Множество жизней Элоизы Старчайлд - Айронмонгер Джон
– В самом деле! Грядут перемены. Откроются границы. Дубчек обещал открыть границы. Он выступит против Москвы со всеми ее ограничениями. Лучше и быть не могло.
– Мы сможем путешествовать, – добавила Катя с придыханием.
– Я поеду в Лондон, – сказала Хана Аня. – Я всегда хотела увидеть Лондон. И Нью-Йорк. Навещу сводную сестру в Западной Германии и увижу племянников.
На первый этаж спустился Ярослав, одетый в рабочий комбинезон. Катя и Хана Аня, взявшись за руки, кружились по комнате в танце.
– Это хорошая новость, – сказал Ярослав, как только ему все рассказали. – Но я бы не радовался раньше времени. У Дубчека сейчас огромное количество дел. Не рассчитывайте, что он будет слишком озабочен проблемами фермеров в Татрах.
– Но он откроет границы, – повторила Хана Аня, размахивая рукой в воздухе, как будто флагом.
Йорди, кривозубый молочник, чей отец служил в секретном ведомстве, шел по двору, неся в каждой руке по ведру молока. Ярослав бросил на него неспокойный взгляд через окно.
– Чтобы нашу страну наводнили западные шпионы! – произнес он достаточно громко, чтобы слышал Йорди. – Не пойми меня неправильно, Хана. Я хочу путешествовать не меньше, чем любой другой человек. Больше, чем большинство. Но я убежденный коммунист!
Кристоф в одной ночной сорочке прошаркал на кухню и грузно опустился за длинный стол.
– Мы в этом доме все убежденные коммунисты, – сказал он так, будто повторял это уже тысячу раз, и начал скручивать свою первую за день сигарету.
– Сны приходят каждую ночь, – призналась Катя отцу несколько дней спустя, когда они выгнали на выпас последнюю корову, шлепнув ее по крупу. – Они начинаются практически сразу, стоит мне закрыть глаза, а когда я просыпаюсь, я прожила дюжину лет и встретила сотню людей; я вышла замуж и родила; я умерла; я переплыла океан. Я просыпаюсь, и это каждый раз шок.
– Могу себе представить.
– Прошлой ночью я была в Нью-Йорке, – сказала она. – Я была школьницей. На площади был парад. Папа, ты себе не представляешь. Сколько людей! Мужчины в шляпах. Лошади. Огромные, высокие здания.
– Ее звали Роза, ту девушку, которую ты видела во сне в Нью-Йорке. Роза Шмидт. Ей было пятнадцать в день этого воспоминания, – сказал Ярослав. – Столько же, сколько тебе сейчас. Твоя мама много раз рассказывала мне о Розе. Это был 1895 год, парад в честь Дня благодарения на Бродвее.
– Там были слоны, – сказала Катя. – Они прошли прямо мимо меня, а я протянула руку, и один из них коснулся меня своим хоботом.
– А какой-то ирландский паренек дал тебе бутылку спиртного, и вы вместе распили ее под Бруклинским мостом.
Катя засмеялась.
– Я еще не видела этого сна. Но, пожалуй, теперь буду ждать его с нетерпением.
– Пожалуй, стоит. – Ярослав позволил молчанию между ними затянуться, а потом повернулся к дочери. – Ты уже встречалась с Эгльфином? Родериком Эгльфином?
– Да. – Лицо Кати потускнело. Она взяла отца за руку, и вместе они стояли и смотрели, как домашняя скотина вяло разбредается по пастбищу.
– Сегодня я попрошу мальчишек почистить доилку, – сказал фермер, закрывая двери коровника на железный засов. – А ты беги собираться.
– Спасибо, папа.
– Ты видела свое золото? Золото Элоизы?
– Да, – был ее быстрый ответ.
– Ты родом из очень богатой семьи, Катарина Немцова.
– Я уже начинаю это понимать, – ответила Катя.
– Мы говорили о том, чтобы отправиться на его поиски. Мы с твоей мамой. О том, что могли бы стать богатыми, – сказал Ярослав. Он начал разматывать шланги доильного аппарата, подготавливая их к отпариванию.
– А сейчас ты хотел бы этого? Найти золото Элоизы?
– А-а-а… – Ярослав бросил на Катю извиняющийся взгляд. – Хотел бы я этого? Хотел бы я стать богатым? Возможно, раньше. Раньше я мог бы этого хотеть. – Он повесил резиновые шланги на гвоздь. – Не дело задавать фермеру такие вопросы, Катенька. Ты видела несметные богатства. Ты знаешь, что это такое. – Он взял дочь за руку и повел ее через двор, оглядываясь по сторонам и проверяя, чтобы никого не оказалось в пределах слышимости. – И все же твоя мама говорила, что богатство – это не золото и серебро, а плоть и кровь. Когда ты бедный фермер с одним-единственным пальто на зиму, богатство выглядит очень привлекательно. А я? У меня другие мечты. Я мечтаю о дальних странах. Я мечтаю о таком месте, где человек может ходить с высоко поднятой головой, свободно высказывать свое мнение, и где никто не будет указывать ему, что он должен думать, или где он должен работать, или что ему говорить. Я мечтаю просыпаться без страха – без страха, что у меня отнимут ферму, без страха, что меня отправят работать на шахты. Так что нет. Мне не нужно золото Элоизы, Катенька. Да и потом, разве можно разбогатеть в Попраде? Партия изымет наши богатства, и мы снова станем бедняками. Так что если мы действительно захотим разбогатеть, нам придется уехать отсюда. Но неужели мы сможем покинуть эту долину? – Он запер калитку, ведущую в поле, и они встали рядом, облокотившись на нее и глядя на приречные луга и предгорья Татр, наблюдая за коровами, склоняющими свои головы к высокой траве. – Где мы найдем сокровища дороже, чем все это? Вот что сказала бы твоя мама.
– Знаю, папа.
– Я много раз обсуждал это с твоим дедушкой. Он божится, что нас непременно убьют, если мы попытаемся покинуть Чехословакию.
Катя улыбнулась. Она положила руку отцу на плечо.
– Возможно, если Дубчек откроет границы…
– Возможно.
Лето 1968 года было одним из самых жарких на долгой памяти многих. Летом 1968 года у Кати появился молодой человек, которому она рассказала о своем даре. Тем же летом произошла перестрелка по дороге из Прешова в Попрад.
Это было лето, которым все началось, и лето, которым слишком многое кончилось.
Лето, насыщенное событиями.
Почти каждое утро солнце выкатывалось из-за горизонта на чистое голубое небо, и темно-зеленые пастбища и иссиня-черные леса, простиравшиеся на север от предгорий вокруг промышленного города Попрад до высокой стены Татр, окрашивались его золотым светом, пока май не сменился июнем, а июнь – июлем, и ячмень на полях не начал вызревать, а затем и сохнуть. Один из попрадских мальчишек, Марат, проезжая на велосипеде мимо переулка, увидел рысь, которая охотилась на крыс в канавах. Он на всей скорости гнал на ферму, чтобы скорее сообщить эту новость, но когда все остальные примчали в тот переулок, рыси уже не было.
Второй из них, Йорди, нашел себе подружку в Старом Смоковце с почти такими же кривыми, как у него зубами, стал напевать американские песенки в стиле рок-н-ролл и укладывал отросшие волосы в прическу кок, как Элвис Пресли.
В начале июля Катя начала встречаться с молодым человеком из академии в Штрбске-Плесо. Ему было семнадцать.
– Он слишком стар для тебя, – ворчал Ярослав. – И вообще, рано тебе думать о мальчиках. Тебе всего пятнадцать.
Но Кате нравилась его компания. Его звали Милан Гашек, и в свободное от учебы время он работал на бумажной фабрике, которая стояла на реке Татшаньска всего в нескольких километрах вниз по течению от фермы Немцовых. Они с братом делили на двоих русский мотороллер «Вятка ВП‐150» аквамаринового цвета, идентичный (как утверждали все вокруг) итальянской «Веспе». Когда была его очередь пользоваться мотороллером – по понедельникам, средам и по субботам утром, – Катя садилась сзади, не обращая внимания на его волосы, лезущие ей в лицо, и крепко, до белых костяшек, держалась за его рубашку. Милан не отличался особой красотой: он был худощавого телосложения, с бледной кожей, и волосы у него чуть-чуть курчавились; он носил очки в проволочной оправе, а дужки завязывал на затылке бечевкой, чтобы не слетали, когда он ездил на мотороллере. Но он был честным, и Кате это нравилось.
– Меня не волнует внешность, – говорила она отцу. – Мне важно только то, что у него в сердце.
Милан читал книги. Он говорил о политике. Он состоял в союзе молодежи.
