Махбод Сераджи - Крыши Тегерана
Тетя Мариам говорит, что любит меня и ждет не дождется, когда я приеду к ней в гости. Она обещает угостить меня кебабом, рисом, свежими овощами, домашним йогуртом и своим особым салатом из огурцов с солью, перцем и мятой, а потом напоить лахиджанским чаем. После чего я буду готов играть в теннис. Да, теннис, поскольку бокс — спорт для дураков, а я слишком умен, чтобы идти по следам ее чокнутых братьев, которые гордятся тем, что избивают людей. Она велит мне забыть все, чему учил меня отец, и подготовиться к занятиям теннисом, а она будет оплачивать их из собственного кармана. Мама бросает на отца косой взгляд, который, видимо, должен означать: «Я же говорила!» — но он не обращает внимания. Следует горячая перепалка, тетя Мариам энергично трясет головой и размахивает руками.
Все разговаривают одновременно, и никто, похоже, не слушает собеседника.
Отец безмолвно наблюдает за гостями. Он беспокоится и часто посматривает на дверь, и я догадываюсь, что он с нетерпением ждет приезда госпожи Мехрбан. Я по-прежнему не понимаю, почему он так жаждет ее увидеть.
— Посмотрите на свои носы — вы оба! — говорит братьям тетя Мариам. — Вы хоть представляете, как плакала наша мать, увидев ваши сломанные носы?
Бабушка смотрит на сыновей и, качая головой, произносит молитву. Дед тоже качает головой, бормоча себе под нос богохульства. Бабушка прикусывает кожу между большим и указательным пальцами.
— Мужчине незазорно иметь обезображенный, сломанный нос, — возражает дядя Мансур. — Мужчине необязательно быть смазливым.
— О, ради всего святого! — восклицает тетя Мариам.
— Кроме того, не скажешь, что у меня сломан нос. Смотри — кажется, что у меня там нет кости, — говорит дядя Мансур.
Он прижимает палец к кончику носа и надавливает. Ноздри сходятся, отчего он становится похожим на старика, и я смеюсь. Все с облегчением присоединяются ко мне. Из кухни выходит мама с новой порцией чая.
Снова раздается звонок в дверь, и входит госпожа Мехрбан. Как и мать Зари, она сильно постарела по сравнению с тем, какой была в прошлую нашу встречу. С ее приходом настроение присутствующих заметно падает. Отец взволнован встречей с ней. Он бежит впереди всех, чтобы поздороваться.
— Я так рад, что ты пришла, — говорит он. — Я очень беспокоился, как бы ты не передумала.
Она проталкивается сквозь толпу ко мне.
— Прежде всего мне надо повидать Пашу, — говорит она. — Мне надо его повидать. Как ты, дорогой мой?
Она обнимает меня и шепчет:
— Нам очень тебя не хватало. Я каждый день молилась за твое благополучное возвращение. Хотелось бы, чтобы Мехрбан тоже был здесь. Не знаю, сказал ли ему кто-нибудь в тюрьме про тебя. Я рассказала бы сама, но мне не разрешают с ним видеться. Мне даже не говорят, где он. О, твой бедный отец приложил столько усилий, чтобы узнать хоть что-то, но нам ничего не захотели говорить.
— Надеюсь, скоро дядю Мехрбана освободят, — говорю я.
Госпожа Мехрбан снова обнимает меня.
— О господи, надеюсь на это, сынок, только на это и надеюсь, — шепчет она.
Как раз в этот момент появляются Ахмед с Фахимех.
— Смотрите, а вот и наши жених с невестой! — радостно восклицает отец.
Приветствовать их первым бежит господин Касрави. Возобновляется шум, каждый пытается перекричать собеседника. Фахимех знакомят со всеми, и все по очереди здороваются и приглашают ее в дом. Дядя Маджид благодарит Фахимех за то, что она проявила сострадание к такому парню, как Ахмед, — ведь его недостатки можно пересчитать по пальцам одной руки. Он начинает считать — раз, два, три, четыре, пять на одной руке — и затем шесть, семь и так далее на той же руке. Все смеются, а дядя Маджид говорит Фахимех, что ей достался один из лучших мужчин на свете. Она с улыбкой благодарит его. Я обнимаю Фахимех и, когда мы направляемся в гостиную, поднимаю взор к крыше и вижу, что Переодетый Ангел вернулась на свой балкон.
Госпожа Мехрбан говорит Фахимех, что очень рада освобождению Ахмеда.
— Я знаю, как трудно быть вдали от любимого человека. Бог свидетель, я прошла через это. В первый раз, когда его забрали, я была молода, и он тоже. Нас переполняли планы, будущее представлялось дорогой без конца. На этот раз все по-другому. Мы стареем и отчаянно нуждаемся в обществе друг друга.
Я удивлен, что госпожа Мехрбан произносит эту длинную речь без слез. Время изрядно закалило ее.
Отец приносит бутылку и говорит, что пришло время праздновать. Он разливает водку всем мужчинам и поднимает стопку со словами:
— За возвращение моего сына, — а затем, повернувшись к Ахмеду с Фахимех: — За помолвку моего второго сына.
Мы все выпиваем. Моя мать с тревогой смотрит на нас с Ахмедом. Я знаю, она считает нас слишком молодыми для выпивки, но ни за что не скажет ничего такого, что смутило бы нас. Горький вкус водки напоминает мне вечер после похорон Доктора. Глядя на мою гримасу, гости смеются. Отец немедленно наполняет стопки и произносит:
— А сейчас выпьем за возвращение Мехрбана.
Женщины отправляются на кухню, чтобы помочь матери подать обед. Отец вызывает мать в коридор и нервно спрашивает у нее, не слишком ли рано. Никогда он не вмешивался в ее дела. Мама бросает на него сердитый взгляд и удаляется. Отец смотрит на наручные часы, но обнаруживает, что у него их нет. Тогда он глядит на сломанные напольные дедовские часы и бормочет что-то себе под нос.
Я спрашиваю отца, всели в порядке. Он говорит, что да. И разумеется, его ответ только усиливает подозрения. Но в чем тут может быть дело? Его необычное поведение заставляет думать, что он принял какой-то наркотик.
Отец настаивает, что обед подавать еще слишком рано. В обычных обстоятельствах он никогда бы не стал вмешиваться в домашний распорядок. Гости отвечают, что проголодались.
— Уже почти два часа, — замечает дядя Маджид.
— Разве?
Отец снова смотрит на свое пустое запястье. Затем возвращается в комнату и, наполняя рюмки гостей, поднимает свою со словами:
— За дружбу.
Все осушают рюмки.
Отец спрашивает у меня время. На этот раз я смотрю прямо ему в глаза, выискивая признаки нездоровья. Может быть, он переутомился? Или сходит с ума? Или успел напиться? Надеюсь только, что он не болен. Словно в ответ на мои вопросы звонит дверной звонок. Отец велит мне пойти во двор и открыть, потом бежит на кухню, чтобы попросить всех выйти и встретить нового гостя.
По пути я оборачиваюсь посмотреть, стоит ли по-прежнему на балконе дома Зари Переодетый Ангел. Там никого нет.
Открыв калитку, я с удивлением вижу на улице господина Мехрбана. Бросившись вперед, он обнимает меня почти так же крепко, как отец Зари, когда мы ходили к ним. В нашем доме начинается столпотворение. Все присутствующие кричат от радости и бегут к дверям.
Первой подбегает госпожа Мехрбан. Я отхожу в сторону, и муж с женой заключают друг друга в объятия. Все гости вышли во двор и галдят, перебивая друг друга. Все, кроме моего отца — он молча наблюдает за этой сценой с террасы. Вероятно, он знал, что сегодня господина Мехрбана освободят. Безумный блеск в его глазах померк. Я долго смотрю на него. Он не знает, что я смотрю на него. Он не знает, что я надеюсь однажды стать таким, как он.
Пока гости норовят обнять господина Мехрбана, госпожа Мехрбан садится на землю и разражается рыданиями.
— Слава богу, слава богу! — вскрикивает она, ударяя себя в грудь. — Я и не думала, что дождусь этого дня.
Моя мать говорит ей, что надо смеяться, потому что ее мужчина жив и на свободе. Но госпожу Мехрбан захлестнул всплеск чувств, и он не скоро утихнет. Господин Касрави обнимает господина Мехрбана и говорит, что счастлив видеть старого друга в добром здравии. Бабушка предлагает сжечь руту, чтобы отогнать дьявола, а дед бросает на нее косой взгляд.
Наконец мой отец и господин Мехрбан тоже обнимаются. Они смеются и что-то шепчут друг другу. Госпожа Мехрбан по-прежнему сидит на полу, покачивается и плачет. У нее дрожат руки, подергиваются брови, она брызжет слюной и лопочет что-то бессвязное.
Я смотрю в сторону крыши и замечаю, что Переодетый Ангел вернулась на свой пост. Знает ли она, что происходит, и плачет ли тоже? Как только она догадывается, что я на нее смотрю, она отступает в тень.
Мы все идем в гостиную.
— Это лучший день моей жизни, — не устает повторять отец. — Со мной здесь мои лучшие друзья, мои родные и два моих сына.
Отец наливает гостям еще водки, и мы пьем за господина Мехрбана. Тот опрокидывает стопку, вытирает густые усы о рукав куртки и смотрит на жену, покусывая губы, чтобы сдержать слезы. Все женщины плачут, а мужчины вежливо отворачиваются. Я слышу, как дед шепотом обвиняет в наших несчастьях проклятых британцев.
Госпожа Мехрбан не может оторвать глаз от мужа. Вытирая слезы, она шепчет молитвы. Отец нарушает молчание, спросив господина Мехрбана, как тот себя чувствует. Покачав головой, он отвечает, что нормально, а потом разражается горькими рыданиями. Мне знакомы эти рыдания, я помню их по больничным дням. Они говорят о разбитом сердце и измученной душе, о невыносимой боли, которую не выразить словами, а лишь на прерывистом языке слез. Мне хочется, чтобы отец налил нам еще водки! Ее горький вкус мне больше не досаждает, мне нравится, как она успокаивает нервы, совсем как на поминках по Доктору.
