Владимир Топилин - Остров Тайна
– Ну, сука, голодом у меня тут замрете… Все как есть подохнете!
И уехал. Анна пыталась узнать правду, крикнула ему в спину:
– А что с нашими-то? Что с ними? Скоро ли выпустят от ареста?
Бродников засмеялся утробным смехом:
– Кто ж такие ваши-то? Енто те, которые сегодня ночью заставу взять хотели? Так нет их. Не жди, курва лагерная! Перестреляли всех за один присест. А кого сразу не убили, так к утру сами замерзли.
И пошел в дом ставить на огонь котелок для каши.
Догорающий факел
Холодно. Промозгло. Сумеречно. Тихо. Безысходно. Дико.
Простывшие стены дома не греют. Сходить бы за дровами, но тяжело выбираться улицу. В тусклое, покрытое сединой изморози окно бьется ровный свет. Что сейчас: утро, день или вечер? Время суток смешалось в однообразную, равнодушную массу. В стене торчит огарок осиновой лучины, но, чтобы зажечь ее, нет спичек. В печи еще теплятся дохлые угольки сгоревших дров. Необходимо бросить на них сухие кедровые поленья, иначе огонь погаснет навсегда.
Пересиливая себя, Анна открыла глаза. Пора идти. Добраться до поленницы дров за углом дома, принести охапку, подкинуть в печь, иначе – смерть.
Женщине не хочется шевелиться. Сонное, заторможенное состояние, скована каждая частичка ее слабого тела. В голове пустота и покой. В животе тупая, затухающая боль парализующего голода. Руки и ноги тяжелы, как свинец. Слабое сердце не греет кровь.
Рядом спят, пригревшись к ее бокам, дети. Их у нее осталось трое: Ваня, Максим и Витя. В последнее время никто из них не просит есть. Таня умерла от голода несколько дней назад. Когда точно, Анна не помнит. Это случилось утром. Мать позвала старшую дочь помочь ей принести снега, чтобы растопить его на печи, но та не отозвалась. Женщина потрогала окоченевшее тело, все поняла. Ей стоило больших усилий унести ее в крайнюю, на отшибе у леса, избу, где лежали покойные, которых хоронить было некому.
Как-то собравшись с силами, Анна поднялась, присела на нарах. Голова кружится. Слабые ноги плохо слушаются. Поднявшись, медленно пошла к двери. На улице мороз. Под ногами скрипит сахарный снег. Над болотом парится туман. Тишина в лесу такая, что слышно, как падает с разлапистых ветвей изморозь.
На снегу только ее следы. Это она утром ходила за снегом и дровами. Тропинок между домами нет. Соседи, те, кто еще жив, тоже передвигаются рядом со своими домами. Ходить дальше нет сил. Над крышей дома Берестовых вьется сизый дым. Значит, бабка Варвара еще жива.
Добравшись до места, Анна взяла четыре полена, хотела положить на руку еще одно, но, подумав, убрала назад. Не донесет. Повернувшись назад, собралась идти в дом, но очередной наплыв слабости вывел из равновесия. Пошатнувшись, она успела прислониться к поленнице, устояла, собираясь с силами. В ушах – заунывный звон, в который вливается четкий набат колокола. Что это? Ах, да, отсчет времени на староверческой заимке в глубине болота. Сегодня хорошая погода. Удары слышны далеко.
Кое-как вернувшись домой, Анна положила дрова в печь на угли, раздула огонь. Кедровые поленья охватило горячее пламя. Печь загудела, плавно нагреваясь. Женщина приободрилась, откинула прочь страшные мысли. Пока есть силы, надо сходить к поленнице еще несколько раз, чтобы хватило до завтра. А что будет завтра, не хотелось представлять.
Она сходила на улицу за дровами еще четыре раза, потом закрыла за собой дверь, присела на чурку. Выравнивая слабое дыхание, долго смотрела на глинобитку. Тепло, как в далеком, счастливом прошлом, когда они семьей жили на мельнице. Когда все еще были живы и не страдали от голода. Опять вспомнила про еду. К своему удивлению заметила, что не чувствует острого приступа голода, как это случалось раньше. Может, она медленно умирает?
В доме слышно, как легко гудит огонь и затухающе дышат дети. Анна встала, медленно прошла к нарам, наклонилась над Витей, прикоснулась к плечу мальчика и тут же, испугавшись, отдернула руку. Не доверяя себе, потрогала еще теплую голову, все поняла. Умер Витя от голода, пока она носила дрова.
Не в силах стоять на ногах, присела на краешек нар, склонилась к коленям, охватила ладонями седую голову. Ни стона, ни боли, ни запоздалого упрека себе. На глазах нет слез, давно все выплаканы. На душе – отрешенность. Неужели она переживет гибель своего рода?
У Мельниковых было пять детей. Восьмилетнюю Катю задавил медведь, десятилетняя Таня умерла от голода, сейчас умер самый слабый, трехлетний Витя. У Анны на руках остались только двое: сыны Степана и Анастасии, племянники Ваня и Максим, семи и пяти лет от роду. Женщина понимает, что и их конец близок. А потом умрет она.
Лучше бы не видеть смерти невинных детей, повеситься, как это сделал дед Михаил Зырянов на прошлой неделе. Но как оставить без присмотра умирающих детей? Бог не простит. И сама она не может добровольно уйти из этого мира, понимая, что после нее еще останутся живые души. Лучше она это сделает потом, когда перестанут дышать они.
Сколько убитая горем мать сидела в согнутом состоянии – не помнит. Очнувшись, она выпрямилась, потрогала Максима и Ваню: дышат. Более крепкий Ваня поднял голову, посмотрел на нее мутными глазами, ничего не сказав, опять закрыл веки. Анна тяжело вздохнула, встала, подошла к печи. Потрогала котелок, в котором варилась собачья шкура. Теплый. Налила бульон в кружку, подошла к детям, дала попить Ване:
– Попей, детка…
Тот поднялся на локте, припал губами к кружке, сделал несколько маленьких глотков. Его тут же стошнило. Анна подождала, когда тот оправится. Опять подала ему снова:
– Попей еще… пересиль себя.
После Вани растормошила Максима:
– Максимка… Миленький! Выпей отвар!
Максим едва смог открыть глаза. Анна помогла поднять ему голову, осторожно влила в рот неприятную по вкусу и запаху жидкость, которая должна хоть как-то продлить жизнь. Мальчик сделал несколько маленьких глотков, с перекошенным лицом отвалился на нары, опять забылся в глубоком, обморочном сне.
Напоив детей, Анна долго сидела на нарах, набираясь сил. Ей опять предстояла тяжелая работа. Надо было перенести мертвого Витю в холодную избу, где лежали покойные ссыльные.
Прошло немало времени, прежде чем она, осмелившись, взяла на руки безжизненное тело ребенка. Прижав его к себе, Анна удивилась весу. Оно было легким, как кедровое полено, которое недавно подкидывала в печь. Маленькие, хрупкие ручки, тонкие ножки, сморщенное, как у новорожденного младенца личико превратили некогда жизнерадостного мальчика в гномика.
Без слез и скорбных стонов вынесла ребенка из избы на улицу, направилась в крайнюю избу. Снег доходил выше колена, утяжеляя шаг. По тропинкам давно никто не ходил. Сама Анна не была у соседей три или четыре дня.
У дома Берестовых свежие следы. Видно, как женщина вышла из дверей, долго топталась возле избы, таскала дрова, набирала снег, прошла к дому с покойниками, вернулась назад. И еще одни следы увидела Анна, возможно, Клавы Ерофеевой. Только она была в состоянии двигаться. Они удивили Анну. Они начинались от дверей дома в направлении лежневки, но назад не возвращались.
Удивляясь этому, женщина остановилась. Перед глазами медвежий след. Шатун! Зверь крутился около дома с покойниками, однако дверь был целая, не выломал. Анна замерла в нерешительности. Не нести же мертвого племянника назад…
Когда она вошла в холодную избу, сразу поняла, почему медведь не вырвал дверь. С обратной стороны, под стеной зияла огромная дыра. Шатун сделал подкоп и свободно забирался внутрь тогда, когда ему это было необходимо. Вероятно, зверь приходил сюда каждую ночь, и сейчас ей повезло, что его здесь не оказалось.
Перед ней предстала дикая, шокирующая картина медвежьего чревоугодия. Все покойники были опробованы звериными клыками. У каждого разорван животы и выедены внутренности. Кому-то хищник кусал лицо, ломал руки, другим перекусил шею. Шатун явно расположился здесь основательно и отступать от человеческого мяса не намерен. Всего человек пятнадцать, кого они не смогли, были не в силах похоронить: дети, старики, женщины, мужчины, которых она знала при жизни. Невообразимо и дико, жестоко и безобразно. Несвоевременно усопшие люди, им еще можно было жить да жить. Никто из них не думал, что даже после смерти над их телами будут глумиться…
Анна смотрела и не узнавала их. Вот тут, на нарах, лежал дед Михаил Зырянов. Там, в углу, покоилась дочка Танечка. Еще дальше Прасковья Берестова. Анна положила Витю на стол, слепо отыскивая глазами дочь. Она нашла ее по знакомой кофточке и старому носочку из льна, который вязала сама. Рядом с ней, с разорванным животом, уткнувшись лицом в стену, свернулась Прасковья. Легкая смерть досталась Прасковье, быстрая. Не так как у всех. Задушила Прасковью Авдотья Капустина, когда случайно увидела в ее руках злосчастное колечко, которое она когда-то потеряла при встрече с Володькой Мельниковым. Зачем задушила? От злости, в слепой ярости. Нет теперь ни Володьки, ни Прасковьи. И Авдотье вряд ли что будет за ее безумное преступление.
