Эдуард Лимонов - Молодой негодяй
Бах улыбается. И ему, и Эду предстоит еще не раз пересмотреть свои взгляды на окружающий мир и подправить их в соответствии с опытом каждого нового этапа жизни. Бах задержится в истории нашего юноши куда дольше других персонажей, потому имеет смысл остановиться на некоторое время на «армянине с большими ступнями», как называл его Ирочкин папа, милейший интеллектуал — владелец небольшой фетишистской коллекции стелек, выкраденных из женской обуви. Однако до этого следует сообщить читателю хотя бы самые элементарные сведения об отношении нашего главного героя юноши-поэта к власть имущим.
38
Есть множество людей, которых закон неизменно отталкивает. При ситуации 50 % на 50 % они всегда предпочтут нелегальное решение проблемы легальному. Таков и наш поэт.
Еще мальчиком он инстинктивно не любил представителей власти. Сейчас уже трудно выяснить, чего было больше в отталкивании Савенко от власть предержащих: смущения или боязни. Как бы там ни было, как мучительные ему вспоминаются часы, проведенные им в официальных учреждениях. И мучительными же были для него столкновения со всеми представителями власти, будь они заведующими отделов кадров или начальниками цехов, где он работал, бригадирами, которые им руководили, начальниками милиции, к которым его приводили несколько раз в жизни, и им подобными важными личностями. Разговаривая с «начальниками», Савенко-Лимонов, юноша, в общем развитой, начитанный, — потел, кашлял, глотал слюну, не знал, куда девать руки, отвечал на вопросы невпопад. Отделы кадров предприятий, куда он намеревался (но очень не хотел) поступить работать, пугали его, как, может быть, первых непритворных христиан пугал воображаемый ими Ад… Обдавал вонью неопорожненных пепельниц, вонью человеческих тел и одежды, гадкими стенами, несвежей мебелью. Кулуары Ада были начинены груболицыми и мясомассыми посетителями и грубыми же нанимателями. И с каким же счастьем не принятый на работу юноша выбегал из пещеры очередного отдела кадров в свободу улицы, в желтый летний зной или под мягкий пушистый снег, валящий с неба, и брел, стараясь не пользоваться городским транспортом, дабы насладиться не устроенной на работу природой и отдалить свидание с родителями, ожидающими, чтобы сын наконец стал «как все» — т. е. нашел себе место, к которому он будет затем прикован всю жизнь.
Может быть, именно по причине робости и физического отвращения к коллективу и в особенности к его лидерам и вдохновителям — лицам официальным, Савенко-Лимонов с помощью случая и Анны Моисеевны уже в 21 год и изобрел себе одиночную профессию — стал портным-«надомником». Несмотря на то что подобный частнопредпринимательский способ зарабатывания денег был нарушением мелкого гражданского закона номер бог знает какой-то, Савенко-Лимонов умудрился прожить на Тевелева, 19 без единого конфликта с властями… если, впрочем, не считать одного случая.
* * *«Ля бет нуар» каждого русского литературного произведения, желающего быть современным, — КГБ (эти три буквы заставят сладостно вздрогнуть сердца читателей-мазохистов. Наконец, пусть и к концу книги, на двухсотых страницах, но наконец!) рано или поздно обязан появиться на сцене. Явился зверь и на Тевелева, 19. Впрочем, сразу же оговоримся, что не свежий юный поэт был причиной появления представителя славной организации старшего лейтенанта Сороки в комнате с уже ярко раскрашенными стенами, но предполагаемый обмен секретной информации на джинсовый костюм и пачку журналов «Пари Матч», только что состоявшийся в гостинице «Харьков» между авангардистом Бахчаняном и неким туристом — проезжим французом. Переводчиком шпионам послужил мсье Бигуди. При чем здесь юный поэт и его толстая красотка — сожительница Анна? Объяснение простое. Заметив за собой слежку, горе-шпион Бахчанян не нашел ничего лучшего, как забежать в дом на Тевелева, 19. Уже находясь в комнате-трамвае, горе-шпион решил показать красавице толстухе стоящего у Холодильного техникума лейтенанта Сороку. Лейтенант, высоко задрав голову, обозревал фасад дома номер 19. Ни начинающий подпольщик-армянин в двух костюмах, ни поэтическая Муза (иногда Анна действительно напоминала Музу с известной картины «Аполлинер и Муза» кисти таможенника Руссо, но с красивым лицом) не имели никакого криминального опыта, посему Анна выставила себя в окне на обозрение лейтенанта Сороки и, что хуже того, выставив, поспешно отскочила от окна. Имеющий большой криминальный опыт юный поэт тотчас выругал обоих, заявив, что через несколько минут «тип» позвонит в дверь.
Так и случилось. На настойчивые звонки Анна не вышла. Вышла раздраженная Анисимова и отперла лейтенанту. В момент, когда костяшки лейтенантского кулака забились о дверь комнаты-трамвая, Анна и шпион забегали по трамваю, пытаясь спрятать вещественные доказательства — журналы «Пари-Матч». Джинсовый костюм француза, как мы уже знаем, был надет шпионом поверх его харьковских одежд. Пометавшись, Анна Моисеевна рывком открыла стоящий у окна сундук, бросила туда журналы и, отперев дверь, прошагала опять к сундуку и уселась на него массивным задом.
Читатель, приготовившийся к сцене обыска, пыток и ужасов, должен, увы, срочно перестроиться и приготовить себя к скорее комедийной ситуации.
— Вы нас не интересуете, Анна Моисеевна, — сказал, едва войдя, лысый большелицый старший лейтенант в аккуратном сером костюме, сразу же продемонстрировав дьявольское всезнайство. Он знал имя и отчество Анны! — Нас интересует он! — Сорока указал на Бахчаняна в коробящейся джинсовой куртке, прижавшегося к двери, разделяющей две комнаты Рубинштейнов, — и то, что он делал полчаса назад в гостинице «Харьков»! — Старший лейтенант посмотрел на Бахчаняна своим самым серьезным и суровым взглядом.
— Выйдите из моего дома! — крикнула Анна Моисеевна и поерзала задом по сундуку. — Кто вы такой?! Что вам нужно?! — Анна Моисеевна для пробы метнула несколько искр глазами.
Время от времени, для того чтобы не лишиться пенсии, причитающейся ей как безумице первой группы, Анне Моисеевне приходилось являться на медицинские освидетельствования. Освидетельствования не всегда приходились на депрессивные или маниакальные периоды в жизни Анны Моисеевны. Когда они приходились на здоровые периоды, Анна Моисеевна упоенно играла шизу перед докторами. Сейчас она решила исполнить свой номер перед старшим лейтенантом.
— Что вам нужно! Убирайтесь вон! Я инвалид первой группы! Оставьте больную женщину в покое! — сквозь загар здоровый румянец вспыхнул на щеках больной женщины. Быстро загорающая Анна Моисеевна летом становилась невозможно, пышно, по-восточному красивой. Мы уже сравнили ее ранее с хризантемой. Старший лейтенант Сорока уставился на восточную женщину с любопытством и еле скрываемым восхищением. Он выглядел несколько перезрелым для своего звания. Возможно было предположить, что простолицый Сорока был возведен в кагебешники из милицейских практиков за проявленные на службе рвение и сообразительность. Глядя на него, можно было предсказать без труда, что лысеющий экс-спортивного вида блондин имеет некрасивую простую жену его же возраста, двух-трех уродливых детишек, короче говоря, было ясно, что личная жизнь старшего лейтенанта Сороки не изобилует изысканными развлечениями и необыкновенными происшествиями. И вот по долгу службы он очутился в раскрашенном абстракционистами и сумасшедшими веселеньком трамвае, рядом с красивой крупнозадой женщиной, голубые сумасшедшие глаза которой и полуседые волосы именно и возбуждали воображение мужчин типа старшего лейтенанта Сороки. Выйдя из оцепенения, он вынул из внутреннего кармана пиджака удостоверение личности и развернул его перед Анной. — Старший лейтенант Сорока. Комитет Государственной безопасности! — сказал он.
В этот момент общий вес природных преимуществ Анны Моисеевны — ее зад, глаза, волосы, интеллигентность и загадочность — в совокупности вдруг уравновесился авторитетом и легендарностью организации, которая воображаемым зеленым динозавром, этакой могущественной Годзиллой, вдруг зарычала из-под потолка, возвышаясь за старшим лейтенантом и угрожающе помахивая лапами в сторону правонарушителей.
— Как я уже сказал, вы нас не интересуете, Анна Моисеевна. Нас интересует, что делал Вагрич Бахчанян в гостинице «Харьков».
— Пожалуйста, спросите у него! Вагрич, что ты делал в гостинице? — Анна вскочила с сундука, очевидно забыв про журналы «Пари-Матч» под нею, но тотчас уселась опять. Сундук жалобно скрипнул.
Старший лейтенант улыбнулся.
— О том, что он делал в гостинице, хорошо, он может рассказать нам с глазу на глаз, в другом месте. Сейчас меня интересует пластиковый пакет, с которым он вошел в ваш дом. Где пакет, Вагрич Акопович? — Сорока сделался строгим.
