Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

— Что ж, теперь поход отменяется, — разочарованно сказал я. — Пойду, что ли, в одиночном порядке. Конечно, интересней, если бы со мной пошел от «медведь»… который пострадал от самозабвенной любви к сладкому. Или с вами, Дина… Диана огорченно подшмыгнула.

— Я бы пошла, я и вчера еще днем купалась, уже с волдырчиками. Но сегодня лицо… понимаете, лицо…

При всей героичности натуры она оставалась все-таки девушкой, для которой вовсе не безразлично, уродлива она или нет. Идти с таким лицом, как это бордовое одеяло, ну уж… как бы не так!

— Что ж, оставайтесь. Ничего не попишешь, Я еще проведаю вас. А где, кстати, Лида из этой комнаты?

— Сейчас на работе. Но ее и вечером почти никогда не бывает: учится. Все мы, все мы, боже ты мой, еще только учимся! Когда же дорвемся до дела?

Я пошел к Матокутану не по дороге, а попытался спрямить расстояние. Но вскоре залез в такие дебри ощетиненного и высокого здесь бамбука, что уже не рад был ни своей затее, ни проглянувшему между елей Матокутану. Того и гляди мог влететь в злополучную ипритку. К тому же берега Мато-кутана в этой конечной своей части оказались заболоченными. Наконец я забрался в топкую залипучую грязь и еле выкарабкался из нее.

Решил обойти Матокутан по дуге, чтобы попасть на противоположный берег. Хотя тут во множестве впадали в бухту ручьи и речушки, чуть подальше, на проезжей дороге, через них были сооружены мостки незамысловатых конструкций и незавидной прочности.

Еще издали я увидел девушку в алой майке и синих рейтузах. Она шла навстречу. Очевидно, решила пройти по этому берегу к морю.

«Пожалуй, примет меня за диверсанта, собирающегося взорвать в этом болоте эти стратегические мосты, — подумал я едва ли не всерьез. — Эх, увязнет она здесь!»

Я прошел мимо девушки, этакой жгучей, как огонь, и колюче-гибкой, как рапира, опасливо ожидая первых ее слов. Она должна была о чем-то спросить у меня — хотя бы о дороге, что ли…

— Там, где вы были, можно пробраться к бухте, вообще к морю? — тотчас раздался за спиной глуховатый низкий голос, как бы немного простуженный; таким и должен быть у нее голос, не очень мелодичным, хватит того, что она сама как задорная песня.

— Пожалуй, нет, если не вплавь. Тут заболочено, а дальше берег обрывается утесами прямо в воду.

— Как же так? Отсюда берег хорошо просматривается.

— А вот так. Я иду как раз оттуда.

Я пошел себе, а незнакомка осталась стоять в нерешительности, слегка раскачивая на плече сумочку-ведерко из освежеванно-красного кожзаменителя. Под мышкой у нее была зажата «Исповедь сына века» Альфреда Мюссе — это я точно заметил.

«Может, она ждет, чтобы я пригласил ее следовать в кильватере? А почему бы и нет? Было бы попросту жалко оставлять ее здесь на перепутье, такую смуглую, с такими горячими глазами и этими белыми клипсами в мочках ушей…»

Я повернулся с озабоченным видом.

— Вы не приняли меня за нарушителя границы?

— Нет. Нарушители не такие.

— А какие?

— Не знаю.

— Ну, если вы меня не боитесь, пойдем вместе, — предложил я и, поразмыслив немного, внес полную ясность в обстановку: — В принципе я не кусаюсь.

Она неторопливо пошла за мной, выискивая в осоке подсушенные кочки, изящно, как скаковая лошадь, перебирая тонкими ногами.

— Между прочим, я сразу догадалась, что вы не кусаетесь.

— Какая вы догадливая.

Я протянул руку к ее плечу, и красное ведерко, окантованное по швам белой кожей, свободно, будто только того и ждало, соскользнуло мне в ладонь.

— Спасибо, — сказала она и улыбнулась одним прищуром карих с нефритовой зеленцой глаз.

Она, конечно, привыкла к тому, что мужчина должен быть обходительным кавалером. Она угадала в моей персоне именно такого кавалера.

Неподалеку на замшелой свае сидела иссиня-черная ворона, которая, конечно же, наблюдала всю эту ситуацию в подробностях. Она очень проникновенно, почти человечьим голосом, гортанно и на кавказский манер воскричала:

— Нэ нада! Нэ нада! Нэ нада! Я замахнулся на нее.

— Ну ты, пифия! Катись отсюда!

Ворона неохотно взмахнула крыльями и боком, стремительно планируя, скрылась за излучиной речушки.

Я покосился на незнакомку, спросил не сразу:

— Как вас зовут?

— Галка.

— Гм… Так вот, Галя…

— Галка.

— Так вот, Галка, мы пойдем на ту сторону бухты. Такой маршрут вас устроит? Там красиво, даже лучше, чем на этом берегу.

— Мне все равно, лишь бы это был Матокутан.

— Матокутан я вам обещаю. У вас сколько свободного времени?

— Часа три.

— Вполне достаточно.

Эти клипсы у нее в смуглых мочках — они мерцали звездами, маленькие, но тяжелые с виду, как истые «белые карлики».

— Вы не боитесь ипритки? — поинтересовалась Галка.

Вспомнив опухшую Диану, я уклончиво ответил :

— Более или менее.

— А меня уже покусала однажды — вот, видите на руках следы? Только меня немножко, чепуха — я поостереглась.

Пляжик, куда мы стремились, выглядел вполне прилично, тут хоть чилимья шелуха не пестрела в изобилии и не было риска напороться на обглоданный скелет кунджи. Тут был уголок обетованный. Дальше по берегу, для оригинальности, нависали ноздреватыми комьями выходы лавы, сглаженной временем. Просветленно-условно, картиной го-хуа, рябил над ними частокол елей. В общем все способствовало полезному времяпрепровождению.

— Вы натуралист?

— Смотря как это понимать. А почему вы решили?

— Я однажды встречала вас в поселке с фотоаппаратом и этим… подводным снаряжением в руках.

— Какое там снаряжение! Это на всякий случай ласты, маска, трубка. Посмотреть берега под водой. Не таят ли они чего неожиданного. Шхуны какой-нибудь времен парусного флота, где бы в каюте у капитана обнаружился кованый ларчик с жемчугами и бриллиантами.

— Так вы все же кто? — спросила она опять, игнорируя мое сообщение о шхуне с драгоценным ларчиком.

— Геолог. А вообще-то, по социальному, так сказать, положению, преимущественно отдыхающий. Провожу здесь отпуск.

— Ага. Занятно. Отпуск на Шикотане… Девушка медленно стягивала майку — ее тело было такое же ровно смуглое, как и лицо.

Она долго ходила по берегу, подыскивая удобное — для того, чтобы лечь, — местечко, затем разостлала на песке полотенце, расшнуровала свое «ведерко», достала какую-то еду в целлофане.

— В другой раз нужно взять термос. И кофе. Кофе очень подходящий напиток для таких прогулок.

— Да. Особенно если черный, — согласился я. — И когда с коньяком.

И отметил между прочим, что Галка рассчитывала уже за двоих.

— Кофе — это вещь, — продолжал я благодушно, прислушиваясь к хриповатым интонациям Галкиной речи. — Между прочим, когда в Европе не было кофе и чаю, вина пили в пять раз больше. Абсолютно проверенные сведения из журнала «Знание — сила».

— Вот видите, — сказала Галка, — мы обязательно возьмем термос с кофе. Тогда будет весело. — Она не очень-то старалась вникать в то, что я говорил; часто вставала, ходила себе по берегу, как бы что-то выискивая; под мышкой у нее был теперь зажат вместо Мюссе продолговатый блокнот с карандашиком на шелковом шнурке. — Вы видели лов сайры?

— Да.

— А я нет. Но я еще успею. А то укладываешь, укладываешь эту сайру и даже не представляешь, как ее ловят. Лов — это уже творчество. Наша работа — работа автоматов.

— Ну да? — сказал я полувопросительно, вспомнив примерно такую же беседу с Музой.

Все же я не мог не согласиться, что, в сущности, Галка права. Только не до конца последовательна, а то добавила бы, наверное, что как бы там ни было, а ручная работа постепенно вытесняется автоматизированными поточными линиями. Даже на этом заводе, что стоит на краю света, многие процессы автоматизированы. Но пока не придуман автомат для укладки скользких, разной толщины тушек сайры. Ее и пальцами не всякий раз возьмешь.

Галка затенила глаза косынкой и полистала лежа Мюссе. На той стороне бухты ворочался по ветру траулер — зашел подзаняться текущим ремонтом, починкой ловушки. Когда корпус разворачивало так, что нос был устремлен прямо на меня, получался готовый этюд «Отдых» для воскресного номера любой газеты. Нос траулера, если смотреть от земли, когда почти скрадывалась полоса воды, как бы приближался к Галке в упор, образуя совместно с ее телом букву «Т». Непривычно было видеть большой траулер, знакомый с океанскими штормами, в этой тихой заводи. Он казался маленьким и уставшим, он действительно пришел передохнуть. Зато Галка, если смотреть в объектив, рисовалась крупно и потому тоже устало, леностно. У меня была цветная пленка, и этюд мог получиться превосходный, тем более что немало значил и весь «антураж»: красное ведерко с белой шнуровкой, «Исповедь сына века», в которую Галка углубилась, красочность ее купального костюма… Изредка она что-то записывала в блокнот карандашиком на шелковой бечевке, изредка вроде бы даже рисовала что-то, устремляя, как это отмечают в старинных романах, взгляд прекрасных глаз в задумчивую даль.