Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!
– Половину своего состояния.
– Что?
– Половину своего состояния. А другую половину – тебе.
– Нет!
– Я не возьму у нее ни цента, но она уже была у адвокатов и…
Шерли разразилась истерическим смехом. Смех ее быстро перешел в рыдания, все тело дергалось, словно в страшных судорогах.
– Прекрати, Шерли, прекрати сейчас же!
– Все состояние… Все свое состояние она…
Резко оборвав себя на полуслове, она метнулась в ванную. Организм отреагировал по-своему, и до меня донеслись хрипы и стоны: ее вырвало. Я не мог спокойно слышать, как она мучается, и пошел за ней, желая как-то помочь.
– Уйди… Прошу тебя… Уйди… Не хочу, чтобы ты видел меня такой… – Но ноги уже не держали ее, и она рухнула перед раковиной на колени, так что мне пришлось поднять и поддерживать ее, пока позывы не прекратились. Под конец я сдернул с Шерли замаранное белье, выкупал ее и насухо вытер полотенцем. Она была так слаба, что мне пришлось на руках донести ее до постели. Среди умывальных принадлежностей я заметил трубочку со снотворными таблетками. Я вернулся в ванную, налил в стакан немного воды и растворил две таблетки. Снотворное было из разряда сильнодействующих. Поэтому трубочку с остальными таблетками я сунул себе в карман, а стакан принес Шерли. Мне пришлось слегка поддерживать ее голову, пока она пила.
– А теперь тебе надо поспать.
– Это из-за ребенка, – простонала она. – Еще и из-за него. Я же тебе говорила, меня теперь все время тошнит.
– Скоро все пройдет.
– Да…
– Мы больше никогда не станем напиваться.
– Не станем…
– Нам нужно держать себя в руках.
– Она нас любит! Питер, она нас обоих любит! Как у нас повернется язык сказать ей обо всем? Разве мы когда-нибудь наберемся духу? Я никогда не смогу…
– Это сделаю я.
– Ты тоже не сможешь. Она нам верит. У нее больше никого нет. Ведь это… Ведь это правда. Допустим, ты скажешь ей: что она сделает? А если она наложит на себя руки?
– Она не наложит.
– Разве мы сможем быть счастливы, если она над собой что-нибудь сделает?
– Она ничего над собой не сделает.
Глаза Шерли вновь наполнились слезами. Она стала повторять слова, сказанные Джоан, отдельные фразы, обрывки фраз:
– «Печальный лондонский туман… Предать… Вы меня не предадите? Вы же не предадите меня, верно?»
– Не надо, – сказал я.
– «Звучит глупо, когда говоришь это вслух, но я вас обоих люблю… Шерли была так благоразумна… так исполнена доброй воли… Иногда мне уже казалось, что я – просто старая мама…»
– Не надо, – опять сказал я.
– «Но теперь! Теперь я вновь чувствую себя женщиной… У меня есть муж… и дочь. Да хранит нас Господь, да благословит нас… быть такими же счастливыми, как нынче»! – Шерли опять залилась истерическим смехом.
– Прекрати! Немедленно прекрати!
Но она не прекратила.
– «Это кольцо мне подарил твой отец… Я собиралась подарить его тебе, когда ты родишь первого ребенка. Но ты доставила мне такую радость…»
– Где оно?
Шерли не поняла, о чем я.
– Питер, так нельзя. Мы не сможем это сделать. Мы не имеем права причинить ей такую боль. Мы должны отказаться…
– Где оно?!
– Что «оно»?
– Кольцо? Где кольцо?
– В коробочке. Я держала ее в руке, когда… – Она умолкла, закрыла глаза и лежала, не шевелясь.
Я встал.
– Улица была пуста, – произнес я. – Может, она еще лежит там внизу. Может, я еще найду ее на улице.
4
Я ее не нашел.
Зайдя в свой номер, чтобы накинуть пальто, я убедился, что Джоан крепко спит.
И вот я бродил по тротуару под балконом Шерли. Было очень холодно и ветрено. Беспокойный свет луны освещал асфальт, над которым ветер трепал сухие листья, мятые сигаретные пачки, старую газету. Коробочки нигде не было.
Я вышел на проезжую часть. Пятна машинного масла. Тормозной след. Пляшущие на ветру клочки оберточной бумаги. Перешел на другую сторону улицы. Быть может, коробочка, выпав из рук Шерли, описала дугу и отлетела намного дальше, может быть, даже на противоположный тротуар. Я и там поискал, а также под голыми деревьями у самой воды, между фонарными столбами со светящимися матовыми шарами.
Ничего.
Я поднял голову и взглянул на фасад отеля. Он был утыкан балконами. Коробочка вполне могла упасть на один из них. Придется поговорить с портье. До утра ничего сделать нельзя. А если и на балконах ничего не найдется? Как нам объяснить Джоан, куда подевалось кольцо?
Внезапно на меня навалилась страшная слабость. Против входа в отель на берегу реки стояла одинокая скамья. Я присел. В этот момент я явственно услышал голос, говоривший: «Что ты ни делаешь, все зря. Куда ни глянешь, выхода нет. Что ни предпримешь, все проваливается. Ты знаешь, ты чувствуешь это. И знаешь: это конец». Голос был мой собственный.
Сквозь завывание ветра послышался звук приближающихся шагов.
Я отчетливо различил шлеп-шлеп резиновых подошв мужских башмаков по каменным плиткам. Прохожий вынырнул из темноты, сейчас он пройдет мимо. Я сидел, опустив голову. Не хотел видеть его лицо. И не хотел, чтобы он видел мое.
Шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп.
Вот он поравнялся со мной.
Шлеп-шлеп.
Сейчас пройдет мимо.
Шлеп.
Не прошел.
Он остановился. Я увидел его башмаки. Они были без каблуков и на мягкой резиновой подошве, но не мужские.
Мой взгляд скользнул выше. Я увидел брюки из серой фланели. Еще выше скользнул мой взгляд. И я увидел фланелевое пальто с широким воротником. Я увидел женщину в модных роговых очках на красивом славянском лице, в котором, как в зеркале, отражалась чистота ее души.
– Вот ваша коробочка, – сказала Наташа Петрова. Из-за сильного ветра голова ее была повязана светлым шарфом, скрывавшим черные волосы.
5
Я встал со скамьи.
Протянул руку. Взял коробочку. Открыл ее. Увидел кольцо. Вновь закрыл.
– Что вы здесь делаете?
– Гуляю.
– В такое позднее время?
– Не спится. Я живу здесь рядом, сразу за углом. – Она показала где. – И всегда здесь гуляю.
– Каждую ночь?
– Каждую ночь.
Свет луны упал на ее лицо. За стеклами очков чистым и ясным блеском лучились ее огромные глаза. Это лицо было неспособно лгать и притворяться, оно дышало одним: жаждой правды и знания.
– И всегда ходите вдоль берега?
– В общем, да. – Она не сводила глаз с моего лица. – Вот только сегодня я бродила туда-обратно перед отелем.
– Перед отелем?
– Да.
– А почему?
– Сегодня вечером я много думала о вас. – Она сказала это так же серьезно и деловито, как некогда: «У вас пульс сто двадцать в покое».
Я тупо уставился на нее. Что она за женщина?
– И долго вы уже тут прогуливаетесь?
– Наверное, около часу.
Из гостиничного бара вырвался шквал танцевальной музыки. Перед входом в отель остановилось такси, из него вышла супружеская пара.
– Ваша жена уже спит, мистер Джордан?
– Как вы узнали, что коробочка с кольцом принадлежит мне?
– Я видела, как вы ее искали.
– Вы не могли знать, что именно я ищу.
– Знала.
– Откуда?
– Я видела, как коробочка упала. – Она подняла глаза к балкону Шерли, в комнате которой не горел свет. – Я услышала крик, взглянула вверх и увидела там, на балконе, вас и вашу дочь. Ведь это была ваша дочь?
– Падчерица. Что вы еще видели?
– Все было очень быстро.
– Что было очень быстро?
– То, что там наверху произошло.
– А что там наверху произошло?
– Это вам лучше знать. На секунду мне померещилось, будто ваша падчерица хотела броситься с балкона, а вы ее удержали. Но это, разумеется, чушь.
– Разумеется. С чего бы моей падчерице бросаться с балкона?
– Вот именно. Но ее крик очень меня напугал, знаете.
– Она вскрикнула, потому что выронила коробочку с кольцом.
– После я это сообразила. Поэтому подняла коробочку и стала ждать. Должны же вы были спуститься и поискать.
После этих слов мы молча обменялись долгим взглядом.
– Я вам чрезвычайно благодарен, – сказал я наконец. – Разрешите теперь проводить вас домой.
– Нет, я еще погуляю. Кольцо очень красивое и очень дорогое. Читают ли американские школьники немецких классиков?
– Да. А почему вы об этом спрашиваете?
– У Шиллера есть стихотворение об очень красивом и драгоценном кольце. Но вы его, вероятно, не знаете.
– Вы правы, не знаю.
– Спокойной ночи, мистер Джордан.
– Спокойной ночи, фрау доктор. Отойдя два шага, она вдруг остановилась:
– Я солгала вам, мистер Джордан. На балконе я видела не только вас с вашей падчерицей.
– Что же еще?
– Я видела вашу падчерицу одну. Я видела, как она колебалась, то бросаясь к перилам, то отшатываясь назад. Я замерла внизу, не решаясь ни крикнуть, ни перебежать на ту сторону улицы, боясь, что любой шум может толкнуть ее на худшее. Я стояла вот тут, за этим деревом.
– Хочу вам объяснить…
