Лариса Райт - Жила-была одна семья
— Вы к Луизе?
— Да, к Луизе Карловне.
— Ну, слава богу, мы уж думали, одни тут куковать будем.
Ире хотелось спросить, кто «мы» и почему «одни», но преодолевать свою нерешительность не потребовалось. Незнакомая дама оказалась более чем словоохотливой и дала исчерпывающие ответы прежде, чем успела услышать хотя бы один вопрос:
— Соседи мы одни у нее, голубушки, и остались. Луиза-то последние годы в своем институте разве что только числилась: ноги не ходили совсем. Те, кто хорошо ее помнил и хотел бы проститься, либо сами уже на том свете, либо одной ногой там стоят. А те, кто помоложе, отговорились занятостью. Кому охота смотреть на чужую старуху?
Ира почувствовала, что краснеет. «Смотреть на чужую старуху» и ей не хотелось.
— Нет, конечно, институт деньги выделил, место на кладбище приобрел, гроб заказал, — продолжала дама. — Здесь, как говорится, все честь по чести. Они, кажется, и венок прислали. Только что ей венок? Хотя, знаете, по большому счету, покойникам — им ведь все равно, это только живых волнует, кто придет проститься с их близкими. Вы вот пришли, и я рада. А вы кто?
— Ее редактор.
— Луизочка была бы довольна, что вы здесь. Она ведь только своими статьями и жила в последнее время. Потому, может, еще и продержалась так долго, что продолжала хоть как-то работать.
— А чем… чем она болела?
— Да и не поймешь толком. Много всего разного было. То одно прихватит, то другое, то артрит, то бронхит, то еще напасть какая. Плохо это, одной-то век вековать. У меня вот и детки есть, и племянники, и друзья еще на ногах. Случись что, народу, поди, побольше соберется. Бабы — все-таки дуры, извините за прямоту. Могла бы и устроить личную жизнь, такая ведь красавица была, а она… А! — Женщина расстроенно махнула рукой и обратилась к своей спутнице: — Я ведь права, Галь?
— Наверное, — сдержанно и печально ответила вторая обладательница гвоздик, которая то ли была интеллигентнее и сдержаннее, то ли хотела казаться.
— В общем, жила одна, умерла одна, и проводить ее, кроме нас, некому, — мрачно заключила та, что попроще. Она бы, наверное, многое еще успела сказать, если бы двери ритуального зала не открылись. Оттуда выглянула казенная дама и, надев на лицо соответствующую случаю гримасу сочувствия, пригласила пройти.
Минут пять постояли у гроба. Ира помолчала, остальные обсудили внешний вид усопшей. Вышли.
— На кладбище поедете? — поинтересовалась давешняя собеседница, и Ира не смогла отказаться.
На Троекуровском шли неторопливо за тележкой, на которой грузчики катили гроб. Ни печали, ни слез, ни оркестра. Соседки Луизы Карловны увлеченно обсуждали недавнее нападение акул на людей в Красном море и единодушно сходились в том, что все же гораздо лучше вот так, как Луизочка: дома в своей постели, а не в пасти у этой ужасной рыбы. Ира машинально переставляла ноги и не могла избавиться от навязчивого образа больной, старой женщины, будто бы ковыляющей рядом с ней и все время повторяющей с укоризной: «Половинчатая ты, половинчатая!»
«Она хочет, чтобы я стала целой, — мрачно думала Ира. — Да, именно этого она и добивалась, когда потащила меня в эту свою дурацкую комнату-молельню. Я попыталась. Честно, попыталась. Я не поехала в Париж, я не отвечала на звонки, я старалась. Но если это сильнее меня? Может, она хотела, чтобы я отсекла другую половинку? Да, именно это я и собираюсь сделать. Я все скажу. Я признаюсь мужу. И что получу? Маруся останется с отцом, Петечка, конечно, очень привязан ко мне, но, если открыть ему тайну отцовства, можно, наоборот, столкнуться с ожесточением и непониманием. Саша… Саша просто возненавидит меня. Друзья отвернутся. Я бы тоже на их месте встала на Мишину сторону. Конечно, с Саматом я проживу еще долгие годы. Возможно, даже больше, чем те же двадцать лет. Но если он умрет первым, за моим гробом, скорее всего, будут плестись два с половиной человека. И ни печали, ни слез, ни оркестра. Это верно, мертвым нет никакого дела до собственных похорон. Но я пока еще жива…»
— Телефон.
«…И как-то свыкнуться с тем, что конец моего земного существования окажется столь заурядным и мало кого затронет, действительно нелегко…»
— Ваш телефон!
«…Зато мои прижизненные поступки никого не оставят равнодушным. Всем достанется. Что же мне делать?»
— Ваш телефон звонит, — болтливая соседка Луизы Карловны уже, не стесняясь, изо всех сил трясла Иру за руку. — Вы куда-то улетели, моя дорогая.
Еще не до конца вынырнувшая из омута собственных мыслей Ирина невольно повторила последнее, о чем думала:
— Что же мне делать?
— Так ответить же! — женщина красноречиво показала на Ирину сумку, из которой доносился всем известный хит Брайана Адамса.
«Прекрасно. Вот так и на моих проводах у кого-то что-нибудь заиграет, а его и не подумают осудить. Никаких косых взглядов и затаенного возмущения. А зачем? Ведь неожиданная мелодия не помешает ни горю, ни сожалению, ни скорби. Так пускай звонит».
«When it`s love you give…» — пел англичанин свою знаменитую композицию, но Ира не собиралась отвечать на звонок. Она неожиданно поняла и приняла ответ на свой вопрос.
— Ничего, — произнесла она тихо. — Ничего, — уже громче повторила она и вдруг заулыбалась, засияла от внезапно охватившего ее облегчения. Она все-таки вытащила телефон и выставила беззвучный режим, прежде чем убрать его обратно в сумку. И все время, пока следила за опускающимся в землю простеньким гробом, пока бросала на его крышку комья промерзлой, холодной земли и корявые еловые ветки, пока стояла в дежурном молчании у свежего могильного холма, поправляла ленты на показушных венках, она постоянно чувствовала, как надрывается в немом крике чудо техники из микросхем и сим-карты.
За воротами кладбища, простившись со случайными знакомыми, лица которых сотрутся из памяти уже через несколько дней, она снова достала телефон, взглянула на дисплей: Адамс успел исполнить свой хит восемь раз и безоговорочно лидировал, хотя на сцене все же появлялся и Челентано. Не успела Ира произвести подсчеты, как Nokia завибрировала, и знаменитый итальянец потребовал срочного ответа:
— «А-а-а perque?»[17] — полетело из трубки, и женщина тут же ответила:
— Да, Мишенька?
— Куда ты пропала? Какие похороны? Я волнуюсь. И о чем ты хотела поговорить?
— Я не пропала, я на работе. Похороны уже закончились. Обойдемся без воспоминаний о них, ладно? Волноваться не надо, со мной все в порядке. Я, наверное, поеду сейчас домой. Как дети?
— В школе.
— А ты?
— На работе, где же еще?
— Ну прекрасно, значит, до вечера.
— До вечера. Погоди-ка, так о чем ты собиралась поговорить?
— Поговорить? Э-э-э… Ах да, поговорить. Так, о подарках.
— О каких подарках?
— О новогодних. Уже шестнадцатое, а мы еще ничего никому не купили.
— Это весь твой серьезный разговор?
— А ты не считаешь покупку подарков серьезным делом?
— Наверное, я должен согласиться с тем, что серьезней ничего не бывает.
— Вот именно. А еще ты должен согласиться с тем, что в выходные поедем их выбирать.
— Договорились.
Ира попрощалась с мужем и тут же снова услышала надрывный плач англичанина.
«Ничего не делать», — предупредительно подсказал внутренний голос, и трубка снова осталась неснятой.
27
— Сними трубку! Ну сними же, наконец! — От нервного напряжения и непонятно откуда взявшейся злости у Самата даже зубы заскрежетали.
Сейчас он ненавидел некогда любимого певца всей душой. Слушать в десятый раз «All for love» было невозможно. И не просто потому, что Ира не отвечала на звонок, а потому (он чувствовал), что она не хотела отвечать. Никакие встречи с авторами, разговоры с начальством или дружеский треп с коллегами до этого никогда не мешали ей шепнуть короткое: «Перезвоню». Посему оставалось всего два варианта объяснений ее молчания: либо чрезвычайное происшествие, либо отсутствие желания общаться. Оба казались Самату неисправимой катастрофой. Поэтому, услышав-таки спустя четыре часа бесплотных усилий спокойный Ирин голос в трубке домашнего телефона, он испытал одновременно и облегчение (она жива, здорова, невредима!), и разочарование (она жива, здорова, невредима, но ответить не соизволила).
— У тебя что, звук выключен?! — Он даже повысил голос.
— Нет, звук уже включен, — после некоторой заминки.
— Ира, что ты делаешь?
— Готовлю обед. Сейчас Петя из школы придет.
— Ира, я не об этом! Что ты с нами делаешь?!
— Ничего, — сказала она и тут же спохватилась: — Пока ничего. Я хотела, Самат, я собиралась.
— И что же тебе помешало? — Он предпочел бы, чтобы издевка исчезла из его голоса, но, обиженный и оскорбленный, не мог оставаться равнодушным.
— Еловые ветки и горстка земли.
