Валерий Иванов - Последнее искушение Дьявола или Маргарита и Мастер
— Это пенсне, — робко поправил его дребезжащим тенором арестант, — понимаете, я привык….
Но дознаватель уже нашел нужный формуляр и махнул вбок рукой, прерывая объяснения.
— Фамилия? — отрывисто спросил он, стряхивая каплю чернил с пера потрепанной авторучки.
— Фагот, — послушно ответил задержанный.
Капитан нахмурился, он не терпел блатных кличек и не понимал, как можно людей обзывать названиями предметов, животных и прочей атрибутики окружающего мира.
— Ты, кликуху-то оставь для своих корешей, — раздраженно отреагировал он, — в камере можешь быть хоть фаготом, хоть тромбоном. Фамилия, как?
— Коровьев, — уныло поведал подозреваемый, еще и фамилией своей, добавляя несуразицы в свой облик.
Покончив с анкетными данными, энкаведешный борец с преступностью, подбавив свирепости лицу и металла в голосе принялся колоть задержанного на предмет причастности к известной бандгруппе.
Обычные и привычные капитану методы пряника, перемежающегося с кнутом, результатов не дали. Клетчатый арестант раскалываться не желал, приводя дознавателя в бешенство своим манерным козлиным голоском и полным отрицанием своего членства в «Черной кошке».
Алея щекой и розовея наливающейся припухлостью под глазом (пенсне, оберегая от дальнейшего превращения его в куски металла и стекла, он успел спрятать в боковой карман куцего пиджачка) задержанный плел все, что угодно, но только не на заданную тему. Он начисто отвергал обвинения в нанесении телесных повреждений голому неизвестному человеку, который, как сообщили дознавателю, остался жив. При этом, причиненный выжившему вред, он отчего-то пытался свалить на неизвестного капитану прокурора Понтия Пилата, коверкая его должность обидным названием «прокуратор», за что получил и во второй глаз, успев, правда, подставить первый.
Предполагая, что от интенсивного допроса у арестованного слегка съехала крыша, энкаведешник требовал адреса «малины» и явок, где могли находиться означенные бандиты по кличкам «Понтий» и «Пилат» и получал в ответ неведомый «Иерусалим» и, уж совсем неизвестную «Кесарию».
— Таких ресторанов, кабаков и притонов в Москве нет! — и ухо задержанного медленно расцвело малиновым бутоном, — что ты мне фуфло впарить пытаешься?
В процессе допроса разъяренный капитан услышал еще множество неизвестных ему слов, подтверждающих намерения допрашиваемого интеллигентика подчеркнуть свою ученость и уличить в незнании, скажем, термина «инвектива» представителя всесильного и всезнающего НКВД.
Арестант наговорил ему столько незнакомых имен, похожих скорее на воровские клички, что дознаватель уже перестал их и записывать, полагая, что подлый бандюга просто перечисляет всех своих знакомых корешей, с которыми сидел по лагерям.
Наконец, они, похоже, надоели друг другу. Капитан залпом выпил очередной стакан противной, отдающей ржавым железом, тепловатой воды, а арестованный клятвенно выдрал последнюю пуговицу из совсем утратившего вид пиджака, чему энкаведешник не препятствовал — все равно обрежут перед помещением в камеру.
— Значит так, падла, — тяжело дыша, протянул капитан, — или ты….
Но тут случилось нечто необычное.
Здоровый глаз арестанта внезапно зачернел совершеннейшей пустотой, откуда вырвался темный сгусток, пробуравивший враз черепную коробку дознавателя и приведший его в состояние полного ступора.
— Меня обвиняют в похищении каких-то долларов, фунтов, лир и марок, принадлежащих бедным студентам технического училища — произнес вкрадчивый голос задержанного, — а, не скажет ли уважаемый представитель сыска и карающего меча, кто украл девятнадцать золотых десятирублевых царских монет при обыске у валютчика Хамицевича?
Человек в гимнастерке с капитанскими шпалами вздрогнул. Такой обыск, действительно, имел место месяца полтора назад. Более того, горстка монет с профилем последнего российского императора Николая II и впрямь были опущены в карман широченного коверкотового галифе с малиновой полоской посередине.
А, как было не взять, если из хитроумного тайника, вмурованного в действующий камин, достали стандартное оцинкованное ведро, почти доверху наполненное этими монетами, ошибочно именуемыми в народе «червонцами». И, пока он тащил тяжеленное ведро в комнату для пересчета их поштучно вместе с понятыми, чья-то блудливая ручонка зацепила пригоршню блестящих золотых кругляков и сунула их в карман, притоптав грязным носовым платком, чтобы не звенели. В дальнейшем монеты были спрятаны в облезлой настольной лампе, стоявшей на тумбочке возле кровати, на которой спал сыскных дел мастер. В своей, естественно, квартире.
Значит, не сошло с рук — кто-то заметил.
— А, не вызовут ли эти монеты короткого замыкания? — елейно продолжил клетчатый арестант, — ведь золото является отличным проводником электрического тока….
Эта реплика вызвала нервную дрожь во всем ладном капитанском теле — о лампе, уж точно, знал он один. Это было, что называется ударом под дых.
А голос въедливо продолжил, — и, кто ходит по ночам к дворничихе Люське, в то время как ее законный муж отбывает срок за скупку краденого. Это ли не злоупотребление должностным положением?
— Да, еще банку синей краски забрал из дворницкой — и сам не использовал, и почтовые ящики в подъезде так и остались непокрашенными, — ехидно продолжил еще чей-то гнусавый, уже другой голос.
Капитан затравленно озирался. И Люська, стерва этакая — сама заманившая пышными формами, была. И краска засохла, так и не пригодившись в деле.
Но добил его третий, какой-то урчаще-мурлыкающий голос, произнесший коротко, — а, казенный марочный коньяк где?
Только вчера в ночь, тоскующий в одиночку энкаведешник, прикончил две последних бутылки коньяка, из восьмидесяти, хранившихся у него в служебной кладовке, изъятых в ресторане «Метрополь» по подозрению в подделке алкогольной продукции и являвшихся вещественным доказательством. Но коньяк был настоящий — дореволюционный, шустовский и страшно дорогой, и капитану предстояло поломать голову, как его списать без экспертизы. Оттого-то он и хлестал весь день, графин за графином, теплую ржавую воду.
— Голова-то, не болит? — участливо обеспокоился кошачий голос и этим доконал капитана.
В голове его, все разбухавшей и разбухавшей от грядущих неприятностей, что-то беззвучно взорвалось, и она уткнулась в бумажную мешанину служебной документации, лежащей на столе.
Затухающим взглядом он еще видел, и это отложилось в памяти, по оперативной привычке, как клетчатый арестант, не спеша, подошел к громадному зеркалу, висевшему на стене еще со времен купца Терехина, которому ранее принадлежал этот особняк и остановился, будто вглядываясь в свое отражение. Гладь зеркала внезапно пошла волнами, и бывший задержанный беззаботно шагнул в блестящую твердь, исчезнув бесследно в ее недрах.
А из зеркала, словно из окна, высунулись две физиономии и осуждающе покачали своими оплывающими контурами в сторону капитана. Одна из них, весьма зверского вида, звонко цыкнула громадным клыком, выражая крайнюю неприязнь, другая же — явно принадлежала черному породистому коту и подмигнула ему шальным зеленым глазом.
После чего зеркало вновь подернулось рябью и восстановилось, издав тонкий звук лопнувшей гитарной струны….
Человек в темно-синей коверкотовой гимнастерке с капитанскими шпалами в петлицах с трудом поднял тяжелую голову и непонимающе уставился на лежащие бумаги. Голова, казалось, была начинена двумя двухпудовыми чугунными гирями, которыми он баловался, когда еще не начал пить злополучный коньяк. Мысли путались затейливой паутиной критских лабиринтов эпохи Миноса.
— Ну и сон! — грязным носовым платком, похожим больше на посудное полотенце, он вытер обильный пот на лице и на шее.
И тотчас решил, — вещий сон!
Все. Надо отдать проклятые монеты в финчасть, придумав, что они затерялись в вещдоках. Никто ведь не поверит, что он украл их, а теперь решил возвратить — таких простачков в НКВД нет. Или просто выбросить их.
К черту Люську, с завтрашнего дня. Нет, пожалуй, лучше с послезавтрашнего — надо же успокоить нервы. Все равно вот-вот должен освободиться ее мужик.
Коньяк, увы, уже не вернешь. И не заплатишь за него. Одна бутылка этого благородного пахучего напитка стоит, как три месячных капитанских зарплаты. Придется устроить несчастный случай, уронив ящики на пол, благо пустые бутылки он не выбросил. И заактировать это дело с давним собутыльником, отсутствовавшим сейчас по причине командировки в Туркмению, где обнаружились очередные враги народа, которых проспали местные чекисты, превратившиеся, автоматически, в их пособников.
Зато завтра же он подаст заявление в партячейку о вступлении кандидатом в члены ВКП (б) и будет помогать товарищу Сталину бороться с вредителями и врагами социалистического строительства, в первых, так сказать, рядах. И, если потребуется, отдаст свою жизнь.
