Елена Толстая - Очарование зла
Она так много плакала в эти дни, что слезы стали как будто естественным ее состоянием. И когда в конце месяца неожиданно позвонил Дуглас, Вера восприняла это как избавление.
Он назначил ей встречу в кафе. В том самом, где иногда она встречалась со Святополк-Мирским. Еще одна изощренная форма жестокости. А может быть, Дуглас просто не знал об этом.
Вера старалась не думать о Дмитрии. Она не умела молиться. То есть когда-то в детстве наверняка умела, дети всегда умеют разговаривать с ангелами и Богом, но потом это умение забывается. В русскую церковь ходить было невыносимо. Там все время служили панихиды по разным убиенным белогвардейцам, едва ли не с перечислением всех их орденов и воинских заслуг, долго и нудно возглашали многолетие различным кандидатам на русский престол. И Вера чувствовала себя беспризорником. Ей не к кому было пойти со своей печалью.
В конце концов она нашла свой способ: по-детски, перед сном, бормотала: «И еще, добрый Боженька, помоги Мите, если у тебя получится». Но в душе, особенно проснувшись поутру и вспоминая, как засыпала накануне, Вера всегда знала, что молитва эта лишена смысла: Вера ни во что не верила.
Дуглас возник из пустоты. Просто вдруг взял и уселся за тот же столик, где ожидала Вера. Она не заметила, откуда он появился.
Дуглас небрежно произнес:
— Вам привет от Этьена.
— «Этьен» в конце, — пробормотала Вера. — Все правильно, Жорж. Благодарю вас. То есть передайте ему, что я всегда рада его видеть, Жорж.
Он поморщился.
— Когда вы перестанете кривляться?
— Никогда.
— Прошу вас внимательно отнестись к новому заданию.
— Я само внимание, — сказала Вера.
Каким тусклым сделался мир! Париж поблек, выцвел, как фотография, все лето пролежавшая на подоконнике. Город, где не стало ни Дмитрия Святополк-Мирского, ни отца. По слухам, и Эфрон куда-то подевался. Марина больше не проводит поэтических вечеров. В газетах пишут что-то мутное об исчезновении генерала Миллера, об участии в этом скандальном деле певицы Плевицкой… (Ну мыслимое ли дело? Ай да Надежда Васильевна!) Но все это было тускло, ненужно.
Вера опустила глаза и увидела, что на столике перед ней лежит длинный конверт.
— Что это? — спросила она.
— Деньги, — равнодушно ответил Дуглас. — Десять тысяч франков.
— Это мне? — деланно обрадовалась она. — Что купить? Может, сережки? Я вчера видела прехорошенькие…
— Нет, эти деньги вы должны отправить почтовым чеком. Вот по этому адресу.
Дуглас аккуратно положил бумажку с четко написанным адресом.
Вера взяла листок, поднесла к глазам. Лицо у нее вытянулось.
— Но ведь это же… мать некоего Ролана Аббиата!
Дуглас с удовольствием следил за ней. Итак, несмотря на все свое «затворничество» и «мрачное настроение» (как она сама сообщила по телефону), Вера Гучкова продолжает следить за новостями. Имя Ролана Аббиата было во всех газетах. Его подозревали в убийстве Рейсса.
— Да, — спокойно подтвердил Дуглас. — Именно так. Мать Ролана Аббиата.
— Безумие! — сказала Вера. — Для чего посылать ей деньги? Полиция наверняка следит за нею.
— Да о чем вы говорите! — отмахнулся Дуглас с деланной небрежностью. — Об этом убийстве давно уже забыли. Парижская полиция занята Миллером. Отправляйте деньги и ни о чем не заботьтесь.
Гучкову необходимо было услать из Парижа. Сама она ни за что бы не уехала, ее упрямство общеизвестно. Давать ей какое-то новое поручение было признано делом бессмысленным: наверняка испортит. А в свете последних событий, когда в «Союзе возвращения» был произведен обыск и десятки агентов находились на грани провала, Вера Гучкова вполне могла быть задержана по серьезному подозрению. Кто знает, какая новая идея взбредет ей на ум? Она ведь может начать откровенничать в полиции. Особенно если сочтет, что подобные откровения по-новому щекочут ее нервы.
— Какое ужасное задание! — сказала Вера, проведя кончиками холеных пальцев по конверту. — Ну что за глупость, в конце концов!
— Вы критикуете решение Центра? — холодно осведомился Дуглас.
— Нет, не критикую… хотя решение Центра совершенно идиотское. Почему это должна делать именно я? Отправку денег, я имею в виду… У меня кошмарно заметная внешность. Если что-то случится — любой почтовый служащий меня сразу вспомнит.
— Ничего не случится, — сказал Дуглас, глядя на нее с отвращением. «Действительно, внешность запоминающаяся, — подумал он. — И вот вопрос: почему эта красивая женщина так меня бесит? Мне ничего, кажется, так не хотелось бы, как взять связку розог, задрать на ней юбочку и всыпать по первое число… Возможно, это желание — форма сексуального влечения. Возможно. Но услышать, как она визжит и хнычет, было бы приятно…»
Вера смотрела на него кисло, нимало не подозревая об этих мыслях. Лицо Дугласа по-прежнему оставалось скучным, взгляд — за семью печатями. Что называется, не сработались.
— Ничего с вами не случится, — раздраженно повторил Дуглас. — На всякий случай укажите в почтовом переводе чужой обратный адрес.
— Вот объясните, — Вера подалась к нему, — зачем весь этот риск? Между прочим, я должна скоро приступить к выполнению ответственного задания. Вам известно, что в Москве перед отъездом я получила весьма ответственное задание? Или вас не поставили в известность? Не удивлюсь!
Последнюю колкость Дуглас пропустил мимо ушей.
Вера сказала:
— Поручите почтовый перевод кому-нибудь другому.
Дуглас ответил ледяным тоном:
— Из-за убийства Рейсса и бегства Кривицкого у нас сейчас здесь практически не осталось людей. — Он посмотрел на Веру в упор и прошептал: — Подонки. Везде подонки. Вам ясно?
Она кивнула, чуть растерянно.
Дуглас вздохнул:
— И перестаньте наконец обсуждать приказы. Подобное обыкновение ничем добрым для вас не закончится. Вы меня поняли, правда?
— С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи, Жорж, — произнесла Вера, вставая. — Жорж в конце. Как всегда. Правда?
* * *Болевич знал о происходящем гораздо больше, чем Вера. Во всяком случае, достаточно, чтобы понимать: скоро агентурная работа в Париже будет свернута, и агентам — кому легально, а кому и нелегально — придется перебираться в другие города. У него не было сомнений в том, что теперь они с Верой увидятся очень нескоро. Если вообще когда-либо увидятся.
Поэтому он отбросил колебания и попросту явился к ней на квартиру. Так, словно ничего между ними не стояло: ни его отъезд в Бретань, к Цветаевой (на самом деле — к Эфрону, но Вера об этом не знала), ни потерянный ребенок, ни работа в паре с Кондратьевым, ни даже сам нарком Ежов.
Все с начала, с чистого листа.
Из таких крохотных, оборванных листков и состоял весь их роман. Крошечная стопочка дней — не наберется даже на повесть, по большому счету.
Увидев Болевича у себя на пороге, Вера поначалу обомлела.
— Ты?! Как тебя угораздило прийти, Болевич?
— Не закрывай дверь, Вера, — попросил он. — Я войду. Поговорим немного, потом, если ты захочешь, я сразу оставлю тебя.
— Нет уж! — заявила она, хватая его за руку и втаскивая в квартиру. — Ты уже оставлял меня. И раз, и другой. Сколько можно? Болевич, я больше так не могу!
— Я тоже, — пробормотал он, жмурясь.
Когда он открыл глаза, то увидел, что Вера быстро, деловито срывает с себя блузку.
— Ты что? — удивился он.
Она приостановилась.
— А ты что? Сколько у нас времени? Час? Полтора? Когда ты отправишься на очередное задание, а меня втравят в очередную глупость?
— Я не знаю, сколько у нас времени, — пробормотал он.
Она прищурилась.
— Да? Всегда знаешь, а сегодня — нет?
— Сегодня — нет, Вера. Все может измениться в любое мгновение…
Он схватил ее, наполовину обнаженную, за талию, привлек к себе, прижался лицом к душистой коже.
Когда его ладонь скользнула по ее спине, она поняла, насколько изголодалась по его прикосновениям.
— Ни секундочки не уступим, — прошептала она.
Им было отпущено более двух часов.
Ближе к вечеру в дверь позвонили. Болевич, блаженно дремавший у ее локтя, приподнялся, насторожился.
— Кто это может быть?
— Понятия не имею…
Ее лицо белело в полумраке. Вера встала, набросила халат, босиком прошла к двери. Болевич, одеваясь, слышал, как она разговаривает с пришедшими. Это была полиция. Ее вызывали для допроса в комиссариат.
* * *Рош смотрел на молодую женщину, которая сидела перед ним на табурете и курила с независимым видом. Она не нравилась ему. Она не была аристократкой, как некоторые из русских. Больше всего она походила на содержанку. Содержанки бывают на удивление надменны, даже жуть берет. И в то же время сквозь эту надменность сквозит доступность — за определенную сумму, разумеется. Некоторых подобное сочетание волнует, у Роша же оно вызывало раздражение.