13 дверей, за каждой волки - Руби Лора

– А кто болен?

«Все, – прошептала я. Мой “нерот” пересох, а “негорло” сжалось. – Здесь все больны».

Даже мертвые. Особенно мертвые. Они здесь так и кишели, неугомонные и жуткие. Вот зашатался и упал солдат Гражданской войны со шпагой в животе. Жертвы Великого чикагского пожара ползали на обгоревших руках и обугленных коленях. Мужчина душил женщину, а за нею девять других ждали своей очереди. Еще один мужчина отреза`л себе левую руку и провозглашал всем и никому: «Она отрастет снова». И поскольку он был призраком, она действительно отрастала.

Хотя Фрэнки не могла видеть призраков, какой-то самой глубокой и бессловесной частью души она ощущала их бестелесную боль и тревожное возбуждение. Она остановилась перед входом и схватила тетю Марион под локоть. Огромная сумка на запястье тети раскачивалась, как маятник.

– Я не войду, пока вы не скажете нам, что происходит, – заявила Фрэнки.

– Как я и сказала, это больница. Государственная больница.

– И что?

– Люди называют ее по-другому, Фрэнки. Даннинг.

Тони поморщилась в замешательстве.

– Лечебница для душевнобольных? Но…

– Зачем мы сюда приехали? – Голос Фрэнки от тревоги стал высоким и звонким.

Тетя Марион крепко прижала локтем руку Фрэнки к своему телу, удерживая сумку от раскачивания.

– Мы пришли к вашей матери.

Вот что Фрэнки знала о своей матери. Ее звали Катерина Коста. Она приплыла на корабле в Америку с Сицилии в 1918 году. Она была красивой, с длинными темными кудрявыми волосами, большими шоколадными глазами и загорелой кожей. Она ни слова не знала по-английски, но встретила сапожника, отца Фрэнки, и вышла за него замуж. Они жили в квартире за обувной лавкой. Она родила троих детей: Витторио, Франческу и Антонину, которые сделали ее такой счастливой. Вот почему все были потрясены, когда она достала пистолет из ящика стола в лавке. Но она только хотела посмотреть, как нажимать на курок, она никого не хотела застрелить, никогда бы не совершила такого греха. Отец Фрэнки выбросил пистолет и отдал детей в приют, чтобы их мама могла отдохнуть. Через некоторое время она оправилась. Все вернулись из приюта. Родители пытались завести еще одного ребенка, но мама Фрэнки умерла, и младенец – тоже.

Мама Фрэнки умерла. Мама Фрэнки была мертва.

Но она не была мертва.

Она не была мертва.

Она…

– …Всегда была в унынии, – говорила тетя Марион. – Ей было тяжело заботиться о вас. Вот почему вас отдали в приют в первый раз. Когда вы вернулись, она потеряла ребенка, и ее уныние усилилось настолько, что она не могла из него выбраться. Она нашла пистолет и пыталась застрелиться. Они боролись из-за пистолета, и она случайно выстрелила в вашего отца. Она не хотела этого. Он не сильно пострадал. Но ее отослали сюда, а вас отправили обратно в приют. Я согласилась не рассказывать вам, потому что вы были слишком малы, но теперь… вы уже сами взрослые. Обе. Вы имеете право знать.

Как это я не знала? Как это я не догадалась порыться в мыслях тети Марион в поисках правды?

Медсестра вела их по женскому крылу. Фрэнки и Тони зажимали носы и рты от вони, но не могли заткнуть уши, чтобы не слышать пыхтения и тяжелого дыхания, разглагольствования и плача. Коридоры и палаты были так забиты людьми, что я с трудом отличала крики мертвых от криков живых.

– Я – второе пришествие Иисуса Христа, – заявила изможденная женщина в разных комнатных тапочках.

– Когда-нибудь придет мой принц, и тогда вы все пожалеете, – сказала голая пациентка, танцующая на кровати.

– Еда отравлена, я не буду ее есть! – вопила другая, швыряя поднос о стену.

– За мной пришли духи, – твердила девушка, сидевшая в коридоре на корточках, – и они сеют гибель, гибель, гибель.

– Простите за шум, – жизнерадостно сказала медсестра. – Обычно они не так взвинчены.

Хуже буйных и беспокойных были молчаливые, накачанные препаратами до забытья, сидящие в креслах-каталках, с открытыми ртами и безвольно поникшими головами. Таких было гораздо больше: пустые глаза, свисающие изо рта нити слюны. Я коснулась своих «негуб» «непальцами» и могла поклясться, что ощутила влагу, призрачную нить, связывающую меня с…

Мама Фрэнки жила в палате на восемь коек, хотя сейчас она находилась там одна, сидела в кресле у маленького зарешеченного окна. Если когда-то она была красивой, если у нее были длинные темные кудрявые волосы и шоколадные глаза, то эти времена прошли. Ее волосы стали тонкими, сальными, серо-коричневыми, выражение лица – безучастным и тупым. Моргая, она смотрела, как тетя Марион подталкивает вперед Фрэнки и Тони.

– Здравствуй, Катерина. Это Франческа и Антонина. Помнишь, я говорила, что приведу их?

– С днем рождения, – проговорила их мама низким и хриплым голосом с сильным акцентом.

– У меня не сегодня день рождения, – возразила Тони.

– Сегодня, – сказала ее мама и достала пачку сигарет. – Бери.

Смутившись, Тони робко протянула руку за сигаретами. Фрэнки ткнула ее локтем.

– Тони, скажи спасибо.

– Спасибо? – произнесла Тони.

– Большая, – сказала мама, глядя на Фрэнки.

– Что?

Мама подняла ладонь над головой.

– Большая девочка.

– Мне восемнадцать, – заметила Фрэнки.

– Восемнадцать, – повторила мама. – Мне было шестнадцать.

Сжимая сигареты, Тони выпалила:

– Папа сказал, что ты умерла.

Марион втянула воздух сквозь зубы.

– Тони!

– Это потому, что ты взяла пистолет? – спросила Тони. – Поэтому он поместил тебя сюда?

– Тони!

– Пистолет? – повторила мама.

– Тони!

– Пистолет. Ты хотела застрелиться.

– Хватит, Антонина! – осадила тетя Марион.

Но мама не проявила никакой реакции на их слова – по крайней мере Фрэнки ничего не заметила. Фрэнки не знала, что сказать, не знала, что делать. Что делать, если все много лет тебе лгали? Что делать, если твоя мама вернулась из мертвых, но только частично? Что делать, если история, которую ты рассказывала себе о самой себе, оказалась ложью? Если твое сердце разбивалось так много раз и так быстро, что кажется, будто его пережеванные кусочки блуждают по всему телу и секут его?

Я сама чувствовала себя, как пережеванный кусок. Где я видела Катерину раньше?

– Это он взял пистолет, – чуть погодя сказала мама Фрэнки.

– Что?

– Он очень сильно меня огорчил. Он любил другую. Адель? Аделину?

– Аду? – подсказала Фрэнки.

Ее мама кивнула.

– Да, ее. Он сказал, что застрелится, если она не будет с ним. Я пыталась отобрать пистолет. Пистолет выстрелил.

Тетя Марион подтянула выше по руке ручку огромной сумки.

– Теперь ты знаешь, что это неправда, Катерина.

Мама Фрэнки пожала плечами, словно это в самом деле не имело значения. Наклонившись, почесала грязные пальцы босых ног.

Это в обувной лавке Сесто были сшиты мои модные туфли. Теперь я ясно вспомнила их: Гаспара и Катерину, ее крошечную ножку на его бедре. Оба такие юные и красивые, что и не узнать.

– Помнишь Исту? – спросила мама Фрэнки.

– Кто такая Иста?

– Это ее имя. Означает «с Востока»[26]. Я тоже приехала с Востока. Поначалу я была счастлива. Но в основном нет.

– Ты имеешь в виду Сицилию? – спросила Фрэнки.

– Моя мама умерла. Отец сказал, что мне нужно плыть за океан, чтобы найти себе мужа.

Уголок ее рта дернулся вверх, словно какой-то маленькой и глубокой части ее души эта мысль казалась забавной.

– Вито тоже сейчас за океаном, – заявила Тони. – Но он скоро вернется.

– Вито?

– Мой брат. Наш брат.

– Твой сын, – сказала тетя Марион.

– О… Он большой?

– Да, больше меня, – ответила Тони.

– Антонина. – Мама Фрэнки пробовала ее имя на языке, слог за слогом: «Ан-то-ни-на». – Тоже малышка.

– Да, она была малышкой, – согласилась тетя Марион. – Чудесной малышкой.

– Я больше не малышка, – сказала Тони.

– Иста была моей малышкой. Вы ее не видели? – Мама Фрэнки сложила руки колыбелькой и покачала ими. – Такая крошечная.