. Ты это хочешь обсудить? Но у меня нет ответа на вопрос, что случилось с Эваном.
— Но я позвала тебя не за этим…
— Потому что Эван выдал тебя, — говорит он с бесстрастным напором. — Это он рассказал мне все твои секреты. Поэтому неудивительно, что ты озабочена…
— Боб, — прерываю я его, — я не собираюсь обсуждать с тобой Эвана. Мне нужно от тебя совсем другое.
У него перехватывает дыхание от моего укоряющего тона. Он застигнут врасплох. Я не могу полностью расшифровать выражение его лица, но это кратчайшее недоумение придает мне уверенности.
— Речь идет о моем здоровье и здоровье моего ребенка, — быстро продолжаю я. — Я хотела поговорить с тобой об этом.
Он внимательно на меня смотрит.
— И как твое здоровье?
— Ну, сейчас я чувствую себя простуженной.
Боб кладет мясистую руку мне на лоб, который я весь вечер грела пакетами HotHands.
— Да, тепловатый, — замечает он. — Ты говорила об этом Рейчел?
— Да, упоминала. Но дело не только в этом. Головокружение. Боль в спине. И я в уме подсчитываю жертвы — после того, что случилось с Джанель, Эшли и Эваном. Стресс меня доконает.
— И что же тебе нужно? — спрашивает он ровным тоном.
— Я бы хотела обсудить, на каких условиях ты согласен меня освободить.
— Это же не тюремная камера, — говорит он равнодушно. — Рейчел водит тебя каждый день на прогулку. Мы тебя кормим, даем тебе витамины для беременных. Я не понимаю, как твое положение может улучшиться.
— Ты запер меня в крошечном пространстве, — настаиваю я. — Может, ты это и не называешь заключением, но я чувствую себя заключенной. Сложно оставаться здоровой под таким гнетом, особенно когда ты беременна.
Боб ничего не говорит. Его молчание побуждает меня продолжать.
— Я хочу иметь такие же привилегии, как и все остальные, — говорю я. — Я хочу свободно перемещаться по Комплексу.
Он долго-долго смотрит в сторону.
— Кандейс, — наконец говорит он медленно, будто размышляя вслух. — Что ты на самом деле знаешь о Комплексе? Кроме того факта, что я заставил вас жить в нем? Почему, как ты думаешь, я выбрал это место, а не какое-то другое?
— Потому что ты совладелец.
— Правда. Но это не вся история. Это место, — тут он оглядывает сумрачную пустоту, — для меня имеет большое сентиментальное значение. Когда я был младше, я часто сюда ходил.
Я не сразу понимаю, о чем он говорит.
— Так ты вырос здесь? В Нидлинге?
Он кивает.
— Мои родители забрасывали меня сюда, и я часами здесь бродил. Наверное, ребенком я провел здесь больше времени, чем где бы то ни было.
— А как же твой родной дом?
— Мои родители продали его после развода, его снесли и построили на его месте дом престарелых. Ничего не осталось. Но я старался поменьше бывать дома. Родители часто ссорились, поэтому я приходил сюда. Я просто гулял. Когда хотел есть, то ел бесплатные образцы в ресторанном дворике. Когда уставал гулять, играл в игровые автоматы. Меня знали сотрудники. Они дарили мне жетоны.
В таком освещении, в такой близи выражение лица Боба становится более понятным. В нем есть какая-то хрупкость, затаившаяся в серых глазах за тонкими, болезненными веками.
— Так вот что я хочу сказать, — продолжает он, — это место для меня особенное и важное, даже если для вас это всего-навсего торговый комплекс.
— Я не говорила…
— Я знаю, что ты думаешь об этом месте. Ты его не уважаешь. Ты не уважаешь меня. Ты не уважаешь наши правила. Ты и твои друзья. Вы подвергли себя опасности, а значит — подвергли опасности всю группу. И я не могу закрывать на это глаза.
— Мы сделали ошибку, когда пошли в дом Эшли, — признаю я. — Но кроме меня, никого не осталось. А я просто выживаю.
Он смотрит на меня изучающе:
— Откуда я знаю, что ты не убежишь?
Я останавливаюсь и с этого момента выбираю слова очень осторожно.
— Боб, посмотри на меня. Можно ли подумать, что я куда-то собираюсь? Обо мне заботятся, меня кормят, обстирывают. У меня нет никаких причин уходить.
Он опять молча смотрит в сторону.
— Я не знаю, — наконец говорит он.
— Пожалуйста, — прошу я.
22
Я встала. Поехала утром на работу. Села в челночный автобус и смотрела на пустеющие улицы, на рельсы метро без поездов на Вильямсбургском мосту. Сначала я доехала до Канала, пересела там на другой автобус и добралась до Таймс-сквер. В каждом автобусе было меньше десятка пассажиров в разнообразных масках: черных, леопардовых или с логотипом Supreme. Маски, казалось, исключали всякую возможность беседы. Сидя у окна, я слушала музыку на айфоне, микс из нежно-грустных песен 90-х, который Джонатан прислал мне перед отъездом. Pavement, The Innocence Mission, Smashing Pumpkins. Я прошла по тихим улицам и купила кофе в ларьке на Бродвее.
