Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 5, 2000
Последний вывод надо помнить тем западным политикам и интеллектуалам, которые высокомерно кривятся от нынешних российских проблем, от коррупции, от неурегулированности отношений между уровнями власти, резкости или некорректности действий отдельных наших политиков. О нем не следует забывать и нашим демократическим страдальцам, жалующимся на причудливость сегодняшней демократии в России по сравнению с западными образцами. Дело не только в отсутствии значительного демократического опыта и традиций, хотя и это тоже важно. Дело не только в том, что за 90-е годы Россия прошла политический путь, который на Западе занимал многие десятилетия, если не столетия. Посмотрите на современные развитые страны в то время, когда они находились на сопоставимом с нынешней Россией уровне экономического развития (скажем, США на рубеже XIX–XX веков, Италию в 50-е годы). Вы увидите и схожие формы политической борьбы, и попытки олигархических структур доминировать в политической жизни, и сопоставимый уровень коррупции.
Однако на ту же проблему можно посмотреть и с другой стороны — так сказать, снизу. Забавными выглядят ссылки на современный Китай, указания на преимущества выбранной этой страной модернизационной модели по сравнению с российской. Я отчасти понимаю, когда об игнорировании китайского опыта с раздражением говорят представители некогда реформистского крыла советской номенклатуры: китайский путь означал бы не только сохранение, но и упрочение их политического и хозяйственного влияния еще на пару десятилетий. Ведь социальная суть китайского пути состоит в сохранении власти в руках старой номенклатуры благодаря однопартийной системе и идеологической жесткости режима, когда экономические преобразования проводятся постепенно и под контролем номенклатуры, а попытки проявления политической активности вне этих рамок жестоко подавляются. Однако идеи благотворности «китаизации всей страны» получили гораздо более широкое распространение и в России, и среди западных интеллектуалов.
Я оставляю в стороне вопрос о политической невозможности и нравственной ущербности предложений об использовании китайского опыта в современной России. Это было политически невозможно, поскольку к началу 90-х годов была разрушена партийно-чекистская вертикаль власти, без которой в принципе невозможен эволюционный путь китайского типа; это было бы безнравственно, поскольку ценности демократии, идеалы политической свободы не могут и не должны измеряться арифметикой краткосрочной экономической целесообразности[13].
Впрочем, использование китайского опыта в СССР конца 80-х было невозможно и по социально-экономическим причинам. По уровню среднедушевого ВВП эти две страны разделяло столетие, что отражалось и в качественных параметрах. Соотношение городского и сельского населения, структура ВВП и занятости, уровень грамотности, система социального обеспечения населения и соответственно корреспондирующие со всем этим среднедушевой ВВП и бюджетная нагрузка на экономику (доля бюджета в ВВП) Китая весьма близки соответствующим показателям СССР 20-х годов.
Таким образом, для реализации модели ускоренного экономического развития при сохранении политического авторитаризма принципиально важны три условия. Во-первых, низкий уровень экономического развития, наличие значительного числа не вовлеченных в эффективное производство трудовых ресурсов (аграрное перенаселение). Во-вторых, низкий уровень социального развития, когда государство не имеет характерного для развитого общества объема социальных обязательств. (Например, если в КНР социальным страхованием и пенсионным обеспечением охвачено не более 20 процентов населения, то в СССР оно распространялось на всех.) Наконец, в-третьих, низкий культурно-образовательный уровень, когда требование демократизации еще не является одним из ключевых для значительной массы населения.
Все эти черты налицо в КНР, и всех их не было в Советском Союзе 80-х годов. Поэтому те, кто выражает сожаление, что Горбачев не пошел по пути Дэн Сяопина, или рекомендует России учиться у Китая, должны согласиться на следующие условия: правительству следует отказаться от социальных обязательств и перестать платить большую часть пенсий и социальных пособий; также сократить объемы предоставления бесплатных услуг в области здравоохранения и образования, доведя уровень бюджетной нагрузки в ВВП с нынешних 36–40 процентов до 20–25. Однако сторонники китайских рецептов мотивируют их в значительной мере как раз деградацией социальной сферы России. Но тогда все эти рекомендации уходят из сферы реальной экономической политики в область благородных, но бесполезных мечтаний.
Однако ни схожесть нашей социально-политической системы с Западом на более ранней, индустриальной, фазе его развития, ни наша нынешняя социально-политическая несхожесть с Китаем не должны внушать ни самодовольства, ни самоуспокоения. Хотя социальная и экономическая структура современного российского общества и сейчас, несмотря на глубокий экономический спад, остается гораздо ближе к развитым странам, чем к развивающимся, результаты прошедшего десятилетия не могут быть оценены однозначно.
Разрыв с Западом остается колоссальным. Более того, резко снизился показатель среднедушевого ВВП — тот самый показатель, который, как мы видели, дает обобщающую характеристику социально-политического уровня. Конечно, колебания ВВП не ведут к немедленному симметричному изменению всех других параметров жизнедеятельности общества. Россия остается страной с высокообразованным населением, с экономической и социальной структурой, характерной для индустриального общества, начинающего движение в постиндустриальную эру. От резкого падения ВВП на душу населения все эти благоприятные особенности российской социально-экономической структуры автоматически не исчезают. Однако с позиций исторической перспективы такая ситуация не может быть устойчивой.
Совершенно очевидно, что мы находимся на критическом рубеже в развитии страны. Налицо очередная развилка, причем вопрос стоит очень жестко. Или мы найдем путь для преодоления качественного разрыва по сравнению с уровнем развитых западных государств, обеспечив соответствие экономического уровня развития страны социальному и интеллектуальному уровню ее народа. Или произойдет деградация интеллектуального потенциала до соответствующего экономического уровня. Конечно, изменения как в ту, так и в другую сторону будут происходить постепенно, однако выбор между инерцией роста и инерцией деградации будет сделан уже в ближайшее время. Точнее, выбор делается уже сейчас. И от этого выбора зависит будущее страны, а может быть, и само ее существование.
Особая сложность ситуации состоит в том, что практически невозможно сказать, что конкретно надо делать для решения стоящих перед Россией проблем. Можно долго и убедительно объяснять, какие реформы нужны для улучшения экономической ситуации: налоговую, бюджетную, — как улучшать инвестиционный климат. Можно убедительно доказывать, какие изменения в Конституции приведут ко всеобщему счастью, или, напротив, доказывать, что Основной закон страны лучше не трогать (я лично разделяю последнюю точку зрения). Можно предлагать рецепты либеральные и авторитарные, можно критиковать и те и другие. Но что может стать решающим фактором в прорыве или деградации, знать не может никто.
Исторический опыт свидетельствует, что рецепты прорыва к «всеобщему счастью», как правило, оказываются ошибочными. Страна находит путь к благосостоянию, осуществляет или не осуществляет социально-экономический прорыв не тогда, когда исполняет на десятилетия вперед расписанные планы, а когда решает конкретные задачи и в процессе их решения нащупывает точки и инструменты прорыва. А уже потом политики и историки объясняют, благодаря каким гениальным предначертаниям одна страна совершила чудо, а другая попала в ловушку стагнации.
Анализируя ситуацию в стране для определения пути ее оптимального развития, важно трезво относиться к двум факторам, о выдающейся роли которых особенно часто можно слышать и в интеллектуальной, и в политической среде. Я имею в виду такие любимые нашей публикой темы, как наличие у России богатых природных ресурсов и не менее богатых национальных, исторических, культурных и т. п. традиций. Значение этих факторов по меньшей мере не следует оценивать однозначно: богатство природных ресурсов только на поверхности выглядит как благо. Весь опыт XX столетия свидетельствует, что наличие этого фактора само по себе не является ни необходимым, ни достаточным для решения масштабных социально-экономических задач. Скорее наоборот: изобилие ресурсов нередко становилось фактором, развращающим правительства, вселяющим необоснованные надежды и отнюдь не стимулирующим проведение ответственной экономической политики. Пример тому — опыт стран, которые было принято относить к третьему миру. В первое послевоенное десятилетие, когда происходили бурные процессы деколонизации и на картах Африки и Азии появились десятки новых государств, распространенным было мнение, что именно «черный континент» будет демонстрировать бурные темпы роста, тогда как у азиатских стран вряд ли есть надежда на процветание. Объяснялось это именно наличием богатейших природных ресурсов в одном случае — и почти полным их отсутствием в другом. Прошли годы — и, как это чаще всего бывает, прогноз сбылся с точностью до наоборот. Многие азиатские страны обеспечили высокие темпы роста и быстрое преодоление отсталости от «первого мира», а Африка пребывает в нищете и кризисе, несмотря на все свои алмазы, нефть, цветные металлы, гидроэнергоресурсы.
