Юрий Вигорь - Арбат
Он помогал Руслану Бигтамирову врубиться в арбатский мир, как звонкий клинок с хрустом врубается в переспелый арбуз. Чеченцы отнюдь не взглядом созерцателя присматривались к городу. Они давно присматривались глазом рачительного хозяина к Арбату, к Новому Арбату. Была идея открыть здесь парочку ресторанов, парочку казино. Если есть «Грузинская кухня», то почему не быть «Чеченской кухне»? В ней жарче горит в печи огонь. И выше стелется дым над чайханой. Но, подумав, чеченцы решили, что ресторанный бизнес повременит. Бросалась в глаза иная закономерность — на Новом Арбате все тротуары густо уставлены машинами. Стояночный бизнес мог приносить хорошие деньги. Каждый квадратный метр мог приносить в час почти тридцать центов. Закона о стоянках не было, не было распоряжений мэра. Русские этого не замечали. Они увлекались торговлей. Сашка Муркин строил рядом с Домом книги еще один гастроном. Есть все хотят. Дома скупали, захватывали, но мало кто думал о захвате улиц. У Руслана же вызрела мысль захватить весь Новый Арбат. Сделать платный въезд. Четную и нечетную стороны улицы уставить сплошь машинами, а над Новым Арбатом построить платный скоростной виадук. Парализующие улицу кортежи президента Путина как-то не вписывались в пеструю коммерческую новоарбатскую жизнь, они нарушали ее мерный ритм, они нарушали планы Руслана Бигтамирова. Да и сам Путин был здесь чужак и абсолютно не защищен. Его запросто можно было отстрелять. Отстрелять и получить миллион долларов, назначенный за его голову Шамилем Басаевым. Но что такое миллион? Нужна была машина по отмывке больших денег. Нужно было изобретать механизмы по отмывке серьезных башлей. И чеченцы через русскую фирму «Нептун» предложили правительству Москвы вложиться деньгами в обустройство всего Нового Арбата, в строительство на всех тротуарах автостоянок. И Ресин подписал проект. Подписал договор. Дни лоточников были сочтены. Им оставалось жить здесь еще полгода, не больше. На автостоянках планировалась торговля автомаслами я хот-догами. Торговлю Бигтамиров решил доверить Мустангеру. И Мустангер присматривался к всевозможным мелочам, в том числе и к лоточной жизни. Он приметил своим зорким глазом орла такую пичугу, как Сюсявый, и оценил его организаторские способности… Карьера Сюсявого имела шанс пойти в гору. Мустангер предложил ему тысячу долларов в месяц плюс один процент с каждого лотка. Один процент с прибыли! Это мог быть крутой навар. Но он требовал поставить дело должным образом. А до поры до времени никто не собирался тревожить книжную лоточную жизнь. Планы Бегтамирова не смел разглашать и Сюсявый. Они должны были стать для москвичей сюрпризом. Впрочем, как было замечено иностранцами и иноверцами, москвичей трудно чем-либо удивить. Что бы ни произошло в городской жизни — они воспринимают это как бесспорный факт, как волю Бога, сливающуюся с волей мэра или президента… Но не так воспринимали эти грядущие нововведения азербайджанские мыслящие паханы. Не так воспринимали Карен, Нурпек и Садир. Аллах Аллахом, но главное — прибыль, прибыль и здравый смысл. Закия и Зуди были в отчаянии. Заур и Додик бушевали. Мансур сперва планировал развязать войну. Можно легко отстрелять одного-двух чеченских авторитетов, можно мимоходом пощипать братву. Но тогда из Чечни приедут настоящие бойцы, ваххабиты, солдаты Аллаха, не ведающие страха смерти. И может случиться так, что не останется ни одного азербайджанского ресторана, они исчезнут даже из «Дома Ростовых». Исчезнут туалеты Закии, цветочные домики Зуди и Садира, сиротливым станет без азербайджанских ресторанов Арбат… Риск был велик. Да и стоило ли затевать перестрелку, если Ресин уже утвердил проект с автостоянками на Новом Арбате. Чеченцы намечали взять в свои руки все арбатские подвалы, все подземные переходы, все тоннели и катакомбы под президентской трассой. Разрабатывалась линия стратегии проникновения в Подземную Москву. Это был непознанный властями мир. Мир, до которого так и не успел Добраться мэр Юрий Лужков. Бегтамиров мечтал взять в свои руки все подземные эшелоны города, где расположены ливнестоки, водопровод, электрокабели, канализация. Зачем захватывать Кремль? Это каменное, показное сердце Москвы. Достаточно взять в руки печень, почки города, кровотоки, венозные артерии… И Мансур понял, что азербайджанцы все эти годы попросту теряли время зря, они слишком увлеклись торговлей, увлеклись продажей цветов, а надо было смотреть вдаль… Да, если бы Мансур в свое время прочел роман, эпохальный роман Аполлинария Дрыгунова «Гибель Москвы», у него на многое открылись бы глаза, он почувствовал бы перспективы. Но Мансур не читал книг. Он был убежден, что в книгах только одна красивая ложь. Он прочел за всю свою жизнь только пять книг, еще в школе. Проходя мимо книжных лотков, он воспринимал их как уличную бутафорию. Он не был знаком с Сюсявым. Он не присматривался к лоточной жизни, как не присматривался к жизни жуков, мух, ос. Город был в его глазах огромной клоакой, где всегда можно поживиться. Где должны уживаться мыши, крысы, бродячие коты, где идет грызня за кости между слабыми, а сильные всегда сумеют договориться. Можно делить лотки, можно делить тротуары, кварталы. Но отдать все тротуары без боя, только потому, что Ресин утвердил и подписал проект, — это было уж слишком. Это был удар поддых, от которого замирало дыхание. А тут еще ГУВД ни с того ни с сего затеяло беглую проверку уличных лотков, цветочных балаганчиков, биотуалетов… И даже сам глава управы «Староконюшенная» корефан Мозгачев ничем не мог ему помочь. Он мог отбить ментов из ОВД «Арбат», но наехали менты из ГУВД. Они не брали мелких взяток. Они брали круто. С ними было непросто договориться. Они тоже явились не просто так, а по чьей-то наводке. Может, наводке тех же чеченцев. И Мансур дал команду временно свернуть нелегальную торговлю. Сделать недельный перекур, а там осмотреться. Знакомые менты через своих знакомых ментов в ГУВД подскажут, откуда дует ветер, откуда тянет гарью.
…Это было начало тех войн за новый передел Москвы, которые в полную силу разгорелись позже, в конце 2005 года, когда в Москве был уже новый мэр и вводились новые порядки, рушились криминальные рынки, и в том числе рынок сына Юрия Лужкова; приходили в упадок построенные по затее мэра «Русские бистро», где царила дороговизна, рушился «Земельный банк» Елены Батуриной. Самый дорогой город мира уже не мог вынести на своих плечах поборы ста шести олигархов и еще платить добавки к пенсиям шести миллионам пенсионеров. Это было начало великого кризиса, обвал техногенных катастроф. Но не будем спешить окунаться в пучину тех неуютных дней. Вернемся к нашим читателям. Вот показался на углу Арбатской площади и Нового Арбата Сюсявый с сумками в руках, а рядом с ним двое грузчиков и сам хозяин лотков Афонькин. Сюсявый снова влился в книжные ряды. История о мешках с гексогеном давно утратила злободневность, а подвалы Миши и Паши стали недоступны для лоточников. Приходилось обживать новые норы.
Сюсявый нацелился было взять в аренду угол в подвале наших героев, но Костя не хотел его соседства, не хотел, чтобы каждое слово стало достоянием ушей всего Арбата и Нового Арбата, не хотел, чтобы с них снимали каждый день рентгеноскопию души для чиновников из управы «Арбат». С ним надо было держать нейтралитет, держать безопасную дистанцию, вести беседы о поставках книг, о скупке ворованных в экспедициях книг, рассуждать о сбыте товара и ценах, но не более. Любая откровенность могла стоить дорого. А он умел вызвать человека на разговор, порой начиная сам откровенничать и вроде бы искать сочувствия собеседника, доброго совета, неожиданно раскрывая свою беззащитность, свою неуверенность, свое одиночество, свой неизлечимый страх того, что удача вот-вот покинет его. И Костя никогда не знал толком, правдив он в эти минуты самообнажения или только играет с ним. У Сюсявого не было настоящих друзей, но было множество приятелей, уличной шушеры, торгашей, бандитов, постоянных клиентов. С этой публикой просто нелепо было откровенничать о чем-то, любое душеизлияние было простительно только по пьяни и его не принимали в расчет, как пустой бред. Душевная открытость считалась опасным пороком для человека дела. Ты всегда должен был выглядеть бодрячком, уверенно рассекающим волны жизни, равнины морей и пучины океанов. Отягощенный грузом душевных самокопаний, слизняк мог в любую минуту прогнуться в бизнесе, мог подвести, мог сломаться, закиснуть, запить, уколоться наркотой и подвести компаньонов, подвести коллег. Душевная открытость и чрезмерная разговорчивость считались серьезным изъяном в среде фирмачей и в обществе чиновников. Как говаривал инспектор Моисейкин, «свой душевный гной ты должен держать в себе». Душеизлияния были так же неприличны, как испортить в обществе воздух. Ты можешь быть разговорчив, тебе простят треп о других, оценят твой талант хохмача и шутника, оценят откровения о сексуальных похождениях, простят похабство, но любую достоевщину не простят. На Новом Арбате среди лоточников есть человек по кличке «Марсель Пруст». Откровенный — до чрезвычайности. Этот человек не умеет врать. Выручки у него всегда посредственные. Он милый парень, но его считают чуть-чуть двиганутым. Он человек из минувшей эпохи, эпохи гнилой интеллигенции. Он непонятен своей полигамностью души, тем, что его временами охватывает грусть. Он чувствует себя белой вороной и в эти приступы грусти попросту пьет. Пьет в то время, когда самый сезон продаж, когда торговля ладится, как никогда, и бабки текут рекой. А в лютые холода, когда покупателе надо заманивать на огонек и прямо-таки отогревать, он бодр и весел, хотя денег — шаром покати. Он непонятен, он загадочен как Путин, этот чертов Марсель Пруст. И все считают его стукачком. Но даже ФСБ таких, как он, предпочитает обходить стороной. Языкастые, рыхлые люди опасны даже как провокаторы. Зато уважают такие характеры, как Барбос, или Акула Додсон, или братья Брыкины и Подмалинкин. В этих людях нет зашоренности, в них нет тайны, они все как на ладони. Их девиз: «Не тронь, а то проглочу и выплюну вместе с пуговицами». Но Сюсявый был намного сложнее, чем все эти персонажи, все эти Барбосы, Бульдоги, Акулы Додсоны. Он был артист малой сцены, мастер мизансцен, тонко организованных эпатажей. Он владел высшим пилотажем трепа. Он был неутомимо улыбчив. Он был неиссякаемо жизнерадостен. Таким он был прежде. Но теперь в его лице улавливалась некая тень задумчивости. Странная для него погруженность в себя. В нем жили теперь как бы два Сюсявых: тот, прежний, такой простой и понятный всем лоточникам, и новый, надтреснутый Сюсявый, с тревожным блеском глаз. Легкие тени страха лежали на его лице, синели под провалом глазниц. Прежде сухие, горячие ладони стали слегка влажными. От его рукопожатий нельзя было увернуться. Приближаясь к вам, он уже нацеливал на вас свою выпростанную вперед, как короткий римский меч, кисть. А прощаясь, говорил: «Ну покедова. Держи клешню». Его рука и впрямь напоминала влажную клешню.
