Карен Перри - Невинный сон
Пот струился у него по лицу, в груди горело, но Гаррик продолжать бежать. Он должен был доставить мальчика в безопасное место! Вперед и вперед сквозь пропитанный пылью и дымом воздух, не останавливаясь ни на миг, ни на минуту не задумываясь о добре или зле. Сил ему уже придавало совсем иное чувство. Гнев. Теперь он убедился в бездумном отношении Гарри к ребенку, убедился в его абсолютной виновности. Гаррик бежал по улицам старого города мимо разрушенных лавок и кафе, ни разу не останавливаясь до тех пор, пока не достиг побережья.
«Мальчика надо отнести в больницу, – подумал он. – Потом разыскать Робин». Но вместо этого он прибежал к себе в отель. Отель – в доказательство собственной прочности – не шелохнувшись стоял на своем прежнем месте. Его постояльцы испуганными группами толпились в вестибюле. Гаррик с колотящимся сердцем принялся выглядывать среди них Еву и увидел, что она, бледная как полотно, не сводя глаз с мальчика, направляется прямо к нему. Не произнеся ни звука, они отделились от толпы и ушли, никем не замеченные.
В номере царил мрак, так как электросеть вышла из строя. Гаррик закрыл спиной дверь и прошел в глубь комнаты. Он осторожно положил мальчика на кровать. Ева зажгла спичку. Неизвестно откуда она достала свечу. В ее мерцающем свете от белого покрывала, казалось, исходило сияние. Ева подошла и стала рядом с мужем. Гаррик взглянул на ее испуганное лицо, потом посмотрел на спящего ребенка и только тогда вдруг, сделав глубокий судорожный вдох, провел руками по лицу и подумал: «Господи! Что же я наделал?»
Они проговорили почти до утра. Шепотом Гаррик объяснил Еве, что случилось: он отправился в лавку Козимо, началось землетрясение, он нашел в доме мальчика. Гаррик рассказал ей, как бежал всю дорогу, пока не добрался до их отеля. Она не спросила его: «Почему? Почему ты рисковал своей жизнью?» Не спросила она и о том, с какой стати он отправился туда и почему принес ребенка в отель, вместо того чтобы вернуть его родителям. Он говорил, а Ева слушала его со спокойным, непроницаемым лицом и лишь кивком головы поощряла, чтобы он рассказывал дальше.
– Надо сообщить его матери, – наконец сказала она.
– Надо.
Но он продолжал сидеть, и она больше об этом не упомянула.
Мальчик тихо спал. А Гаррик наблюдал, как жена подошла взглянуть на ребенка уже в шестой или седьмой раз с той минуты, как Гаррик положил его на постель. Она подтянула покрывало и получше укрыла малыша. Ее рука машинально потянулась коснуться кудрявых волос, и Гаррик вспомнил, как она точно так же гладила по голове Феликса; этот привычный жест был таким естественным и одновременно таким невыносимо печальным, что Гаррик не выдержал и отвернулся.
– Может, следует вызвать врача? – взволнованно спросила Ева.
– С ним, похоже, все в порядке. Пусть поспит.
Ева, скрестив руки на груди, не сводила с мальчика глаз.
– Он крепко спит.
– Да, спит.
– И он не проснулся, когда ты забрал его?
– Нет.
– Он спал всю дорогу до отеля?
Гаррик уткнулся взглядом в пол и почувствовал боль во всем теле. Он знал, что жена смотрит на него в упор и ждет ответа. Она явно не могла в это поверить.
– Я думаю, ему дали снотворное.
– Что?!
Ее вопрос был не столько вопросом, сколько обвинением. Гаррик поднял голову и встретился с ее взглядом, таким же недоверчивым, гневным и возмущенным, каким в свое время встретил это известие он сам.
– Откуда ты это знаешь? – требовательно спросила она.
Гаррик покрутил на руке часы.
– Дейв?
Гаррик понял, что ему придется ей все рассказать.
Он подошел к мини-бару и вернулся с двумя порциями виски с содовой. Жена села рядом с ним и со стаканчиком виски в руках слушала о телефонном разговоре в Нью-Йорке, о Робин и о том, что он от нее узнал.
В комнате воцарилась мертвая тишина, и в этой тишине Гаррик физически ощутил ее потрясение.
– Так поступить с ребенком, – качая головой, проговорила Ева, – да еще во время землетрясения. Он же мог погибнуть.
– Знаю.
– Такая безответственность, – продолжала она и снова перевела взгляд на мальчика.
– Точно, – подтвердил Гаррик.
– И она знала об этом и позволила ему вернуться? – спросила Ева и резко обернулась к нему, точно эта мысль только что пришла ей в голову.
Гаррик кивнул, а Ева издала тяжкий вздох – вздох, полный ярости. Комнату будто захлестнули волны гнева, и в них выплеснулся немой вопрос: «Что же это за мать, если она подвергает своего ребенка такому риску?»
Гаррик знал, что всякий раз, когда всплывало имя Робин, оба они чувствовали неловкость: он испытывал чувство вины, а в Еве закипала злость при одном упоминании другой женщины. Однако в тот вечер не было ни упреков, ни холодного молчания. За окном пылали пожары. Всю ночь выли сирены. А в номере отеля между Гарриком и Евой постепенно крепла связь. Они становились ближе и ближе друг другу, их теперь притягивало и связывало нечто совсем неожиданное.
Ева спросила его о Гарри, и он в общих чертах описал его характер, каким помнил его по тем временам, когда у них были не близкие, но дружелюбные отношения.
– Думаю, он неплохой парень. Правда, несколько эгоцентричный.
– Гм. Похоже, настоящее сокровище.
Ободренный язвительностью жены, ее завуалированным желанием видеть в Гарри только дурное, он принялся высказывать ей свое недоверие к Гарри, свои пусть незначительные, но все же сомнения в достоинствах человека, который растил его сына. Но что уж тут поделаешь? Кое-какие мелкие недостатки у него, конечно, были.
– Какие же именно? – допытывалась Ева.
В полутемной комнате ее взгляд стал напряженным, глаза лихорадочно блестели. Она внимательно наблюдала за мужем и с жадностью ловила каждое его слово: любой недостаток Гарри, любая его мелкая оплошность и любой проступок, о котором Гаррик мог вспомнить, питали витавшую в воздухе идею.
Ни один из них пока не высказывал ее вслух, но она уже созрела. Она уже приобрела определенную форму.
Вскоре Гаррик посоветовал Еве хотя бы немного поспать. Сам же он, по правде говоря, был настолько взволнован, что ему казалось, будто комната ходит вокруг него ходуном. От грандиозности задуманного у Гаррика кружилась голова, и он боялся, что стоит ему подняться, как он тут же рухнет на пол. Он предложил жене лечь на постель рядом с мальчиком, а сам вытянулся на кушетке. Гаррик уже почти заснул, когда увидел, что Ева опустилась рядом с маленьким, свернувшимся калачиком тельцем, и ее рука взметнулась над ним и повисла, словно жена раздумывала: обнять мальчика или нет? Не разбудит ли его ее прикосновение? И тогда он увидел, что Ева лишь легонько коснулась плеча ребенка, скользнула пальцами по его предплечью и тут же молча убрала руку.
Гаррик понятия не имел, сколько часов он проспал, но когда проснулся, то увидел склонившуюся над ним жену.
– Что такое? – спросил он, чувствуя, что она напряжена и в лице ее сквозит какая-то неуверенность. – Что-то случилось?
На ней поверх нижнего белья была надета его футболка, и Гаррик, скользнув взглядом по ее стройному телу, заметил, что Ева держит в руке какую-то вещь.
– Посмотри, – протянув ее Гаррику, сказала она.
Он привстал, протер заспанные глаза и мгновенно ощутил боль в спине; казалось, будто его тело было сделано из картона и, свернутое всю ночь напролет, теперь медленно распрямлялось. Он опустил взгляд на паспорт, который Ева только что вложила ему в руки.
Пока Гаррик открывал его, она кусала губы, и в глазах ее горело дикое возбуждение. Со страницы паспорта на него смотрело лицо Феликса. Ева отвернулась и отошла назад к постели.
Эту фотографию Гаррик сделал сам. Он вздрогнул, вспомнив, как он тогда был раздражен, как злился на сына, который отказывался сидеть смирно и смотреть в объектив, а когда все-таки посмотрел, то никак не мог удержать на лице серьезное выражение и, озорно улыбаясь, портил снимок. «Черт возьми, Феликс! Прекрати это!» – закричал он тогда на сына.
Вспомнив эту сцену, Гаррик залился краской стыда и раскаяния. Он отдал бы все на свете, чтобы исправить непоправимое.
Ева сидела на кровати рядом с Диллоном. Мальчик все еще спал, и его грудь мерно вздымалась во сне.
– Поразительно, правда? – сказала Ева. – До чего же они похожи.
Гаррик все еще держал паспорт в руках. Он проверил дату. Паспорт не был просрочен.
Мальчик вдруг зашевелился. Гаррик, затаив дыхание, следил, как он приоткрыл глаза, приподнялся на постели и принялся тереть кулачками сонные глаза. А когда он увидел незнакомую комнату, а потом Гаррика и Еву, он мгновенно проснулся, и лицо его исказилось от страха.
– Где моя мама? – спросил он, и при звуке этого тихого, с хрипотцой, испуганного голоса внутри у Гаррика все похолодело.
Если у Евы и вспыхнули угрызения совести, то она их ловко скрыла, потому что у нее на лице не дрогнул ни единый мускул.
