Мэтью Грин - Воспоминания воображаемого друга

Макс дает им много поводов для споров, но, по-моему, он же дает им повод любить друг друга. Но сейчас они почти потеряли надежду. Они начинают бояться, что никогда не увидят Макса. А без Макса их ничего не держит вместе. Макс сейчас здесь, только не по-настоящему, а как напоминание о том, что они потеряли.

Сегодня нужно спасти не только Макса.

Школьный автобус останавливается возле дома Макса в семь пятьдесят пять, но сегодня он здесь не остановится. Нам с Освальдом придется идти к дому семьи Савой, а значит, нужно поторапливаться. Нельзя пропустить автобус, потому что я не уверен, что смогу сам найти дорогу в школу. Хотя, может, и смогу, но я никогда не следил за дорогой, так что я не уверен.

Как только мы выходим из дома, Освальд сразу начинает задавать вопросы.

— Что это за ящик в конце дорожки? — спрашивает он.

— Почтовый ящик, — отвечаю я.

— Что такое почтовый ящик?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к Освальду:

— Если мы опоздаем на школьный автобус, мы не сможем спасти Макса. В автобусе можешь задавать вопросы сколько хочешь. Но сейчас мы побежим изо всех сил. Ладно?

— Ладно, — говорит Освальд и сразу срывается с места.

Он большой, но бегает быстро. Я едва за ним поспеваю.

Автобус уже подъезжает к дому, а нам надо пробежать мимо еще двух домов. Мне кажется, мы не успеем. Но возле дома стоят три сына Савой и их сестра-первоклассница по имени Патти, так что, может, автобус и постоит, пока они все не заберутся в автобус. Может, он и ненадолго постоит, но шанс есть.

И вот он, этот шанс. Джерри Савой делает шаг, чтобы войти в автобус, и тут его брат Генри со смехом выбивает из рук книжки. Книжки падают перед дверью автобуса, а одна летит под автобус. Джерри приходится наклониться, чтобы собрать книжки, а потом встать на четвереньки, чтобы достать улетевшую. Генри Савой крупный, злой балбес, но сегодня он мне помог. Генри об этом не знает, и Джерри тоже, но, возможно, они только что спасли Максу жизнь. Мы с Освальдом успеваем добежать до остановки и входим в автобус после Патти.

Через десять секунд автобус закрывает дверь.

Я пытаюсь отдышаться и показываю Освальду на место, где обычно сидим мы с Максом.

— Почему дети ездят автобусом? — спрашивает Освальд. — Почему мамы их не отвозят в школу на машине?

— Не знаю, — говорю я. — Может быть, не у всех есть машины.

— Я никогда не ездил на автобусе.

— Знаю, — говорю я. — Тебе нравится?

— Это не так интересно, как я думал.

— Спасибо, что так быстро бежал.

— Я хочу спасти Макса, — говорит Освальд.

— Хочешь?

— Да.

— Почему? — спрашиваю я. — Ты ведь его даже не знаешь.

— Он самый храбрый мальчик в мире. Ты сам так сказал. Он накакал на голову Томми Свиндену и каждый день ходит в школу, хотя он там никому не нравится. Нужно спасти Макса.

От этих слов Освальда у меня становится тепло внутри. Наверное, то же самое чувствует миссис Госк, когда ее книжка становится частью жизни учеников.

— Как будем спасать Макса? — спрашивает Освальд. — Ты мне еще ничего не сказал.

Я решаю, что время пришло. Следующие десять минут я рассказываю Освальду все, что знаю о миссис Паттерсон.

— Ты прав, — говорит он, когда я замолкаю. — Она — настоящий дьявол. Дьявол, который крадет маленьких мальчиков.

— Да, — говорю я. — Но знаешь что? Думаю, миссис Паттерсон не знает, что она дьявол. Она думает, что это родители Макса дьяволы. Ей кажется, то, что она делает, правильно. Я терпеть ее не могу, но из-за того, что она так думает, я отношусь к ней чуть-чуть лучше.

— Может, мы все для кого-нибудь дьяволы, — говорит Освальд. — Может быть, даже мы с тобой.

Когда он произносит эти последние пять слов, я в первый раз замечаю, что за окном автобуса вижу дома и последние разноцветные листья.

Сквозь Освальда вижу, как мелькают за окном деревья. Освальд становится прозрачным.

Что же это такое. Почему Освальд начинает исчезать именно в тот день, когда он так нужен? В день, когда он нужен Максу?

Это нечестно.

Этого не может быть.

Я чувствую себя как в сериале, где одновременно случается все плохое, что только может случиться, и от этого сериал кажется фальшивым.

Вдруг до меня доходит, в чем дело. Это я виноват. Освальд умирает по моей вине.

Перед сном он сказал, что каждый вечер разговаривает с Джоном. Рассказывает, что делал и что видел за день, и только после этого засыпает.

Наверное, эти рассказы поддерживали веру Джона в Освальда. Наверное, Джон слушал по вечерам его истории. Он был ушами, или слухом, Джона. Внутренним слухом. Возможно, это и есть та причина, по которой Освальд существует на свете. Джон заперт в собственном теле и не может проснуться, поэтому Освальд — его глаза и уши. Его окно в реальный мир.

Я думал, что Освальд умеет двигать вещи в реальном мире, потому что Джон взрослый. Раньше я никогда не видел воображаемого друга, у которого был бы взрослый друг. Я думал, что Освальд именно потому и особенный и потому такой сильный.

Но, может быть, Освальд умеет двигать вещи в реальном мире, потому что Джон этого не может? Может быть, Джону так горько, оттого что он завис в коме и не может больше брать в руки реальные вещи, что он придумал себе друга Освальда, который делает это вместо него? Может быть, Освальд — его окно в реальный мир, его способ дотрагиваться до реального мира?

А я отнял это у него. Освальд не смог вчера рассказать Джону про свой день, и Джон перестал верить в своего воображаемого друга.

Освальд умирает из-за меня.

Освальд прав. Каждый из нас для кого-то дьявол, а я оказался дьяволом для Освальда.

Глава 52

Мы сидим в классе миссис Госк. Миссис Госк рассказывает о своих дочерях, Стефани и Челси. Она все еще не настоящая миссис Госк. Я вижу печаль у нее в глазах. Она не прыгает по классу, будто там пол горит под ногами. Но дети все равно сидят на краешках стульев. Освальд тоже сидит на краешке стула. Он не сводит глаз с миссис Госк. Наверное, потому он не замечает, что исчезает. Он исчезает быстро. Гораздо быстрее, чем Грэм. Я боюсь, что к концу учебного дня он исчезнет совсем.

Освальд поворачивается ко мне.

Я собираюсь с духом. Он знает, что исчезает. Я это вижу.

— Обожаю миссис Госк, — говорит Освальд.

Я улыбаюсь.

Освальд снова переключается на миссис Госк. Она уже закончила рассказывать о своих дочках. Теперь она объясняет, что такое «сказуемое». Я не знаю, что такое сказуемое. По-моему, Освальд тоже не знает, но кажется, это сказуемое интересует его больше всех в классе. Он не сводит глаз с миссис Госк.

Я знаю, что должен делать. Не знаю, каким образом я это сделаю, но я должен найти способ. Так нужно.

Кажется, когда миссис Госк в классе, невозможно поступать неправильно.

— Освальд, нам нужно идти, — говорю я.

— Куда? — спрашивает он, не отрывая глаз от миссис Госк.

— В больницу.

Освальд сморит на меня. Эти его «гусеницы» над глазами снова целуются.

— А как же Макс? Его нужно спасать.

— Освальд, ты исчезаешь.

— Ты уже знаешь? — спрашивает он.

— А ты?

— Да, заметил утром, когда проснулся. Руки стали прозрачные. Ты ничего не сказал, и я подумал, что это пока незаметно.

— Нет, заметно, и я знаю, что это значит. Если мы не вернем тебя Джону, ты исчезнешь.

— Может быть, — говорит Освальд.

Но в его голосе нет сомнения. Он, как и я, знает это наверняка.

— Не «может быть», — говорю я. — Я знаю, что говорю. Джон верит в тебя, потому что ты каждый вечер с ним разговариваешь. А вчера тебя с ним не было, потому что ты был со мной. Потому ты стал исчезать. Мы должны вернуть тебя ему.

— А как же Макс? — спрашивает Освальд.

В его голосе я слышу крохотный призвук злости, и это меня удивляет.

— Макс — мой друг, и я знаю, что он бы не захотел, чтобы ты умер из-за него. Это неправильно.

— Я хочу спасти Макса, — говорит Освальд. — Я должен сделать выбор.

Он сжимает кулаки и таращит на меня глаза. Я невольно думаю, что в классе у миссис Госк даже Освальд ведет себя правильно.

— Я хочу, чтобы ты его спас, — говорю я. — Только не сегодня. Мы должны вернуть тебя Джону. А завтра ты можешь спасти Макса.

— Я могу опоздать к Джону, — отвечает Освальд. — Даже если я вернусь, я его больше не чувствую. Думаю, уже слишком поздно.

Я тоже так думаю. Я помню, что случилось, когда я попытался спасти Грэм. Я начинаю верить в то, что если воображаемый друг начинает исчезать, то этого уже не остановить. Но я не хочу говорить это вслух.

— Ты умрешь, если мы что-нибудь не предпримем, — говорю я.

— Все в порядке. Я знаю.

— Такие, как мы, не становятся призраками, если ты на это надеешься. Ты просто исчезнешь навсегда. Как будто тебя никогда и не было.

— Нет, если я спасу Макса, — говорит Освальд. — Если я спасу самого храброго мальчика в мире, я останусь.