Николь Келби - Розовый костюм
Кейт понимала, что сумеет послать Проуви лишь чуть больше метра розовой ткани – то есть только то, что пошло на юбку. Ведь жакет скроен из нескольких кусков и кусочков, и там вряд ли что-то можно будет спасти. А если она попытается распороть многочисленные швы, ткань наверняка будет повреждена.
Значит, придется обойтись юбкой.
Начать предстояло с подола. Первым делом она удалила ладанку с мощами святого Иуды, на которой было написано: «Умершему с этой ладанкой на шее не придется гореть в вечном огне». Кейт надела ладанку себе на шею. Ей очень хотелось помолиться и попросить у Бога прощения, но она не сумела. Она даже не знала, с чего начать. Пожалуй, она действительно зашла слишком далеко. И нарушила слишком много правил.
Осторожно поддевая отцовским ножом крошечные стежки, Кейт думала об Ирландии. Некоторые там все еще верили в Закон Брайана[58], считавшийся у ирландцев законом чести. Созданные им «Правила того, как приличествует себя вести» были абсолютно ясны и понятны. Разумеется, легко жить в согласии с ясными и понятными правилами, когда окружающий тебя мир так прост: солнце встает, и ты идешь ловить рыбу; потом работаешь в поле; потом снова ловишь рыбу; а потом солнце садится, и ты ложишься спать.
Чем больше Кейт думала о доме, тем яснее ей становилось, что розовый костюм и не был для нее предназначен. Что он не имеет никакого отношения к ее жизни, не является ее неотъемлемой частью. Что если бы эту шерсть произвели в Ирландии, то она была бы окрашена в иной розовый цвет – это были бы различные оттенки дикого розового тимьяна, или темно-розовый оттенок цветущей дабеции, или ярко-розовый, почти «фуксийный», оттенок журавельника. И пока там, в Ирландии, пряли бы эту шерсть, а потом ткали, она, благодаря своим создателям, обрела бы собственную жизнь, сотканную из их тайн, снов и страхов, из их смеха и веселых чаепитий с пирожными, щедро украшенными сладким кремом, из их непристойных шуток, каламбуров и дразнилок, из их гнева, песен, молитв и слез, из их любви… да, из любви тех, кто родился в Ирландии.
Вот тогда эта ткань тоже была бы родом с ее родного Острова, из ее родного Кова, портового города в графстве Корк. Из дома, а не из Камберленда и не из Нью-Йорка.
Я же просто по ниточке распарываю чью-то чужую жизнь, а вовсе не мою, подумала Кейт, и при этой мысли работа сразу пошла гораздо быстрее.
Недели через две Патрик перестал предлагать Кейт немедленно пожениться, но колечко Пег так и осталось у нее на руке и на пальце сидело по-прежнему крепко. И вовсе не потому, что Кейт не могла его снять: она сразу отдала кольцо в растяжку, и теперь оно надевалось и снималось легко. Кейт носила кольцо, не снимая, потому что уже не могла себе даже представить, что ни разу за день не услышит голоса Патрика. Теперь каждое утро по пути в «Chez Ninon» она заходила к нему и готовила обоим на завтрак овсянку. Патрику нравилось есть ее с какими-нибудь кислыми фруктами – но самой любимой добавкой была толченая клубника без сахара. Чай он всегда заваривал сам – у него это отлично получалось, а Кейт так до конца и не постигла искусство заваривания чая. Она притащила к Патрику на кухню любимый заварочный чайник, доставшийся ей в наследство от матери, и теперь они вместе пили из него чай. А Патрик извлек из буфета праздничные фарфоровые чашки Пег.
Совместные завтраки вмещали разом их прошлое и настоящее. О своем будущем они никогда не упоминали. Патрик подтащил кухонный стол к большому окну, выходившему на улицу, и, пока они ели, развлекал Кейт, задавая ей вопросы о чувстве моды у телефонисток, входивших в здание телефонной компании и выходивших из него.
– Ну что? По-моему, недурно.
– У нее чересчур яркая помада – она выдает ее с головой.
– А то, что она ее выдает, это хорошо или плохо?
– Это зависит от того, каковы ее намерения, верно?
Такая игра была, безусловно, куда занятней, чем телевизор.
Патрик также взял себе за правило готовить для Кейт завтрак с собой: сэндвичи из свежего пшеничного хлеба с маслом и бананами; хлеб он пек сам. И непременно наполнял термос горячей водой с малиновым сквошем, «малинкой», как они это называли, или с апельсиновым, если тот оказывался не слишком дорог. К тому же Патрик иногда подкладывал в пакет с завтраком печенье собственной выпечки – к чаю; это печенье, как и у них дома в Ирландии, было просто «хрустящей чепухой» для заполнения желудка, но все равно Кейт страшно любила его грызть.
Они оба понемногу научились готовить. Кейт вполне способна была соорудить неплохой завтрак, а Патрик унаследовал от Пег способность к выпечке. Обоим было приятно этим заниматься. Увлечение выпечкой помогало Патрику не думать о том, как плохо идут дела у него в магазине с тех пор, как пошли сплетни. «Тесто на меня и впрямь оказывает терапевтическое воздействие, особенно когда его месишь», – говорил он Кейт. Если возня с тестом делала Патрика счастливым, то и Кейт бывала счастлива.
Оба были решительно настроены и ни в коем случае не собирались позволить сплетням взять над ними верх. Ужинали они по-прежнему поздно и все в том же пабе у миссис Браун, в будние дни запивая еду отлично заваренным чаем, а под конец недели позволяли себе и по кружечке пивка. Миссис Браун каждый вечер с неизменной добротой кормила их и весьма сурово давала отпор каждому, кто осмеливался бросить на них недобрый взгляд. Иногда Кейт и Патрик посещали в пабе и музыкальные вечера. В таких случаях Патрик брал с собой гитару, да и Кейт иной раз присоединялась к общему хору. Даже если в пабе не оказывалось миссис Браун, они все равно туда заходили, потому что обстановка там была почти как дома, в Корке, и они не намерены были отказываться от такого удовольствия, даже если кому-то и приходило в голову отпустить в их адрес сомнительное замечание или скабрезную шутку.
Им все-таки удалось как-то выкроить для себя кусочек счастья, но Кейт по-прежнему мучили мысли о том, что Патрик целыми днями стоит за прилавком в своем накрахмаленном белом халате и небрежно надетой белой шерстяной шляпе и смотрит в окно, тщетно поджидая покупателей. Теперь в лавку заходили практически только телефонистки, но, увы, для нормального существования магазина этого было недостаточно. Через некоторое время Патрик стал поговаривать, что, наверное, придется продавать его любимую «Роуз» с ее знаменитой «олдсмобильностью». Но Кейт надеялась, что все это одни лишь слова.
После того как начались все эти разговоры – слово «после» вновь стало встречаться в их лексиконе угрожающе часто, – они так и не смогли вернуться в церковь Доброго Пастыря, хотя отец Джон уверял их, что происходящее – это ерунда и люди очень скоро обо всем позабудут, стоит Кейт и Патрику пожениться. Но церковь Доброго Пастыря перестала обоим казаться их церковью.
Рождественским утром они спустились в метро и поехали в центр, в собор Святого Патрика, внутреннее убранство которого сияло золотом и великолепием. Там все было совсем не так, как в Добром Пастыре, где их ирландский бог обладал и плотью, и кровью, где они чувствовали, как бьется его горячее сердце. В соборе Святого Патрика величественную версию пластмассового Иисуса после мессы уложили в ясли, и он протягивал руки к Патрику и Кейт, но они от него отвернулись.
С этим «после» оказалось действительно очень трудно примириться.
В марте Супруга П. поехала в Индию, и Кейт сообщила Патрику, что розовый костюм отправился туда вместе с ней.
– Такое ощущение, словно ты сама с ней туда отправилась, – сказал Патрик.
Установился новый ритуал: каждый день Патрик собирал все газеты и журналы, где публиковались материалы о поездке Первой леди, затем они с Кейт шли в паб, обедали и вместе следили за странствиями розового костюма.
– А почему бы и нет? – говорил Патрик. – Тоже развлечение.
Поездка Первой леди началась с того, что на борт реактивного самолета компании «Пэн Американ» погрузили целую тележку с чемоданами; затем на борт поднялось и ближайшее окружение: американский посол, родная сестра Первой леди, группа сотрудников секретной службы, несколько ассистентов Супруги П., ее секретарь, ее парикмахер и, наконец, Проуви – которая, по мнению Кейт, для личной горничной выглядела даже чересчур «гламурно». Розовый костюм Супруга П. не надела.
– Может быть, завтра, – сказал Патрик.
У него хватило доброты даже не упоминать, что почти во всех газетных статьях обсуждалась «бесконечная вереница чемоданов с ненадеванными платьями, сшитыми у самых дорогих и модных кутюрье мира – у Жанны Ланвен, у Олега Кассини и в «Chez Ninon»; а также говорилось о том, что стыдно было шить все эти прелестные вещички специально для поездки в Индию, «страну исключительной бедности». Когда Кейт такое читала, ей было страшно неловко за них обеих – и за Супругу П., и за себя.
Теперь каждый вечер пресса в мельчайших подробностях «покрывала» поездку Первой леди – от катания на слонах (вместе с сестрой) до посещения детей в больнице. Кейт казалось, что одной только сияющей улыбки Супруги П. и свойственного ей обаяния достаточно, чтобы сделать людей счастливыми, но репортеры никак не могли оставить без язвительного внимания манто из шкуры сомалийского леопарда и изящный свитер из норки.
