Сол Беллоу - Дар Гумбольдта

— Как я понимаю, из-за этого роман его дочери катится в тартарары, — вставила Полли.

— Как раз наоборот, — поправил я. — Здесь же, на площади, жители деревни начинают высказываться. Молодой человек дочери говорит: «Давайте вспомним о том, что ели наши предки. Когда были обезьянами, мелкими зверушками и рыбками. Что едят все животные от начала времен. А ведь им мы обязаны нашим существованием».

— Ну нет, по-моему, это уже никуда не годится, — заявил Кантабиле.

Я сказал, что мне пора бриться, и они потащились за мной в ванную.

— Нет, — повторил Кантабиле. — Ничего хорошего я здесь не вижу… И все-таки, у тебя сохранился экземпляр?

Я включил электробритву, но Кантабиле отобрал ее у меня и сказал Полли:

— Не рассиживайся. Приготовь ленч для Чарли. Шагай на кухню. Немедленно. — А потом мне: — Сперва побреюсь я. Не люблю, когда бритва теплая. Чужое тепло меня раздражает.

И он начал водить жужжащей сияющей машинкой вверх и вниз, натягивая кожу и кривя лицо.

— Она приготовит тебе ленч. Правда, хорошенькая? Как она тебе, Чарли?

— Потрясающая девушка. И вроде неглупая. По ее левой руке я понял, что она замужем.

— Ну да. За каким-то растяпой, который работает на коммерческом телевидении. Пропадает там с утра до ночи. Я вижу Полли чаще, чем он. Каждое утро, когда Люси отправляется на работу в Манделин[249], приходит Полли и забирается ко мне в постель. Вижу, ты этого не одобряешь. Только выпендриваться передо мной не надо. Разве ты не завелся, как только увидел ее, разве не пытался перед ней покрасоваться? Ох уж эти маленькие желания. Перед мужиками ты так себя не ведешь.

— Признаюсь, люблю блеснуть, если рядом дамы.

Кантабиле задрал подбородок, чтобы пройтись бритвой по горлу. Кончик его бледного носа на темном фоне казался еще белее.

— Хочешь заполучить Полли?

— Я? Это что, абстрактный вопрос?

— Ничего абстрактного. Ты мне, я тебе. Вчера я разбил твою машину, таскал тебя по всему городу. Но теперь все по-другому. Я знаю, ты думаешь, мол, у тебя и так классная подружка. Мне плевать, кто она и что у нее в голове, только по сравнению с Полли она все равно низшая лига. По сравнению с Полли все девицы типичные дохлики.

— В таком случае мне следует поблагодарить тебя.

— А! Значит, не хочешь? Отказываешься? Получи свою бритву. Я закончил.

Он шлепком вложил теплую маленькую машинку в мою руку. А потом отошел от раковины, прислонился к стене ванной, скрестив руки и поставив одну ногу на носок.

— Напрасно отказываешься.

— Почему?

Лицо Ринальдо, совершенно лишенное красок, вспыхнуло бледным огнем:

— Можем развлечься втроем. Ты лежишь на спине. Она сидит на тебе и в тоже время обслуживает меня.

— Слушай, не надо грязи. Хватит. Я даже не могу представить этого.

— Чего ты выпендриваешься? Не понтись! — Он снова объяснил: — Я у изголовья кровати. Стою. Ты лежишь. Полли усаживается сверху и подается ко мне.

— Оставь свои отвратительные предложения! Я не хочу иметь ничего общего с твоими порнографическими играми.

Он бросил на меня убийственно-яростный взгляд, но мне было не до него. И без него меня поджидала убийственно-яростная компания: Дениз и Пинскер, Томчек и судья, Налоговое управление США.

— Ты же не пуританин, — сердито бросил Кантабиле. Но, почувствовав мое настроение, перевел разговор в другое русло. — Твой дружок Джордж Свибел во время игры говорил о какой-то бериллиевой шахте в восточной Африке. Что это за бериллий такой?

— Компонент твердых сплавов, которые используются в космических кораблях. Джордж утверждал, что у него есть знакомые в Кении…

— А! Он крутит дела с какими-то телками из джунглей. Могу поспорить, они его обожают. Он такой здоровяк и такой гуманист. Только бизнесмен-то он вшивый. Куда надежнее со стронсоновскими товарными фьючерсами. Вот это действительно крутой парень. Ясно, что ты мне не веришь, но я в самом деле хочу помочь тебе. В суде по тебе собираются пройтись паровым катком. Слушай, неужели ты ничего не припрятал? Не могу поверить, что ты такой идиот. Есть у тебя где-то подстава?

— Даже не думал.

— Неужели ты думаешь, что я поверю, будто у тебя на уме одни только ангелы на лестницах и бессмертные души? Я же вижу, этого просто быть не может, не так ты живешь. Прежде всего, ты пижон. Я знаю твоего портного. Во-вторых, ты старый развратник…

— Я что же, говорил о бессмертных душах той ночью?

— И ты чертовски прекрасно знаешь, что да. Ты говорил, что после того, как твоя душа проходит врата смерти — цитата, — она распространяется по всему миру и надзирает за ним. Слушай, Чарли, сегодня утром у меня появилась одна мысль насчет тебя. Закрой дверь. Давай, закрой. А теперь слушай: мы можем сделать вид, что похитили твоего ребенка. Ты заплатишь выкуп, а я переведу деньги на Каймановы острова и положу на твой счет.

— Дай-ка мне пистолет, — попросил я.

Он дал.

— Я определенно воспользуюсь им, если ты выкинешь что-нибудь подобное.

— Опусти «магнум». Это только идея. Не кипятись.

Я вынул патроны и, высыпав их в корзину для бумаг, вернул пистолет. Раз он делает такие предложения, понял я, в этом целиком моя вина. Разум способен подчинить себе произвол. Кантабиле, похоже, чувствовал, что сделался моим «ручным отморозком». И в определенном смысле подстраивался под этот образ. Вероятно, лучше оказаться ручным отморозком, чем просто придурком. Только вот был ли я столь разумен?

— Ты прав, — заявил Кантабиле, — киднепинг — это безвкусица. Ладно, а как насчет того, чтобы подкупить судью? Окружному судье хошь не хошь придется баллотироваться на следующий срок. Ты лучше меня знаешь, что судьи

— это тоже политики. В Организации есть такие типчики, которые или проводят судей, или прокатывают на выборах. За тридцать-сорок штук нужные ребята найдут подход к судье Урбановичу.

Я фыркнул, выдув мелкую тырсу из бритвы.

— Тебе и это не нравится?

— Нет.

— Да ведь другая сторона скорее всего уже успела подцепить его. На кой такое джентльменство? Оно больше похоже на паралич. Поверить не могу! Твое место — за стеклом в музее. Думаю, ты так никогда и не вырос. А что, если я скажу: «Признай себя банкротом и смойся из страны»? Что скажешь?

— Скажу, что не стану покидать США только из-за денег.

— Это хорошо. Значит, ты не такой, как Веско. Ты любишь свою страну. Только тогда получается, что ты не создан для этих денег. И другим парням следует их у тебя отобрать. Такие, как президент, строят из себя незапятнанных американцев из хрестоматии, мол, были бойскаутами и разносили на рассвете газеты. Но они всего лишь самозванцы. Настоящий американец — это чудак вроде тебя, еврей-умник из чикагского Вест-Сайда. Это ты должен быть в Белом доме.

— Нет возражений.

— Тебе бы понравилась опека Секретной службы[250]. — Кантабиле приоткрыл дверь ванной и посмотрел, нет ли Полли. Она не подслушивала. Ринальдо закрыл дверь и сказал, понизив голос: — Мы можем заказать твою жену. Раз она хочет войны, ну так пусть ее и получит. Можно, например, устроить автокатастрофу. Она умрет на улице. А можно столкнуть ее под поезд или утащить в переулок и заколоть. Маньяки режут женщин направо и налево; никто не догадается. Разве она не надоела тебе до смерти? Ну и что из того, что она действительно умрет? Догадываюсь, что ты скажешь «нет». Посчитаешь это шуткой — тупая задница Кантабиле большой шутник.

— Лучше бы ты действительно шутил.

— Я только напоминаю тебе, что мы живем в Чикаго.

— Ты хочешь, чтобы я собственными усилиями довел девяносто восемь процентов ночей с кошмарами до ста? Я только сейчас понял, что ты дурачишься. Жаль, что Полли ничего не слышала. Ладно, я оценил твой интерес к моему благосостоянию. Только больше ничего мне не предлагай. И не вздумай преподнести мне на Рождество какой-нибудь жуткий подарочек, Кантабиле. Я вижу, как ты из кожи вон лезешь, чтобы продемонстрировать свою активность. Но больше никаких криминальных предложений, понял? Если я услышу хоть слово в этом роде, я пожалуюсь в отдел по расследованию убийств.

— Расслабься. Я и пальцем не шевельну. Я только хотел продемонстрировать все возможности. Хорошо, когда видишь их от «а» до «я». Прочищает мозги. Ты ведь прекрасно знаешь, что она чертовски обрадуется, когда ты помрешь, но обманываешь сам себя.

— Ничего подобного, — возразил я.

Но я солгал. Практически то же самое Дениз говорила мне сама. Бесспорно, этот разговор пошел мне на пользу. Я сам спровоцировал его. А все потому, что продирался сквозь род человеческий, испытывая разочарование за разочарованием. В чем именно? Мои потребности и представления поднялись до шекспировского уровня — так мне казалось, во всяком случае. Но, как ни грустно, на таком уровне они оказывались только изредка. Вот и теперь я обнаружил, что смотрю в пустые полубезумные глаза Кантабиле. Где же, где же мое высокодуховное общество! В молодости я верил, что интеллектуалам это общество гарантировано. Тут мы с Гумбольдтом оказались совершенно одинаковыми. Он тоже уважал бы и восхищался эрудицией, рациональностью и аналитической силой такого человека, как Ричард Дурнвальд. Для Дурнвальда существовала единственно смелая и страстная, единственно достойная человека жизнь — жизнь мысли. Когда-то я бы согласился с ним, но теперь думал иначе. Прислушавшись к внутреннему, глубинному голосу собственного рассудка, я понял, что существует тело, мое физическое тело, ну, и я сам. Я связан с природой посредством тела, но всего меня оно не вмещает.