Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии
— Я не понимаю. Мама как-то сказала, что вы надели черное, когда умер дедушка, но вы носили черное и перед тем, как умер мой отец. Вы в постоянном трауре?
Она язвительно улыбнулась:
— А, я понимаю. Тебя гнетет мысль о черных одеждах? Тебя это печалит? А меня это радует: значит, я тебя заинтриговала. Носить яркие, веселые наряды может любой. Но находить удовольствие ходить в черном может только личность. И, кроме того, это экономит деньги.
Я засмеялся. Мне показалось, что последний аргумент был решающим.
— А какую другую бабушку в черном ты знаешь? — Ее глаза подозрительно сузились.
Я улыбнулся и отодвинулся от нее; она нахмурилась и придвинулась. Я приблизился к двери, улыбнулся широко и открыто:
— Как это славно, что вы здесь, мадам Бабушка.
Будьте, пожалуйста, любезные Мелоди Ришарм. Когда-нибудь я на ней женюсь.
— Джори! — вновь пронзительным своим голосом закричала она. — Подойди сейчас же! Или ты думаешь, я пролетела полсвета для того только, чтобы заменить здесь твою мать? Я здесь только для одного: чтобы увидеть сына Джулиана танцующим в Нью-Йорке, во всех столицах мира, заслужившим славу, которая по праву должна была принадлежать Джулиану. Из-за Кэтрин он потерял ее, он был ограблен!
Опять злость взыграла во мне, а ведь всего секунду назад я любил ее. Мне захотелось ранить ее, как меня ранили эти ее слова.
— Разве моя слава поможет отцу в могиле? — закричал я.
Я не собирался позволять ей лепить из меня что-то по своему усмотрению: я уже был хороший танцор, и в этом была заслуга моей матери. Я не желал учиться у нее танцам, лучше бы она научила меня, как любить такое злобное, колючее и старое существо, как она.
— Я уже знаю, как танцевать, мадам, моя мать научила меня всему.
Ее взгляд, исполненный презрения, заставил меня задохнуться от злости, но в следующий момент я более всего удивился: она встала на колени и молитвенно сложила руки под подбородком. Она закинула свое худое лицо и, казалось, смотрела Богу прямо в глаза.
— Джулиан! — страстно закричала она. — Если ты сейчас слышишь нас, значит, ты видишь дутую надменность своего четырнадцатилетнего сына. Сегодня я вступаю с тобой в заговор. Перед тем, как я умру, я увижу твоего сына знаменитейшим танцором мира. Я сделаю из него то, чем стал бы ты, если бы не твои увлечения машинами и женщинами, не говоря уж о других пороках. Ты будешь жить в своем сыне, Джулиан, и продолжать танцевать в нем!
Я глядел на нее во все глаза, а она в изнеможении упала в кресло, вытянув мускулистые балетные ноги перед собой.
— Надо же было Кэтрин сделать такую глупость — выйти замуж за человека много старшего ее. Где тогда был ее хваленый ум? А о чем думал он? Хотя, сказать по правде, годы назад он, наверное, был хорош собой и уж во всяком случае привлекателен, но ведь можно было предположить, что он будет стар и дряхл еще до того, как она достигнет своей женской зрелости! Нет, выходить замуж надо за человека, более близкого тебе по возрасту.
Я стоял перед ней потрясенный, дрожащий, растерянный, но в моем темном сознании стали понемногу, неохотно приоткрываться какие-то закрытые, потайные двери. Нет-нет, говорил я сам себе, успокойся и ничем не выдавай своего волнения. Не давай мадам новый повод для попрания мамы. Ее черные горячие глаза приковали меня к месту, и я был не в силах двинуться, хотя больше всего мне хотелось убежать, убежать куда глаза глядят.
— Почему ты дрожишь? — спросила она. — Почему ты такой странный?
— Я странный?
— Не отвечай вопросом на вопрос, — отрывисто приказала она. — Расскажи мне все, что знаешь о своем приемном отце Поле; что он делает, как чувствует себя. Он на двадцать пять лет старше твоей матери, а ей сейчас тридцать семь. Значит, ему шестьдесят два?
Я, наконец, проглотил комок, застрявший у меня в горле.
— Шестьдесят два — это не так уж много, — не своим голосом проговорил я.
Должна бы вроде знать об этом сама, подумал я в то же время, ведь ей-то уже за семьдесят.
— Для мужчины это много; это для женщины жизнь в этом возрасте только начинается.
— Это жестоко, — сказал я, начиная вновь ее ненавидеть.
— Жизнь вообще жестока, Джори, очень жестока. Надо брать у жизни все, что можешь, пока ты молод, иначе, если ты будешь ждать лучших времен, ты можешь прождать напрасно. Я все время твердила это Джулиану, я уговаривала его забыть Кэтрин и жить своей жизнью, но он отказывался поверить, что молодая женщина может предпочесть ему, такому красивому и чувственному, старого человека; и вот теперь он — в могиле, как ты только что сказал. А доктор Пол Шеффилд полновластно распоряжается всем тем, что по праву принадлежало моему сыну, твоему отцу.
Я плакал невидимыми слезами. Нет, не слезами обиды и неверия. Я плакал оттого, что мама солгала. Или вправду она ничего не открыла мадам, и та думает, что доктор Пол до сих пор жив? Почему она сделала это? Почему женитьба на маме младшего брата Пола должна быть тайной?
— Ты нездорово выглядишь, Джори. Что с тобой?
— Со мной все в порядке, мадам.
— Не лги мне, Джори. Я чувствую ложь за милю. У меня чутье на ложь. Почему же, скажи мне, Пол Шеффилд никогда не сопровождает свою семью даже в город по соседству? Почему твоя мать всегда появляется только в обществе этого своего брата, Кристофера?
Мое сердце бешено колотилось. Рубашка промокла от пота и прилипла к телу.
— Мадам, разве вы не знали младшего брата дяди Пола?
— Младшего брата? Что такое ты говоришь? — Она подвинулась вперед и пристально поглядела мне в глаза. — Никогда не видела никакого брата, даже в тот ужасный период, когда первая жена Пола утопила их сына. Эта история была во всех газетах, но ни о каком брате не упоминалось. У Пола Шеффилда была сестра, но никакого брата, младшего или старшего.
Я почувствовал головокружение, меня затошнило. Я был готов кричать, бежать куда-то, совершать дикие поступки, все, что угодно, лишь бы забыть этот кошмар. Я понял Барта. Я впервые почувствовал его боль и его растерянность. Я стоял, а земля разверзнулась у меня под ногами. Одно движение — и все рухнет.
Через мой воспаленный мозг проносились годы, годы и годы их разницы в возрасте, но ведь папа был не настолько старше мамы, всего только на два года и несколько месяцев. Она родилась в апреле, а он — в ноябре. Они были так похожи; они так понимали друг друга, что могли разговаривать без слов, только взглядами.
Мадам неожиданно притихла, сидела холодная, непримиримая, готовая к атаке на меня или на маму? Глубокие складки залегли вокруг ее суженных глаз, вокруг поджатых губ. Она пожевала губами и извлекла откуда-то из внутреннего кармана пачку сигарет.
— Послушай-ка, — сказала она задумчиво, по всей видимости, себе самой, забыв о моем присутствии, — а что такое сказала мне Кэтрин в оправдание отсутствия Пола в последний раз? Она сказала… во-первых, долгая дорога вредно отразится на его больном сердце… поэтому с ней приехал Крис… А Пола она оставила на попечении сиделки… Я еще подумала, как странно, что она оставляет мужа в таком состоянии, когда ему нужна сиделка, и путешествует в компании Криса. — Она бессознательно закусила нижнюю губу. — А прошлым летом… не приехали, потому что Барт ненавидит проклятые могилы и проклятых старых леди — меня в особенности, я полагаю. Испорченный ребенок. Этим летом они снова не приехали, потому что Барт засадил ржавый гвоздь в свою ногу и умирал от заражения крови или что-то в этом роде. Этот гнусный мальчишка не заслуживает, чтобы с ним так носились, это для нее лишь уловка, удобная отговорка, которая всегда выручала после смерти моего сына. У Пола болезнь сердца, из года в год все болезнь сердца и никогда ничего так и не случилось с его сердцем. Но каждое лето она приводит мне одни и те же потершиеся от времени оправдания. Пол не может приехать, потому что у него больное сердце, но вот Крис, тот всегда может приехать, есть у него сердце или нет.
Она прервала свой поток размышлений, потому что я, наконец, сдвинулся с места. Я отчаянно пытался сделать беззаботный вид, но никогда еще я не испытывал такого страха: по ее дьявольским глазкам я видел, что она знает какую-то ужасную тайну.
Внезапно она вскочила с места с необыкновенной энергией. — Одевайся. Я еду с тобой, и у нас с твоей матерью будет серьезный разговор.
УЖАСНАЯ ПРАВДА— Джори, — начала решающий разговор мадам, когда мы с нею уселись в ее старенькую машину и тронулись. — Твои родители, очевидно, не много рассказывали тебе о своем прошлом?
— Они достаточно нам рассказывали, — скованно ответил я; я досадовал на ее настойчивость, с которой она всюду совала свой нос, когда я чувствовал, что надо остановиться, надо. — Они и сами умеют слушать других, и хорошо ведут разговор, это все отмечают.
Она фыркнула:
— Быть внимательным слушателем — верный способ избавить себя от нежелательных вопросов.