Иди за рекой - Рид Шелли
В то утро я вышла из дома обычной девчонкой, которую ждал самый обычный день. Я пока не умела определить, что за новый маршрут разворачивается передо мной, но знала, что домой возвращаюсь другим человеком. Я испытывала те же чувства, какие, должно быть, испытывали первооткрыватели из наших школьных учебников, когда, плывя по морю, раньше казавшемуся им бескрайним, вдруг замечали вдали таинственный берег. Внезапно я оказалась Магелланом собственного внутреннего мира и понятия не имела, что же такое только что открыла. Я опустила голову на широкое плечо Уила и гадала, откуда он и кого там оставил, а еще – надолго ли бродяги задерживаются на одном месте.
Глава вторая
Вот показался белый фермерский дом, за ним – полуразвалившиеся курятники, свинарник и залатанный серый сарай, в котором хранились инструменты, ведра и наш мерин Авель. Ни постройки, ни заборы не красили с последнего лета перед аварией. На ферме с тех пор вообще мало за чем был толковый присмотр, и теперь, пять лет спустя, без кузена Кэла, который занимался всем мелким ремонтом, и без мамы, которая всем заправляла, ферма будто превратилась из белоснежной наволочки в старый мешок для картошки. Причем превращение это происходило настолько постепенно, что я даже толком его не осознавала до этого момента, когда попыталась взглянуть на представшую перед нами картину глазами Уила. Вся моя жизнь была в этой самой ферме, и, когда он взглянул на нее впервые, я почувствовала себя жалкой и убогой.
Мне хотелось сказать: “Вообще‐то мы не такие… Ну, то есть я не такая… Просто произошла авария, и…” Но вот оно лежало перед нами, доказательство – окончательное и бесповоротное провозглашение падения моей семьи.
Вдобавок к ветхим постройкам был еще пьяный брат, который валялся в грязи у нас за спиной, а теперь еще и приближался с грохотом по длинной подъездной дорожке ржавый отцовский грузовик. Когда папа выбрался из водительской кабины и разъяренной походкой двинулся в нашу сторону, я увидела, как дядя Ог выкатился в коляске на облезлое крыльцо, чтобы получше видеть, что сейчас будет: я не сомневалась, что он предвкушал драку. Я безвольно висела у Уила на руках и не могла отчистить хоть что‐нибудь из того, что открылось его взору, или побежать с ним на задний двор к персиковому саду – последнему, что у нас еще оставалось красивого. Я закрыла глаза, предвидя в приближении отца окончательное столкновение своей жизни с жизнью Уила.
А столкновение это, к моему удивлению, явилось сзади.
Сет пришел в себя. Он беззвучно следовал за нами, пока тугая пружина злобы не разжалась и не швырнула его в мощном броске Уилу на спину. Последовавшая за этим драка сейчас воспринимается мною как нечто нереальное, в памяти на замедленном воспроизведении прокручивается размытая версия того, что тогда на самом деле произошло. Я вспоминаю подробности, которых не могу объяснить, – например, как Уил умудрился мягко опустить меня на землю на безопасном расстоянии, и как парни закружили надо мной подобно небольшому торнадо, и Уил плясал, точно птица, прямо в воздухе, уворачиваясь от яростных пинков Сета. Я отчетливо помню один-единственный крепкий удар Уила, который опрокинул Сета на землю, с окровавленным носом и сыплющего ругательствами, и появление задыхающегося от гнева отца, который потянул Сета вверх и поставил на ноги, а потом встал между парнями с разведенными в стороны руками, как рефери.
Сет, тяжело дыша, тыкался грудью в отцовскую ладонь, поливая проклятиями Уила и пытаясь до него дотянуться. Уил спокойно отступил и не сводил с Сета уверенного взгляда – так смотрят волки на поверженную жертву.
– Парень, ты, черт тебя за ногу, кто такой? – крикнул папа Уилу, а потом предупреждающе рявкнул на Сета, велев ему угомониться, и сжал в кулаке ворот сыновьей рубахи.
– Уилсон Мун, сэр, – спокойно ответил Уил и, продолжая смотреть на Сета, коснулся пальцами козырька бейсболки, которая каким‐то чудом удержалась у него на голове.
– Это мне, мать твою, ни о чем не говорит, – возмутился папа.
– Я тут проездом, сэр.
– Проездом с моей дочерью на руках и сыном на спине? – мрачно спросил папа, с подозрением и в то же время растерянно.
– Да, сэр, – ответил Уил без пространных объяснений и добавил только: – Одну подобрал с земли, от другого попытался отбиться.
Папа посмотрел на землю, где сидела я, оценил мою опухшую лодыжку и разорванное платье – и этим ограничился, подтверждения в моем взгляде искать не стал, а только спросил:
– Этот парень тебя обидел?
– Нет, папа, – ответила я. – Это Сет виноват. А он увидел, что я упала, и просто помог мне добраться домой.
– Да врет она! – рявкнул Сет. – Этот ублюдок шел за нами от самого города, чтобы полапать ее своими грязными ручонками!
Сет в новом приступе ярости ткнулся в отца, толкнул воздух в направлении Уила и закричал:
– Я тебя убью, чертов латинос!
Папа покрепче схватил Сета и перевел нахмуренный взгляд с меня на Уила и обратно на меня. Он велел Сету заткнуться и мрачно спросил у меня:
– Это правда?
– Нет, папа, – повторила я. – Сет просто пьяный.
– Это‐то понятно, – сказал папа, устало глядя на сына, который, наконец уступив отцовской хватке, повис на его кулаке и обиженно пинал ногой землю, как рассерженный ребенок.
Папа снова посмотрел на Уила, махнул ему свободной рукой и сказал:
– Ну‐ка, давай, пацан, убирайся отсюда, и чтобы больше ни к моей земле, ни к моим детям ни на шаг, ясно тебе?
– Да, сэр. Ясно как белый день, – ответил Уил и дернул себя за козырек.
Он повернулся и, не взглянув на меня, целеустремленно зашагал через желтое поле в сторону города. Лавандовый горизонт будто всасывал его, пока очертания его фигуры не стали совсем крошечными и окончательно не исчезли. Я задавалась вопросом, пошел ли он обратно к железной дороге. Если все места были для него одинаково хороши, значит, любая другая точка на путях подойдет ему больше, чем тот город, в котором живет Сет. Я и не догадывалась, что в этот момент Уил, превращаясь в далекую точку, думал точь‐в-точь обратное: что Айола стала для него местом превыше всех прочих, местом, откуда он не станет убегать из‐за Сета, а останется из‐за меня.
– Все время, пока я шел, – рассказывал он мне потом, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, в его постели из нескольких одеял, – я ломал голову, как бы к тебе вернуться.
Я часто думаю: вот бы он тогда все шел и шел вперед, вскочил бы на следующий поезд и уехал бы в какое‐нибудь другое место.
Папа с отвращением оттолкнул от себя братца, и Сет безропотно поковылял к свинарнику. Папа нагнулся, с большим трудом поднял меня с земли и понес в направлении дома. Его тело, в сравнении с крепкими объятьями Уилла, было костлявым и шатким, придавленным к земле не столько тяжестью моего веса, сколько тяжестью лет, прошедших с маминой смерти. Я не решилась обвить его шею руками, как сделала, когда меня нес Уил: боялась, что опрокину на землю. Как и ферма, он с каждым днем понемногу ветшал, и теперь, когда он нес меня на руках, когда‐то сильных, мне казалось, будто меня везет старый хилый мул. Мне хотелось попросить, чтобы он опустил меня на землю, что я как‐нибудь доковыляю, но я знала, что он не послушается, а папа не любил напрасных слов.
Когда он внес меня по трухлявым ступенькам на крыльцо и мы миновали инвалидную коляску дяди Ога, тот тонко и протяжно присвистнул. Я поняла по его зловещей ухмылке, что он получил огромное удовольствие от представления, ему плевать на мою ушибленную ногу, и он от всей души надеется, что неприятности на этом не закончатся, а так оно, к сожалению, и вышло. Папа проигнорировал его и занес меня в дом, где уложил на диван, а потом пошел на кухню и стал звонить доктору Бернету. Я устроила ногу на муслиновых подушках, сшитых вручную матерью, и принялась ждать.
Мама называла эту комнату салоном. Нам дозволялось бывать здесь только по воскресеньям после службы, когда мы с мальчиками возвращались из церкви чистыми и притихшими. Мы с Сетом и Кэлом часы напролет играли в шашки на деревянной доске, распластав долговязые тела по плетеному ковру в салоне, пока мама сидела в уголке в своем кресле-качалке над библией, а папа читал газету и дремал на золотистом шерстяном диване. Частенько из пансиона в городе к нам приезжала тетя Вивиан. Она старалась сидеть тихонько и вышивать, но довольно часто отвлекалась от рукоделия, чтобы пересказать нам историю, которую прочитала в журнале “Колье” или увидела в выпуске новостей перед кинокартиной в театре в Монтроузе. Если бы не она, я бы и знать не знала про место под названием Голливуд и нигде бы не слышала мелодичных имен его звезд: Эррол Флинн, Бэзил Рэтбоун, Грир Гарсон и мое любимое – с такими гладкими округлыми слогами: Оливия де Хэвилленд, женщина, которой я никогда не видела, но воображала, что она наверняка так же прекрасна, как и ее имя. Мама все это называла чепухой, что лишь добавляло рассказам тети Вив очарования. Время от времени Вив уговаривала маму дать нам послушать по радио миниатюру Лорела и Харди. Мы с мальчиками покатывались со смеху, пока глупость не овладевала Сетом настолько, что он не мог удержаться и принимался толкаться и бороться с Кэлом, и тогда мама приказывала выключить радио, а детям – покинуть салон. Я уходила всегда неохотно, но с покорностью, привыкшая к тому, что вечно виновата “за компанию”, и Вив каждый раз успевала бросить мне понимающий и извиняющийся взгляд.
