Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной

Отчаявшись уснуть, Вера вышла из комнаты, где спали девочки (Лара — неподвижно, как каменная, Евгения металась и бормотала во сне), и наткнулась на Юльку в рубашке Супермена и самого Супермена в трусах. Что сказать — природа обделила его только по части юмора.

— Тоже не спится? — засмеялась Юлька.

— Уснёшь тут… Зачем вы его позвали?

Супермен развёл руками так широко и красиво, как будто собрался взлететь. На самом деле он таким образом признавал свою ошибку.

— Володя — специалист по шашлыкам.

— И по храпу.

— Слушайте, у меня идея, — загорелась Копипаста. — Давайте попробуем представить себе, что это какое-то природное явление. Например, раскаты грома или шелест дождя.

На этих словах Володя булькнул и свистнул с особенным остервенением.

Супермен зевнул:

— Я-то усну, девчонки. А вы можете представлять себе шелест грома, сколько хотите, — он чмокнул Юльку в лоб, кивнул Стениной и действительно ушёл спать.

Володя тарахтел, как трактор.

— Что-то ненормальное, — признала Юлька. — Давай покурим, Стенина, всё равно не заснём. А ты чего сегодня весь день такая скучная? Из-за Вовы, что ли? Никто его тебе не навязывает, успокойся.

— Да нет, не из-за Вовы. У меня другая проблема… мучительная.

— Верка, ты что, решила со мной поделиться? С ума сойти! Я уже не знала, на каком ещё коне к тебе подъехать.

Вот так и получилось, что в том коттедже, под аккомпанемент Володиного храпа Вера всё-таки рассказала Юльке о своих мысленных метаниях. Копипаста посоветовала не бросать музей и завести нормальные отношения — а Сарматова оставить в качестве друга.

Уже через месяц или около того нормальные отношения самой Юльки потерпели фиаско. Они расстались с Суперменом сравнительно безболезненно — по модели «Ну, ты это, звони, если что». Веру поражало, что Юлька продолжает работать под его началом — она ни за что бы так не смогла. Приносить ему статьи на подпись и не вспоминать о репьях, что сидели на штанине целой семьёй? Или о том, как пахла его рубашка?

Вскоре Вера написала заявление об уходе и положила на стол директрисе, та отнеслась к возможности потерять ценного сотрудника так же вяло, как в своё время — к шансу его заполучить. Сарматов с нетерпением ждал, когда искусствовед Стенина поступит в его личное пользование — но ей нужно было доработать обязательные две недели, которые, впрочем, пролетели быстро, как молодость. Вера едва успела попрощаться с картинами: они стонали хором подобно плакальщицам. Каждая знала, что обречена теперь на жизнь в пустоте и тишине.

Вера шёпотом оправдывалась перед картинами — нужно дописать работу про Гюстава Курбе и получить наконец диплом, а Сарматов клялся, что Вера сможет изучать разрушения канона тела хоть все дни напролёт — он обещает занимать её периодически или, точнее, эпизодически. Но почти сразу же после увольнения подвернулся тот самый Париж — Юлька уговаривала поехать вместе в пресс-тур от авиалиний, сейчас уже не вспомнить каких. Вера согласилась, да и кто бы отказался от Парижа?

Это ж не турбаза под Сысертью.

Глава двадцать вторая

А я люблю подойти к самой картине, потрогать её пальцами.

После дежурства врач мечтает только об одном — чтобы выспаться.

Однажды Серёжа проспал почти целые сутки и под конец увидел странный сон. Они вдвоём с матерью (несомненно живой, так что Серёжа во сне собирался звонить сестре в Москву — поделиться радостью) взбирались на Эйфелеву башню, но не в лифте и не по лестницам. Серёжа с матерью лезли туда по висящим канатам, белым и толстым, как косы у одной девочки из класса. В реальности на уроке физкультуры Серёжа беспомощно болтался на узле каната, окаменевшем от времени и пота. От рук почему-то пахло железом. Серёжа честно силился поднять своё дурацкое, слабое тело, цепляясь руками за канат, но вредная коса обжигала огнём ладони, и он снова болтался, вцепившись в узел и поджав ноги под смех всего класса и той самой девочки — как неудачливый висельник. Физрук орал:

— Следующий!

И вот к проклятому канату подходит вразвалку Женя Рабочих, у которого восемь троек за полугодие. Троечник лихо взлетает вверх по косе и щегольским жестом касается потолка спортзала — при одном только взгляде наверх у Серёжи темнело в глазах.

— Как обезьяна, — признаёт единственный Серёжин друг-одноклассник, толстяк по кличке Квадрат.

Так вот, в том сне им с матерью тоже пришлось лезть на башню по канатам, но на сей раз у Серёжи это получалось не хуже, чем у Рабочих. Он быстро перебирал руками, и это оказалось неожиданно простым делом. Мать тоже, кажется, справлялась неплохо, но ведь у неё сердце, с ужасом вспомнил Серёжа.

— У всех — сердце, — заметила мать (она была, по собственной же кокетливой характеристике, «с язвинкой»).

Вершина башни всё никак не приближалась, хотя от земли они отползли на значительное расстояние. Канаты раскачивались на ветру, Серёжа беспокоился о матери, но больше всего радовался, что она — жива. Когда он проснулся, то никак не мог очнуться от этого сна — выпутывался из него, как, бывает, выпутываются из стреножившего одеяла.

Серёжа не мог привыкнуть к жизни без матери, жизнь была теперь вечно неполноценной. Мать определяла в его реальности всё — именно она настояла на медицинском, хотя Серёжа не мечтал быть врачом и собирался поступать за компанию с Квадратом на радиофак.

— Радио — фак, — шутила мать, преподавательница английского языка в техникуме. — Ты же не хочешь оставить маму без врачебного присмотра в старости?

Она говорила о себе в третьем лице с такой заботой и волнением, как будто имела в виду не саму себя, а какую-то постороннюю маму, за которой они оба должны приглядывать.

— Сын-доктор — моя мечта! — повторяла мать, и поэтому Серёжа поступил в медицинский. Он ещё на первом курсе понял, что не станет хорошим доктором, но вполне может стать обычным. Мама была счастлива и умерла под присмотром врача — не хорошего, но и не плохого. Во всяком случае, с дипломом. Теперь у Серёжи остались Песня, Тамарочка и клиника. И после дежурства он, как всякий врач, хотел только одного — выспаться. По крайней мере, так было до сегодняшнего вечера, когда Серёжа познакомился с Верой. Жаль, что он поторопился, чуть не спугнул её. Она была чем-то похожа на маму, особенно когда улыбалась. И точно так же командовала.

— Смотри, вон там есть место, — сказала Вера. — Паркуй свою Тамару.

— Тамарочку, — уточнил Серёжа. Он был чувствителен к мелочам.

…Когда старшая Стенина узнала, что Лара будет в её полном распоряжении целых четыре дня, она пришла в такое радостное возбуждение — Вере даже стало стыдно. Могла бы и раньше понять, что мать одинока, обижена мужчинами и государством. Единственная дочка ничем не лучше: мало того что замуж не выходит и в подоле принесла, так ещё и не даёт вволю потетёшкать единственную внучку. Вера действительно предпочитала детский сад — там Лару никто не пичкал манной кашей. Бабушка считала, что манную кашу нужно есть плюсом к каждому приёму пищи «как лекарство» — чтобы девочка стала гладкая.

— Где ты этого нахваталась? — сердилась Вера. Мать не спорила, но стоило Веруне чуть-чуть ослабить оборону, манная каша тут же занимала передовые позиции. Стенина надеялась только, что за четыре дня мама не сумеет развернуться в полную силу.

А вот Юлькина мать вовсе не обрадовалась, что с ней оставляют Евгению — честно говоря, Вера никогда не понимала, почему она так мало занимается внучкой. Была бы какой-нибудь бизнес-леди, можно понять и оправдать, но ведь рядовая медсестра, одинокая… Жизнь её была скучной, как варёная капуста, — единственное, что примиряло Наталью Александровну с этой капустой, — телевизор. Ещё в начале девяностых Калининых ограбили — воры преспокойно вскрыли замок и унесли с вешалки дублёнку и шапку, пока Юлька спала, а мать смотрела «Санта-Барбару». За чужих американцев в ящике она переживала сильнее, чем за родню.

Иногда Вера думала, что Юлькина мать таким образом защищается от новых ударов судьбы. Это как у некоторых народов принято называть детей обидными, оскорбительными именами — чтобы избежать зависти богов. Смерть сына изменила старшую Калинину навсегда — и теперь она пыталась сбить судьбу со следа, показывая, что не слишком-то любит Юльку и Евгению. Так что незачем их у неё забирать. Всем известно, что у нас забирают именно тех, кого мы сильнее всех любим.

Евгения, хоть и пересказывала взволнованно все новости из жизни миллионеров Санта-Барбары («Иден упала! Джина обманула Софию! Мейсон стал хороший!»), предпочитала телевизору книги — она очень много читала. Вера водила её в детскую библиотеку рядом с управлением пожарной охраны — возила, точнее. И на обратном пути от улицы Карла Либкнехта до их родного Юго-Запада Евгения, как правило, уже успевала наполовину прочесть первую книжку.