Уроки русского - Девос Елена
«Как по маслу», кстати, повар Франсуа запомнил моментально и на радостях угостил меня замечательной «курицей по-сенегальски».
Жак был последним из той великолепной пятерки, кто набрал мой номер телефона, и я нехотя согласилась встретиться в субботу утром… Удивительно неудобное для меня время, но что делать, на первый раз прощается. Жил он в спокойном, цветущем пригороде, что прятался за вавилонскими башнями бизнес-центров, в одной из однокомнатных квартирок с мансардой, на третьем этаже, недалеко от сквера с одиноким каштаном и детской площадкой, напоминающей недостроенный космический корабль из конструктора «Лего».
Лестница в его доме встретила меня мрачно. Я упорно пыталась найти выключатель на стене — но моя способность что-либо найти привела к тому, что взобралась я на искомый третий этаж в полной темноте. А там дверь распахнулась самым театральным образом, и на пороге, в прямоугольнике долгожданного света, возник мой будущий ученик.
Жилье казалось воздушным от светлого, высокого, похожего на купол потолка. Добавьте сюда отсутствие картин на стенах и армейский набор мебели, из которого Жак взял табуретку, а мне гостеприимно подвинул кресло и чайный столик. На столике было пять сортов чая, которые в Париже продает только один чайный магазин, «Mariage Freres», а еще черный шоколад и серебряные щипчики для сахара. И я поняла, что уже за этот чай прощу ему и субботу, и десять утра. С дымящейся чашкой в руке я снисходительно открыла свой учебник и только приготовилась объяснить задание… как вдруг услышала, как он сказал на бархатистом русском, вполне уверенно:
— Знаете, сегодня выходной… Зачем учебник? И вы, и я устали после рабочей недели. Давайте лучше читать классиков.
В зеркале напротив изумленная бледная женщина в моем красном пиджаке осторожно поставила чашку на стол, открыла рот и взглянула на Жака.
Вот так, думаю, смотрела Алиса на Белого Кролика. Мой, правда, никуда не опаздывал, сидел на табуретке, нога на ногу, подбрасывал в воздух пакетик с тростниковым сахаром и улыбался. Я судорожно закрыла учебник и сказала:
— Давайте.
— Мне очень нравится, — тут он направился к своей маленькой, но очень симпатичной библиотечке, — Толстой, «Война и мир». Оказывается, так много французского в оригинальном тексте! Но где французского нет, иногда трудно понять… Поможете мне?
— Конечно, — одними губами сказала я, боясь даже моргнуть, чтобы чудесный Жак не исчез, не растворился в воздухе, как фата-моргана. После инквизиции с Жаном Ивом, после идиотских вопросов Дидье и Ванечкиных истерик, после спрягательной дыбы «я ем, ты ешь, он ест» — с обаятельным, но совершенно лишенным памяти Франсуа, Жак, посланец небес, принес мне в клюве благую: изучение языка в совершенстве возможно.
«Андре? — сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда». Жак помолчал, положил закладку на прочитанную страницу и поднял на меня глаза.
Кажется, прошло два часа. В распахнутом окне видно было, как тень от большого каштана переместилась направо и дворник закончил собирать яркой зеленой метлой всю жухлую листву в большую кучу. То и дело раздавалось тугое, спелое «плип-плоп» жестких каштановых сердечек, падающих на тротуар. И только в этом и был пульс нашего бесконечного урока.
«Господи, за что мне это?» — подумала я и сказала:
— Она восхитительна.
Он кивнул. И повторил, точно расставил бережно шесть хрустальных бокалов:
— …Не-гра-ци-оз-на-я.
— Именно! — восхищенно подхватила я и, окончательно перейдя на русский, взяла у него томик Толстого. — Ведь что происходит на самом деле? То, что княжна оказывается все-таки и грациозной, и ловкой, не говоря уже о прелести печали и самозабвения… А почему? А потому, что, хотя вы и вуалируете приставкой два замечательных по своей силе прилагательных, глаз видит сквозь эту самую вуаль грацию и очарование, которых, вроде бы сказано, что нет. Но они есть, есть, и фокусник кланяется восхищенному цирку, и в пустом серебряном ящике возникают дивные принцессы, которых там быть не должно.
— Я не успеваю понять все, что вы говорите, — подумав, вежливо ответил Жак. — Вы можете записать то, что вы сказали? Пожалуйста!
Через год он уехал вместе с командой «Врачи без границ» в Туркменистан и сказал, что очень благодарен мне за уроки. Святой человек. Я-то знала, что благодарить ему следовало только свою блестящую память и феноменальную способность к языкам вообще. Заговорив вполне свободно к концу десятого занятия, он принял мое условие продолжать наши встречи в Париже, и не по субботам, а в обычные дни. А я отказалась брать плату за время, которое мы проводили скорее в жарких спорах о новых словах и старых книгах, чем за обязательными диктантами.
— Вы не правы, — говорил мне он. — «Быть» во французском не менее важно, чем «иметь». В конце концов, именно, у нас появился экзистен-ци-а-лизм!
— У вас многие — измы появились, Жак, — мрачно сказала я, — недаром вы брали Бастилию. Вы взгляните, взгляните на грамматику, и сразу все станет ясно. Француз скажет: я имею жену, я имею дом, я имею сына и дочь. А русский не скажет. Для него это неестественно — иметь. Для него естественно — БЫТЬ. У него ЕСТЬ жена, дом, сын, дочь. У него значит — в непосредственной близости, где-то рядом, в границе собственности — но это все-таки не обладание. Вы представляете, какая гигантская разница: обладать чем-то для нас — ненормальный оборот языка!.. Вы только вдумайтесь — ведь мы с этим живем в мозгах!
— То есть вы не имеете детей… просто «дети есть рядом с вами»? — задумчиво переспрашивал он.
— Да. И жена рядом с нами, и машина, и работа, и дом. И только поняв это, вы никогда не сделаете ошибки в употреблении именительного падежа. Потому что именительный — это то, что существует. А тот, у кого это существует, — ваш уверенный номинативный обладатель, он у русских— в родительном падеже. У меня, у тебя…
— У вас, у нас, у них, — догадывается он. — А еще есть падежи для безличных оборотов?
— Конечно. Дательный. Обороты состояния. Ну, они и во французском проскальзывают. Вот вы же говорите «мне кажется»…
— Да, — подумав, подтверждает Жак.
— Ну вот. Только в русском это идет еще дальше. Есть что-то, что вам кажется. Это не он, не она. Это ОНО. Оно делает так, что вам кажется. Вам — это дательный. И далее по аналогии: вам холодно, жарко, больно, грустно, весело, тошно, скучно, радостно.
— Мне интересно! — продолжает он сам цепочку выражений. И сам напоминает мне, что урок закончился двадцать минут назад.
Учи, где хочешь
Отправляясь на частные уроки, учитель убежден, что будет преподавать, где и когда ему вздумается. В этом же убеждены все знакомые и друзья учителя, у которых нет никакого опыта, никаких опасений, никакой критики, только бурное одобрение, обычно состоящее из большой доли безразличия и маленькой доли зависти к такой легкой и безответственной работе: вот уж точно, не бей лежачего, пришел к ученику домой или позвал его в кафе, полистал учебник, продиктовал диктант, исправил ошибки, забрал деньги и ушел.
Практически же такое невозможно вообще. Ученик диктует свой домашний адрес и ошибается в номере дома, его мобильник разряжен. Он отменяет урок, но забывает об этом предупредить. Другой, юный ученик терпеливо ждет вас, но не имеет никакого понятия о деньгах, которые должна оставить мама. Телефон мамы не отвечает. Когда телефон наконец отвечает, мама ласково говорит, что согласна платить сразу за пять-шесть занятий. Когда наступает шестое занятие, она вдруг задумывается, сколько их было, пять или шесть. К тому же чудовищно опаздывает на шестое, так что вы покидаете юного ученика до прихода мамы и зарплаты. Впрочем, она становится очень пунктуальной, когда нужно подписать контракт с учителем, так как это обеспечивает ей налоговые льготы. Взрослый ученик тоже предлагает вам контракт, но вы не сходитесь в цене. Другую ученицу вы приглашаете в любимое кафе — странное дело, теперь по уровню шума оно напоминает вам средневековую мостовую, люди ходят, как лошади, невидимый глашатай мучает всех новостями дня, и официант смотрит на вас, как монах на ведьму, потому что вы с учеником сидите и бормочете вот уже целый час, а заказали только два эспрессо.
