Эдуард Лимонов - Подросток Савенко
Светка почему-то совсем не вырывается из рук Эди, она только лежит и тяжело дышит. И, почти не веря в это, Эди понимает: «Светка ждет, что он сейчас ее выебет». Открытие это поражает Эди, он ясно видит, что, тяжело дыша, уже не кукла, а живая, розовая Светка, розовая от драки, произошедшей между ними, молча, таинственно дыша, ждет его член.
— Он ебал тебя, да? — зло говорит Эди, чувствуя, как его член встал и налился живой кровью, оттого что он впервые сказал Светке это слово. — Он ебал тебя в пизду, — произносит Эди. — Я знаю, он ебал тебя в пизду, — повторяет лихорадочно Эди, расстегивая брюки, вынимая член…
Светка вздрагивает, когда Эди касается членом ее поросшего светлыми волосами холмика. Она еще раз вздрагивает, когда член Эди упирается в какую-то ее кость. В третий раз член Эди уже не упирается в ее кость — он свободно входит куда-то в Светку. Свободно, потому что в Светке там мокро и скользко. «А-а-а-х!» — стонет Светка.
— Так он тебя ебал? — злорадно спрашивает Эди, водя хуем в Светке. — Так, да? — Эди видит, как Светка облизывает губы, но молчит, как бы прислушиваясь не к словам Эди, а к чему-то другому. Она прислушивается к моему хую… — думает Эди с ужасом. — Кто ее научил? — думает Эди. Или она родилась с этим. Он тоже замолкает и ебет Светку, вдвигая свой член в нее и выдвигая. Каждый раз, как Эди вдвигает член, Светка чуть движется вперед, а когда выдвигает — Светка как бы следует за его членом.
Внезапно он обнаруживает, что его хуй и Светкина пизда чавкают. Точно так же, как чавкала пизда той светловолосой девки, которую тюренцы ебли хором. От воспоминаний о той девке и сравнении ее со Светкой, мысленно Эди меняет их местами, Эди вдруг дергается несколько раз в Светке, дергается быстрее и быстрее и почти неожиданно для себя вдруг кончает в Светку. При этом он чувствует себя очень нехорошо, как будто бы стыдно и очень гадко даже. Кончить в Светку совершенно не одно и то же, что кончить, когда онанируешь, почему-то Эди-бэби стыдно, как будто он проявил ужасную слабость, недостойную мужчины…
Некоторое время он лежит на Светке молча, бессознательно целуя ее в шею. Когда же он наконец подымает голову от Светкиной шеи, он видит, что Светка насмешливо-задумчиво смотрит на него. Как бы чуть даже презрительно, сквозь высохшие слезы.
— Ну что? — спрашивает Светка тихо. — Ты видишь, ты опоздал.
Эди вначале даже не понимает, что Светка имеет в виду под этим «опоздал». Он недоуменно смотрит на Светку.
— Как видишь, — говорит Светка, — я уже не целка. — Говорит она цинично-спокойно, как бы совсем другая женщина, а не та Светка, которую он знал до сих пор, разговаривает сейчас с Эди-бэби. «Целка» в ее устах звучит противно, как будто сказал это Вовка Золотарев или Славка Цыган. Грязно как-то звучит. Так вот она какая, Светка, на самом деле, думает Эди.
— Шурик? — спрашивает он.
— Какой там Шурик, — презрительно усмехается Светка. — Два года назад еще меня трахнул один из отцовских друзей, пьяный был. Отец уже умер с перепою, а друзья его к нам все еще ходили. «Заботились об одинокой вдове с ребенком», — саркастически передразнивает кого-то Светка.
— А Шурик? — спрашивает Эди.
— Дался тебе этот Шурик, — говорит Светка почти дружелюбно. — Ну и Шурик, — добавляет она смело и усмехается. — Не переживай, — говорит Светка, — я его не люблю. Я никого не люблю…
— И меня не любишь? — спрашивает Эди зло. Он приподнялся на локте и смотрит на Светку во все глаза. Он не может до сих пор поверить, что это та самая Светка, с которой он расстался до праздников — три дня назад. Всего три дня назад.
— Ты мальчик, — отвечает Светка задумчиво. — А я женщина. Мужчина должен быть намного старше женщины, потому что женщина созревает быстрее. Так чтобы быть равными в постели, мужчина должен быть намного старше. Лет на десять минимум, — заключает Светка.
Эди-бэби, стесняясь, подтягивает брюки, встает, застегивается, но Светка продолжает лежать на полу. Снизу, с полу, она вдруг говорит Эди:
— Я очень испугалась тебя, извини. Вообще-то я собиралась давно тебе все рассказать, но все оттягивала… Боялась… Мать говорит, ты такой чувствительный, к тебе нужен особый подход. Потом ты всегда ходишь с этой ужасной бритвой… — Светка замолкает.
— Я тебя хоть раз обидел? — спрашивает Эди.
— Один раз показывал нож… — говорит Светка.
Эди-бэби подбирает с полу свою тетрадку со стихами. Во время потасовки тетрадь выпала из кармана куртки. Светка встает и опять натягивает материн халат.
— Уходишь? — спрашивает она грустно.
— Ответь мне на один вопрос, — обращается к ней Эди задумчиво. — На хуя ты во все это играла? Знаешь… поцелуи, зажженный газ у тебя на кухне, вино, я, мудак, читающий тебе свои стихи… Если ты меня не любила, зачем все это?
Светка молчит, потом, трудно подыскивая слова, говорит:
— Видишь ли, ты этого сейчас не поймешь… Дело в том, что в каком-то смысле я тебя любила и люблю…
Эди насмешливо и зло кивает головой.
— Я вижу, — говорит он. — Ты меня любишь.
— Да, люблю, — говорит Светка, — но не как мужчину. Мне всегда нравилось с тобой разговаривать, и ни с кем я не чувствовала себя так уютно, как с тобой. Мне было очень с тобой интересно… Ты необыкновенный парень…
— Кончай, — морщится Эди. — Можно и без этого…
Светка замолкает.
— Ну, я пошел, — говорит Эди. — Прощай! — говорит он.
— Никогда не говори «прощай!» — это очень грустно, — хмурится Светка. — Говори «до свиданья!». Ты придешь к нам завтра на обед? Мама приедет утром и сделает праздничный обед. Она просила, чтоб ты пришел обязательно. Она тебя очень любит, — добавляет Светка.
— Ну, до свиданья! — говорит Эди и под задумчивым взглядом Светки выходит из квартиры. Он знает, что не «до свиданья», а «прощай». Он никогда больше не вернется в квартиру номер 14. Никогда.
Когда Эди, повернув на площадке лестницы, оказывается лицом к Светке, которая все еще стоит в дверях, Светка говорит неуверенно:
— Хочешь остаться со мной?.. На всю ночь?.. — говорит Светка, но Эди ничего ей не отвечает.
На улице как будто еще больше похолодало, и Эди зябко запахивает свою куртку. Люди заслуживают того, чтобы их убивали. Когда я вырасту совсем, я обязательно буду убивать людей, думает Эди.
На столе, мимо которого он проходит, все так же лежит домино. Гарик только выложил домино в один большой замкнутый круг.
30
Рано утром Эди выходит из сарая Вовки Болотаренко, где он провел ночь, совершенно замерзший. Домой ему идти ночью не захотелось. Не хотелось видеть заспанное лицо матери, не хотелось отвечать на ее вопросы, не хотелось отказываться от еды, которую она будет предлагать, и слушать ее сетования на то, что у всех дети как дети, а ее сын — негодяй и приходит домой в четыре часа ночи. Эди-бэби хотел побыть один и подумать.
Ключи от сарая Вовка давным-давно дал Эди. Так, на всякий случай. Эди до этого сараем никогда не пользовался, но теперь как раз случился «всякий случай». Вовка только не сказал Эди, что в сарае у него полно крыс, а может, он этого и не знал.
Взгромоздившись на старую дверь, которую он положил на две бочки, Эди полежал только несколько минут спокойно. Вернее, неспокойно: он думал о словах Светки о том, что с ним, Эди, случилось, но первые несколько минут в сарае хотя бы было тихо. Потом послышались первые шорохи, и скоро весь сарай наполнился невидимой возней. Вначале Эди-бэби думал, что это мыши, но в тусклом свете единственного в сарае менее чем полуметрового оконца он вдруг, даже с его близорукостью, заметил тут и там глаза. Мороз пробрал Эди по коже, и он стал одну за другой зажигать спички, пытаясь разглядеть, что происходит…
По сараю бродили десятки крыс. Хвостатые и противные, они, попискивая, тыкались в углы, обходили доски, топали по старым чемоданам и коляскам, принадлежащим многодетной семье Болотаренко, взбирались даже на их уголь. Эди-бэби подумал, что все это полчище вполне способно забраться по бочкам и к нему на его дверь или свалиться на него с не внушающего доверия щелястого потолка, посему Эди решил принять свои меры. Достав тетрадь со стихами, Эди стал вырывать пустые страницы, зажигать их и бросать в крыс. Крысы не спешили уходить, хотя и явно боялись огня, но уходили медленно и не все сразу. Они только переместились в углы, подальше от Эди-бэби и его горящих снарядов, и там, в углах, невидимо попискивали.
Чистые листы кончились, и Эди, поразмыслив несколько секунд, решительно вырвал первый лист со стихами и поджег его. Скрючиваясь в огне, корежились строчки «Наташи» —
«В белом платьеВ белый деньПогулять ты вышла…»
— В белом платье… — шепчет Эди горько. И швыряет «Наташу» в крыс. — В грязном платье… В сальном платье… В платье из сала… — шепчет он зло. — …В украинском национальном костюме, в платье из сала! — говорит Эди вслух и решительно спускается с двери.
