Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Я нашел Машу Треплеву, — сообщил я не без гордости. — И Ольгу Ухтомскую тоже. Они вместе прячутся в Лыткарино, в Преображенской церкви.

— Молодец, бяша, хорошо, — похвалил меня Толян, словно за ухом почесал. — Сам к ним не суйся.

— Но тут возле храма какие-то подозрительные ребята крутятся, — предупредил я. — Поторопитесь.

— Разберемся, — ответил Кемеровский. — Как думаешь, крест при них?

— А я знаю? Я издалека наблюдал, через бинокль. Сейчас они снова из церкви вышли. Погляжу еще и перезвоню.

Передохнув с минуту, я опять стал набирать номер куратора.

— Олег Олегович? Я из тамбура говорю. Электричка сейчас тронется. У Алексея удалось выяснить самое главное: мы едем за каким-то сундучком. Возможно, это именно то, что вас интересует. Так что не теряйте времени.

— Отлично, Александр Анатольевич. Приятно иметь дело с творческой интеллигенцией. Постарайтесь пробыть в Лыткарино как можно дольше. Впрочем, надеюсь, что буду там даже раньше вас.

— По воздуху, что ли?

— Именно, дорогой мой, именно. И по воздуху и по морю, аки по суху. Мы тоже кое-что умеем, особенно если геликоптер под боком.

— Ну-ну. Вот только, кажется, за нами какие-то ребятки увязались. Не нравятся они мне что-то. Карманы оттопыриваются. Никак, с оружием.

— Не волнуйтесь. Ведите себя спокойно. В Лыткарино вас встретят.

Он отключился, а я стал звонить академику.

— Толяныч? — сказал я. — Ну, все в порядке, крест у них. Я сам видел. Сверкает на солнце. Они им полюбовались, потом опять спрятали и ушли в храм. Чего мне теперь-то делать?

— Найди какую-нибудь палатку и лакай пиво, — ответил Кемеровский. — Услышишь стрельбу — падай на землю и замри. Потом я тебя вознагражу.

Ага, дыркой во лбу! — подумал я, отключая сотовый. И поспешил вниз. Уже не как Азеф, а как Фигаро какой-то…

Алексей ждал меня в номере.

— Пошли, — сказал он. — Маша сейчас подгонит к общежитию машину.

Мы спустились и минут десять стояли возле подъезда. Наконец, появилось хорошо знакомое мне пежо. Маша сидела за рулем.

— Угнала, что ли? — спросил я.

— Нет, сам одолжил, — ответила она. — Даже предупредил, что с тормозами неважно.

А Алексею, кажется, было все равно, откуда появился этот автомобиль.

Когда Маша стала выруливать на окружную дорогу, я поинтересовался:

— Надеюсь, ты не проболталась у своего друга, что мы направляемся в Новый Иерусалим?

— Нет. Я сказала, что мы едем в другое место. В Лыткарино, — ответила она.

Как занятно! — подумал я. — Мы мыслим в одном направлении.

— Там очень красивая и теплая Преображенская церковь, — заметил Алексей.

— Скоро возле нее будет еще теплее, — отозвался я. — Просто горячо, надеюсь.

Путь наш лежал к Истре, на другой конец Подмосковья от Лыткарино. Пятые сутки мы куда-то ехали, мчались, попадали то в одни, то в другие происшествия, но искомая цель приближалась все ближе и ближе. Однако оставалось и совсем немного времени до окончания того срока, который обозначил таинственный старец в заброшенном скиту Оптиной пустыни. Еще два дня. Кстати, я так и не узнал у Алексея, кто он? Но едва я собирался об этом спросить, как Алеша начал рассказывать:

— Никон задумал строить Новый Иерусалим в точном соответствии с его восточным образцом. Это было не просто гениальное и провидческое соображение. Это было начало пути России к Иерусалиму Небесному, к тому, что отрывает от земли, что всегда вдохновляло и поддерживало Святую Русь. И это глубочайшее понимание вечности, места в нем русского человека. Мало скопировать. Мало переименовать реку Истру в Иордан, назвать истринские холмы Синаем и Фавором, а Воскресенский собор создать как храм Гроба Господня в Иерусалиме. Нужно еще предвидеть русскую Голгофу. Свою в том числе тоже, — добавил он, помолчав.

— Где нас будет ждать Агафья Максимовна? — спросил я.

— Точно не знаю. Думаю, в одном из приделов Воскресенского собора, всего их двадцать девять. Может быть, там, где покоятся мощи патриарха Никона.

— Собор, кажется, обрушился после его смерти? — задала вопрос Маша, лихо ведя пежо. Она обгоняла всех подряд. Скорость у нее в крови. Любит бегать и убегать.

— Ты о тормозах помни! — посоветовал я. — Не то сами обрушимся.

— Новый Иерусалим и не был достроен при его жизни, — отозвался Алексей. — Еще бы! Тут работы на сто лет. Нужно было повторить все святые места с родины Христа. Гефсиманский сад, Вифлеем, Елеонскую гору, Саулов источник, словом, все. Специально ездили в Палестину и делали замеры. Сам Никон со всей своей страстностью копал и таскал кирпичи. А Воскресенский храм, между прочим, воздвигали белорусы и украинцы, наши братья-славяне, во главе с Аверкием Мокеевым. Так что в Новом Иерусалиме — еще и единство нации. Но он все-таки вышел не совсем восточным. Центральная часть собора — совершенно русская, с большим барабаном и главой, а колокольня с юга и вовсе напоминает Ивана Великого. Да, лет через тридцать после смерти Никона шатер в круглом зале внезапно обрушился. Случилось это, как ни странно, когда Петр I умер. А может быть, в этом и нет ничего странного, — подумав, продолжил он. — Все имеет свой тайный смысл, я это не устану повторять. И еще лет двадцать пять церковь лежала в руинах, пока ее не восстановила самая благонравная императрица на троне Елизавета.

— Немцы в сорок первом тоже пробовали взорвать монастырь, да не очень-то получилось, — добавил я.

— Фашисты своих-то пасторов поубивали и пересажали, чего ж им с православными святынями церемониться? — отозвался он. — Гитлер на деле ставил задачу уничтожения христианства. Был у него всего один умный советник — Шойбнер-Рихтер, который призывал к воскрешению заветов Тройственного Священного Союза и дружбе с Россией, да и того убили якобы шальной пулей во время мюнхенского пивного путча. А на его место идеологом пришел Розенберг. Ну, это известный певец превосходства германской крови… Как еврей, только наоборот. Плюсы и минусы совпадают, как сказал бы наш друг Владимир Ильич. Любопытно, что еще в 1918 году блаженный старец схимонах Аристоклий говорил в Москве пророческие слова, что, по велению Божию, немцы со временем войдут в Россию, наделают много бед, но уйдут, а тем самым спасут ее от безбожия. И ведь верно. Что творилось после Гражданской войны и позже, вплоть до нападения Гитлера? Преследования христиан можно сравнить только с эпохой Нерона, да и то мало.

Мы мчались вперед со скоростью больше ста двадцати километров в час, нарушая все правила, а Алексей продолжал рассказывать:

— Это был подлинный пир сатанистов. В Твери, кажется, поставили памятник Иуде Искариоту — от освобожденного человечества, а хотели вначале самому Люциферу. В карательные органы хлынул весь маргинальный сброд, деградировавшие русские солдаты, матросы, крестьяне, местечковые евреи, поляки, латыши, китайцы, чехи, настоящие маньяки и садисты. Некая Роза Шварц в Одессе особенно любила сладострастно измываться над молоденькими юнкерами, в сфере половых органов, какие-то ритуальные мучения, от которых те умирали медленно и страшно, с искаженным до неузнаваемости лицом от боли. Таких Шварц было множество во всех отделениях ЧК. А другие сидели и любовались казнями, пили вино, курили и играли на фортепьяно.

— Да, Октябрьская революция завершилась небывалым иудейским триумфом и разгулом еврейской мести, — согласился я. — Это было явление, не имевшее прецедента в мировой истории. Хазарский каганат отдыхает. Даже нынешние времена более тихие. Сейчас уничтожают цивилизованно.

— А тогда — сотни тысяч, миллионы ученых, инженеров, врачей, писателей, профессоров, крестьян, самих же рабочих, я уж не говорю о духовенстве. Весь цвет и генофонд нации, народа. На одном полигоне в Бутово под Москвой расстреляли десятки тысяч священнослужителей. А Соловки? Митрополита Владимира в Киеве душили цепочкой от креста, а до этого из пушек обстреляли Печерскую лавру. Потом его искололи штыками, он плавал в луже крови. Престарелого протоиерея Петра Скипетрова убили прямо на паперти другой лавры — Александро-Невской. Даже над мощами невинного отрока Артемия, почившего в 1573 году, и то надругались, изрубили на куски и бросили в колодец. Вот какова сила злобы! В реке с камнем на шее утопили епископа Тобольского Гермогена, а с ним и всю делегацию верующих, пришедших просить за него. Владык Феофана Соликамского и Андроника Пермского связали за волосы, продели под узел жердь и обнаженными окунали в прорубь, пока тела их не покрылись льдом. Епископа Амвросия в Свияжске замучили, привязав к хвосту лошади и пустив ее вскачь. В Самарской губернии владыку Исидора предали самой мучительной смерти, посадив на кол. Епископа Никодима в Белгороде забили железными прутьями, а тело бросили в выгребную яму и не разрешили хоронить. Платона Ревельского, тоже епископа, обливали холодной водой на морозе, пока он не превратился в ледяной столб. Прямо в церкви на царских вратах повесили архиепископа Воронежского Тихона. А с ним вместе замучили еще до двухсот иереев. В Юрьеве топорами зарубили 17 священников. Раздавили жерновами пресвитера Андрея Зимина в Уссурийском крае. Духовника монастыря святой Магдалины схватили прямо в церкви во время богослужения и выстрелили прямо в рот, с криком: вот тебе твое святое причастие! Но у многих извергов при этом у самих мутился рассудок, сходили с ума или стреляли в своих же. В городе Богодухове всех монахинь согнали на кладбище к глубокой яме, надругались, вырезали груди, еще живых побросали вниз…