Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
— Полковник Волков слушает, — немедленно прозвучало на другом конце провода.
— Товарищ Волков, это Оганов из «Комсомольской правды». Сейчас я пришлю к вам одного человека. Пожалуйста, выслушайте его внимательно. И помогите нам реабилитировать его имя. Если сможете…
— Если смогу — пожалуйста… — сказал голос в трубке. Этот голос принадлежал полковнику Волкову, первому заместителю начальника Уголовного розыска СССР.
Еще через два часа полковник Волков позвонил в Одессу начальнику одесского КГБ Куварзину, попросил немедленно прислать ему следственное дело капитана дальнего плавания Евгения Кичина.
— Кичина? — переспросил полковник Куварзин. — Этот сукин сын сбежал из Одессы! Мы только что оформили требование на его всесоюзный розыск…
— Это требование вам бы лучше отменить, — усмехнулся первый заместитель начальника Всесоюзного уголовного розыска полковник Волков. — Кичин никуда не сбежал, он сидит в моем кабинете.
Но когда полковник Волков получил из Одессы папку с документами по следственному делу капитана Кичина, в этой папке уже не было ни фальшивой фотокопии тулеарской таможенной ведомости, ни протокола последнего допроса Кичина, где он в присутствии районного прокурора и секретаря парткома пароходства обвинил следователей КГБ в подделке документов. Эти две бумаги исчезли из следственного дела капитана Кичина навсегда.
Теперь начинается новая, последняя страница в истории капитана Кичина. По всем законам советской драматургии на этой странице должна восторжествовать справедливость, а зло, порок должны быть наказаны. Тем более что за Кичина вступились одна из центральных советских газет и руководство Всесоюзного уголовного розыска, то есть Министерство внутренних дел СССР. В конце концов, кто им противостоял? Всего-навсего следователь провинциального управления КГБ и его родственник — начальник этого провинциального управления. Нам казалось, что уж теперь-то мы смешаем их с грязью — и А., и Куварзина! Я пишу «нам» потому, что как раз в это время я познакомился с капитаном Кичиным и, как говорят спортсмены, «вступил в игру».
Я уже знал, что буду писать киносценарий, основанный на истории капитана Кичина. Как вы понимаете, в этой истории было все, что нужно для кинематографа: эффектное начало с горящим судном, лихое и беспрецедентное спасение этого судна в штормовом океане, парализованный капитан, который ведет судно во Вьетнам и которого вьетнамские врачи везут сквозь бомбежку американской авиации в джунгли, в подземный госпиталь. И крутой поворот истории — арест, лишение капитанского звания. Конечно, я понимал, что мне не разрешат назвать в кино, кто именно, то есть какая карательная организация арестовала капитана Кичина, и объяснить, что истинная причина этого ареста — месть КГБ за отказ дать взятку.
Я и не собирался делать этого в киносценарии, я знал правила советского кинематографа — ни одна студия не взяла бы этот сценарий. Но в его истории была еще одна проблема, легальная для советского кино и интересная для меня лично: имел ли право капитан Кичин рисковать жизнью членов своей команды и своей собственной ради спасения не людей, а всего-навсего куска железа стоимостью в два или три миллиона долларов? Где кончается оправданный риск и начинается авантюра? Что такое романтика и имеет ли на нее право человек, в руках которого власть?
Эти как бы общечеловеческие проблемы и другие, более мелкие, но не менее актуальные для моряков — проблемы многомесячной разлуки с семьями, одиночества в море и т. д. — собирался поднять я в своем киносценарии и фильме.
Но я знал, что не могу сесть писать этот сценарий, физически и психологически не смогу написать и строки, пока не сделаю все, что в моих силах. Для самого Кичина, для его возвращения на капитанский мостик и его победы в борьбе с Одесским управлением КГБ.
Первым делом я позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду», Бочарову.
— Старик, — сказал я. — Я по поводу капитана Кичина. Ты собираешься писать о нем в газете?
— Я уже пробовал. Ничего не проходит…
— Ты пробовал год назад, когда он был в тюрьме. А теперь он на свободе. И без предъявления всякого обвинения. То есть его продержали девять месяцев в тюрьме незаконно. Давай вдвоем напишем об этом статью.
— Ты с ума сошел! Кто же это напечатает?!
— Во-первых, зависит от того, как написать. А во-вторых, еще до того, как будут решать, печатать статью или нет, у нас в руках будет набранная статья. Чтобы решиться публиковать ее, редакция потребует завизировать ее у министра флота, прокурора СССР, в Одесском обкоме партии и так далее. И чем больше мы будем ходить с этой статьей по верхам за визами, тем лучше для Кичина и для статьи. Ты меня понял?
— Кажется, да… Когда ты будешь в Москве?
— Если ты согласен, мы с Кичиным вылетаем следующим рейсом.
— А зачем нам Кичин? Я про него все знаю, ты тоже.
— Гена, я не могу его тут оставить. Он не в состоянии… Когда мы прилетим, ты сам увидишь. Попроси секретаршу редактора забронировать нам номер в гостинице по соседству с редакцией. Лучше всего в «Пекине». И знаешь что? На всякий случай не нужно упоминать его фамилию. Пусть заказывает номер только на мое имя. Ты понял?
В тот же день мы с капитаном Кичиным вылетели в Москву. Я действительно не мог оставить его одного в Одессе. За последние две-три недели с ним произошло нечто трудноописуемое. Человек, который пятнадцать лет провел в море, человек, который восемь лет был капитаном дальнего плавания, тринадцать раз ходил во Вьетнам, спасал горящее судно, лежал во вьетнамском подземном госпитале, просидел девять месяцев в тюрьме КГБ и не спасовал, не сдался, выдержал все, этот самый человек вдруг сломался, на моих глазах превратился буквально в тряпку, в истеричку…
Дело было, конечно, не в водке.
И даже не в развале семьи.
И не в разрушенной карьере.
Мне кажется, дело было в ином. Есть люди-вспышки, способные свернуть горы на едином порыве. Есть люди — бегуны на короткие дистанции, способные собрать все свои силы и прошибить стены за короткий срок. И есть люди — камень, которые не сдаются годами, десятилетиями.
Кичин был из породы бегунов на короткие дистанции или даже из породы людей-вспышек. Это не умаляет его и не возвеличивает, это только говорит о его природных задатках, о его характере, вот и все. Его сил хватило на то, чтобы даже парализованным довести судно до Вьетнама, и на то, чтобы выдержать девять месяцев в одиночной камере одесского КГБ. Это тоже немало, поверьте! И даже когда он вышел на свободу и увидел, что все разрушено — карьера, семья, он еще как-то держался. Но когда он увидел, что он уже не один, что с ним, как с больным, возятся редакторы «Комсомольской правды», московский сценарист и одесский кинорежиссер, он словно распустил собранную в комок волю, он стал похож на маленького капризного ребенка. Он пьянел после второй рюмки и принимался хвастаться и плакать… Да, порой он даже вызывал у меня неприязнь, отвращение…
Именно поэтому я не мог оставить его одного в Одессе, я не мог позволить, чтобы он один напивался здесь в портовых ресторанах и — на радость его врагам из одесского КГБ — превратился в Одессе в посмешище, в юродивого…
И я понимал, что вытащить его из этого состояния можно только одним — чтобы он поскорей ушел в море, в плавание. Если не капитаном, то кем угодно — помощником капитана, штурманом…
О, я до сих пор хорошо помню эти десять дней, проведенные с Кичиным в Москве, в номере гостиницы «Пекин». Статья за двумя подписями — моей и Геннадия Бочарова — была готова и набрана через три дня. В ней мы описали всю изложенную выше историю с упоминанием фамилий А. и Куварзина, но лишь с одной уловкой: мы нигде не употребляли слово «КГБ», мы писали «следственные органы города Одессы», «следователь А.», «начальник следователя товарищ Куварзин»… Любой несведущий читатель мог решить, что речь идет о милицейских следователях или о следователях одесской прокуратуры, а критиковать работу этих органов в советской печати дозволено. Конечно, под «несведущими читателями» мы в первую очередь подразумевали цензоров. Получив на руки оттиски нашей статьи, мы с Бочаровым приступили к главной части нашей работы — сбору начальственных подписей, удостоверяющих подлинность всего, что в этой статье изложено. Первая виза — полковника Волкова из Управления уголовного розыска СССР — была получена легко, это был как бы «наш» человек. Затем Геннадий Бочаров улетел с оттиском статьи в Киев, столицу Украинской республики, — Одесса находится на Украине, и Одесский обком партии, исключивший Кичина из рядов КПСС, подчиняется ЦК КП Украины. В Киеве Бочаров на правах столичного журналиста прошел прямо к первому секретарю ЦК КП Украины. Он положил перед ним оттиск нашей статьи — она занимала больше половины газетной страницы, наверху этой страницы была шапка «Комсомольской правды» и штамп «Для служебного пользования, типография газеты «Правда». На партийных функционеров все, что исходит из типографии газеты «Правда», производит впечатление законодательного решения ЦК КПСС. Прочитав статью, украинский секретарь почесал затылок и сказал: «Да, кажись, мы порухувалы с цим капитаном»[20]…
