Питер Мейл - Отель «Пастис»

— Это тебя беспокоит?

Саймон поглядел на нее: легкая улыбка контрастировала с серьезным взглядом.

— A-а, привыкну.

Николь протянула руку, чтобы поправить помявшийся воротник рубашки. Как удается мужчинам ничего не делая нарушать порядок в одежде?

— Если тебя это беспокоит, нужно обсудить. Не будь до такой степени англичанином.

— Хорошо.

Хитро взглянув на нее, он взял ее за бедра и поднял, уткнувшись лицом под подбородок. Выходивший из кухни официант запнулся в дверях и, пробормотав: «Bon appetit», исчез.

Неудивительно, размышлял позднее Саймон, что столько людей мечтают стать владельцами ресторанов. Он оглядел террасу. Все места заняты; в свете свечей оживленные загорелые лица; улетающие к небу смех и разговоры; Эрнест, приседающий на корточки, чтобы клиентам, разговаривая с ним, не нужно было задирать голову, переходит от одного столика с удовлетворенными гостями к другому. Все выглядит так непринужденно. Наблюдая эту атмосферу веселого отдыха, невозможно представить, сколько усилий, управляемой кухонной суеты вложено в ее создание — порезанные и обожженные пальцы, пот, ругань, доли секунды на соус, что-нибудь пролито или рассыпано, но всегда, прежде чем выйти из этого хаоса на публику, снова невозмутимое выражение лица, твердая рука и заботливое внимание, неторопливость и терпение — критерий настоящего обслуживания.

Саймон попытался по лицам и поведению определить национальную принадлежность гостей. Группа плотно сложенных чрезмерно загоревших и увешанных драгоценностями мужчин и женщин, заказывающих бордо, а не местные вина, — это, должно быть, немцы. Преуспевающие, хвастливые, громогласные. За каждым окутанным клубами дыма столиком — французы, как и за каждым столиком, где не курят и пьют больше воду, чем вино, — американцы. Англичане щедро мажут хлеб маслом и заказывают самые тяжелые десерты. Швейцарцы едят аккуратно, не кладут локти на стол и с точностью часового механизма чередуют глотки вина и воды. Саймон с улыбкой смотрел, как Эрнест, успевая за всем уследить, скользит между столиками. Казалось, что он многие годы только и делал, что управлял рестораном. Как сказала Николь, человек, который нашел свое призвание. А вот человек, подумал Саймон, который все еще ищет себя.

Теперь, когда связанные с созданием и открытием отеля хлопоты остались позади, он испытывал разочарование. Эрнест и Николь крепко держали бразды правления, в гостинице устанавливался заведенный порядок, и единственным оставшимся без дела человеком был хозяин. Выдержит ли он следующие несколько лет, умасливая гостей и успокаивая возмущенную соседку? Чем такое занятие отличается от умасливания клиентов и общения с Зиглером и Джорданом? Разные масштабы, это верно, но техника та же самая: такт, терпение и словесное дерьмо.

Кивая и улыбаясь, Саймон прошел между столиками и поднялся наверх. В кабинете за бутылкой вина и кучей вечерних бумаг сидели Николь и Франсуаза. Ему здесь нечего было делать. Николь махнула рукой, чтобы он не мешал, и, послав воздушный поцелуй, сказала, что увидятся дома. Выйдя в вечернюю прохладу, он увидел, что в кафе еще горит свет, и пошел туда выпить стаканчик виноградной водки и посидеть в компании.

Сидевший за столиком у стены Амброз Крауч оторвался от номера «Санди таймс» за прошлую неделю. В стоявшем перед ним графине оставалось с полстакана красного осадка. Ему бы надо было что-нибудь съесть. Он злобно уставился в спину Саймона. В желудке было кисло от вина, к которому он не отрываясь прикладывался весь вечер.

— Сбежали от своих драгоценных туристов?

Обернувшись на голос Крауча, Саймон разглядел озлобленное лицо и отвернулся к стойке.

— Что так? Или теперь разговариваете только с богатыми немцами, а? Целуете задницу Фрицу за его деньги? — покончив с вином, захохотал Крауч. — Конечно, практика большая. Рекламные агенты это дело знают.

Саймон, вздохнув, подошел к столику. Крауч поднял голову.

— Патрон удостоил вниманием. Я польщен.

— По-моему, вы надрались. Не пора ли домой?

— Вы здесь не хозяин. — Повертев в руках пустой стакан, Крауч развалился на стуле. — Или это ваш следующий план? Со вкусом обновить старое кафе для туристов?

Саймон мгновение поколебался: не уйти ли? Но раздражение взяло верх. Он присел.

— Вы сами всего лишь турист. Только торчите здесь дольше других. Вы такой же местный житель, как и я, только к тому же еще и ханжа. Я имею в виду всю эту чушь об ужасах прогресса в вашей колонке. Прогресс хорош, если он вас устраивает.

— Неужели?

— Разумеется. У вас телефон, факс, электричество, полагаю, есть ванная. Это что, не прогресс?

— Как вы тогда назовете нашествие в эти деревни людей, которые переделывают на свой лад дома, чтобы жить в них от силы пару месяцев в году?

— Вы, я полагаю, предпочли бы, чтобы они сгнили. Вам не хуже меня известно, что молодежь уже давно покидает деревню, потому что предпочитает работать в городе, а не трудиться на земле. Без туризма некоторые из этих деревень вымерли бы.

— Где-то я все это уже слышал, — презрительно ухмыляясь, заметил Крауч.

— Между прочим, все это правда.

— Выходит, мы должны примириться с площадками для гольфа, модными лавками, безобразными виллами и автомобильными пробками — полагаю, вы имеете в виду это, когда говорите о спасении деревень от вымирания?

— Туризм — это факт жизни. Он может быть плохо или хорошо налажен, но его нельзя не замечать или надеяться, что он исчезнет.

— Как вам, мистер Шоу, известно, ко мне это не относится.

У Саймона кончилось спиртное и иссякло терпение.

— Согласен. Вы обливаете его грязью и за счет этого живете. Правда, порой вы даже не можете набраться смелости, чтобы подписаться под собственным мнением.

Крауч расплылся в нахальной пьяной улыбке.

— Не знаю, о чем речь. Есть и другие, кто разделяет мое мнение, что туризм — это эпидемия пошлости.

Саймон отодвинул стул и встал из-за стола.

— Где они проводят отпуск, эти другие? Или, испытывая превосходство, сидят дома?

Ненужный спор, думал Саймон, выходя из кафе, он мог бы его продолжить, только не с этим пьяным наглым журналистом. Он постоял, глядя в потемневшую синеву неба, и неожиданно признался самому себе, что разговор доставил ему удовольствие. Во всяком случае, какое-то разнообразие после бесконечных обменов любезностями, требуемых от профессионального хозяина. Кроме того, он заставил задуматься. Туризм превратил большую часть средиземноморского побережья в переполненный людьми и загрязненный отбросами ужас. Неужели он расползется по Провансу? Или какие-то уроки все-таки извлекли? В словах Крауча, пусть он сноб и любящий поучать других старый хрен, есть доля истины. Саймон улыбнулся. Ему грозит опасность стать благоразумным.

Бун Паркер взял за привычку почти ежедневно после полудня приезжать в отель, разрываясь между стремлением неотрывно наблюдать за работой мадам Понс на кухне и растущим желанием преодолеть языковой барьер, мешающий ухаживаниям за Франсуазой. Саймон с Эрнестом забавлялись, наблюдая, как те ходят вокруг да около, пытаясь отыскать мостик между техасским наречием английского и провансальским французского. Бун уже мог заказать пива на французском, а Франсуаза освоила необходимые «всего хорошего» и «как дела?». Как-то днем, когда они перешли в следующую ступень учебы, называя части тела, их занятия прервал телефонный звонок с авиньонского вокзала. Из Венеции прибыл дядя Уильям.

Саймон нашел его в станционном баре. Обмахиваясь потрепанной пожелтевшей соломенной шляпой, он потягивал пастис. На нем были вроде те же вельветовые брюки, в которых Саймон видел его в последний раз, только еще больше потрепанные и потертые, и мятый полотняный пиджак того блекло-кремового цвета, какой так любят пожилые англичане, осмелившиеся отправиться в теплые края. При виде пробиравшегося между горами багажа у столиков Саймона его красное потное лицо под клочьями поредевших седых волос просияло.

— Милый мальчик, как приятно становится на сердце, когда в чужих краях видишь знакомое лицо… а как загорел! Ты вправду хорошо выглядишь. Прованс, видно, тебе на пользу, а почему бы и нет? — Пригладив волосы, он надел шляпу, залпом допил пастис, передернулся и стал хлопать по карманам. — Маленькая формальность, и можно ехать. — Достав из кармана горсть мелких монет, растерянно поглядел на них, будто ожидал увидеть пачку банкнот. — Ох. Как думаешь, лиры принимают?

Саймон расплатился по счету, поднял указанные дядей два потрескавшихся кожаных чемодана, и они направились к стоянке машин. Старик так резко остановился, что идущий следом Саймон чуть не налетел на него.

— Смотри! — воскликнул дядюшка Уильям, указывая морщинистой рукой на крепостные валы, веками защищавшие центральную часть Авиньона. — Стойкие стражи папского города! Дуновение истории, потрясающий свет! Восхитительно! Я уже чувствую шевеление музы.