Юрий Рытхэу - В зеркале забвения
Владимир Купченко сделал широкий жест, приглашая Гэмо занять место.
Строганина заполняла светло-розовыми стружками эмалированный тазик. Из прикрытого, во избежание быстрого остывания, котелка доносился дух вкуснейшей ухи. Само собой, на столе стояли бутылки с водкой, коньяком и минеральная вода.
Когда все уселись за столик, секретарь райкома вопросительно посмотрел на Гэмо.
— Ради такой закуски можно и нарушить…
Чокнулись, выпили, принялись закусывать, налегая больше на строганину. Шофер Володя приготовил специальный томатно-перечный соус, называемый «маканиной»: в нее макали просвечивающие мерзлые пластины рыбы.
Перед ухой налили по второй, но Гэмо отказался:
— Валентина наказала мне вернуться трезвым, как стеклышко.
— Ну, а мы выпьем! — весело произнес Купченко и, с аппетитом съев несколько ложек исходящей невообразимо вкусным духом ухи, отодвинул от себя тарелку и пытливо посмотрел на Гэмо.
— Ну что тут темнить? — сказал он. — Нам очень любопытно знать, о чем ты говорил с президентом по телефону!
— Нам — это кому? — спросил Гэмо. — Лично тебе, Черпанову, или твоей организации?
— Если серьезно — то и организации, — посуровевшим голосом ответил Купченко.
Конечно, можно было бы помучить их, поиздеваться над хозяевами района, которые вот как, оказывается, развлекались и пировали.
Секретарь райкома сделал усилие, чтобы сменить тональность разговора:
— Нет, товарищи, как хотите, но это здорово, когда президент звонит на Чукотку! И кому — писателю! Наверное, по поводу выхода книги в Америке?
— К сожалению, не по этому поводу, но тоже приятному, — загадочно произнес Гэмо.
Владимир Купченко переменил тон, заговорил дружески, почти умоляюще:
— Слушай, Гэмо… Мы же с тобой соплеменники! Тут такое случилось, а ты темнишь, не хочешь сказать, о чем ты говорил с президентом.
— А вы откуда знаете, с кем я разговаривал? — притворно-возмущенно спросил Гэмо. — Вроде бы у нас в стране запрещено подслушивать разговоры частных лиц.
— Не совсем так, — терпеливо разъяснил Купченко. — В экстренных случаях мы не только имеем право, но и обязаны это делать. А тем более, когда американский президент звонит.
— Ну, раз подслушали, то о чем спрашивать?
— Но мы ничего не поняли.
— Он говорил очень внятно.
— Понимаешь, — засмущался Купченко, — среди наших сотрудников никто не знает английского. То есть в дипломах у них написано, что иностранный у них английский, но чтобы понимать — ни бум-бум…
— Как же так? — притворно удивился Гэмо. — Здесь, можно сказать, проходит единственное физическое соприкосновение с не очень дружественной нам сверхдержавой, а у органов государственной безопасности нет никого, кто бы мог перевести даже такой пустячный разговор?.. Не понимаю…
По внешнему виду терпение у Владимира Купченко было на пределе, и Гэмо пожалел его:
— Действительно, я говорил с Америкой, но не с самим президентом, а с его представителем, разговор велся от его имени…
— И что же он? — напрягся Купченко.
— Кто?
— Рейган.
— Я говорил не с представителем Рейгана, — медленно, смакуя каждое слово, пояснил Гэмо, — а с представителем президента Географического общества США, между прочим, далеко не последнего человека в Америке.
Некоторое время Купченко и секретарь райкома ошалело смотрели на Гэмо. Когда до их сознания дошел смысл сказанного, оба как-то смущенно, виновато улыбнулись, и шофер Володя, как бы находившийся вне этой беседы, предложил:
— Давайте выпьем за то, что есть у нас писатель Юрий Гэмо, которому звонят важные люди из Америки.
Все чокнулись, и Гэмо тоже пришлось поднять рюмку. Обстановка несколько разрядилась, и, выслушав, о чем шел разговор, Купченко важно обещал:
— С нашей стороны будет полная поддержка.
— Ну уж без этого нам не обойтись.
Поездки и по советскому Северу, и по Америке оказались просто сказочными, великолепными и по условиям, и по результатам. Единственное, что омрачало — это ограничения, которые устанавливали местные советские власти по собственному усмотрению, боясь, что американский фотограф Дин Конгер и этот подозрительный советский писатель, говорящий по-английски, выведают какой-нибудь особый секрет. Главный же секрет состоял в том, чтобы скрыть от посторонних глаз разные хозяйственные упущения, бедность и пьянство аборигенов, убожество жилищ и полновластие приезжего белого населения.
Маршрут пролег от Кольского полуострова до восточных границ Якутии и занял почти месяц. Местные власти старались в самый короткий срок предоставить все необходимое и побыстрее выпроводить беспокойных и подозрительных гостей. Агенты КГБ под видом сотрудников АПН, колхозных бригадиров, шоферов, проводников почти не скрывали своей принадлежности к тайному ведомству. Гэмо удивлялся терпению фотографа Конгера, который вполне серьезно выспрашивал именно у нужного человека, безошибочно вычисляя его из толпы сопровождающих журналистов, в каком направлении можно снимать, чтобы в поле зрения камеры не попали какие-нибудь секретные объекты.
— За десять лет поездок в Советский Союз я набрался опыта и знаю, как обращаться с такими людьми. Главное — не перечить, подчиняться даже самым дурацким советам. Все, что нужно, я все равно сниму, и я знаю, как это сделать. Что касается сотрудников КГБ, то я уважаю их работу и не мешаю им.
Но этот разговор произошел уже в Америке, когда Гэмо прилетел в Вашингтон к выходу номера журнала. На торжественном обеде в зале «Азия» ресторана Географического общества, в присутствии президента Общества, посол СССР, весьма довольный содержанием статьи и фотографиями, сказал в своей речи:
— Мы считаем эту публикацию началом того, что и другие советские писатели будут печататься в таком популярном и уважаемом журнале, как «Нейшнел Джеографик».
Ему возразил главный редактор:
— Ваше превосходительство! Мы избрали в качестве автора этого номера журнала, посвященного арктическим народам мира, Юрия Гэмо, зная о его высоких литературных способностях… А что касается остальных советских писателей, то, извините, мы не собираемся превращать «Нейшнел Джеографик» в журнал «Коммунист».
Посол воспринял это замечание как шутку и первым засмеялся.
Редакция журнала устроила поездку на Аляску, куда Гэмо и не мечтал попасть. Как это принято в журнале, билет был первого класса, и комфорт, предупредительность персонала заставляли вспоминать аэрофлотовские страдания, которые в избытке претерпел Гэмо в своих многочисленных полетах из Москвы в Анадырь, по Чукотке и Магаданской области, долгие сидения в холодных, грязных аэропортах, где считалось неслыханной удачей получить койку с серым постельным бельем в продуваемой всеми ветрами гостинице и горячий обед.
Самолет авиакомпании «Аласкан Эрлайнз» прибыл в Ном точно по расписанию, и Гэмо, одолеваемый разноречивыми чувствами, прошел в здание аэропорта, где его встречали мэр города Лео Расмуссен, уважаемые горожане и его хозяйка на время пребывания в здешних краях, эскимосская учительница Дженни Алова.
Жизнь аляскинских эскимосов поразила Гэмо.
Конечно, по уровню благосостояния они находились намного ниже приезжих, но их чувство собственного достоинства, уверенность в себе, сознание того, что они настоящие хозяева здешней земли, наполняло их чувством гордости.
Дженни, однако, уверяла гостя, что положение эскимосов не совсем уж такое хорошее.
Она старалась изо всех сил, угощала гостя полузабытыми лакомствами: кожей кита, нерпичьими ребрышками, замороженной морошкой.
— Нам еще много надо сделать, чтобы наш народ стал подлинным хозяином на собственной земле.
Когда Гэмо подошел к самолетику, который должен было доставить его, Дженни и журналиста местного радио на остров Малый Диомид, он все еще сомневался, что ему удастся повторить свое детское путешествие на этот островок в Беринговом проливе: семи лет, перед самой войной, когда еще не было отменено соглашение между Америкой и Советским Союзом о безвизовых поездках местных жителей, дед взял Гэмо на свой вельбот. По воспоминаниям, которые остались в памяти и со временем не потускнели, жизнь на американском острове тогда мало чем отличалась от жизни соплеменников на советском берегу.
Гэмо уселся на место второго пилота, который отсутствовал, остальные пассажиры едва втиснулись позади него. Полет продолжался около часа, и все это время он не отрывал пристального взгляда от открывающейся перед ним картины. Тундровый пейзаж полуострова Сьюард мало чем отличался от такой же земли на Чукотке где-нибудь между бухтой Провидения и бухтой Лаврентия: ниточки небольших ручейков, блестевших льдом, озерца, склоны холмов и скалистых сопок. За мысом принца Уэльского, который в хорошую погоду виден с мыса Дежнева, с того места за уэленским маяком, которое служило Гэмо «читальным залом», открылась такая ширь, что захватило дух. Показались острова Диомида, словно плывущие рядом и окаменевшие сказочные морские звери. За ними — мыс Дежнева, ниспадающий к проливу склон, на котором можно было разглядеть новый памятник Семену Дежневу, выполненный в виде маяка с бронзовым бюстом отважного землепроходца, дальше — жилища старинного эскимосского селения Наукан. Они были построены так прочно, на века, что не разрушились после того, как опустели, и казалось, что просто никто из жителей не вышел на шум самолета.
