Млечный путь - Меретуков Вионор

Корытников умолк, вероятно, растревоженный возникшими в памяти картинами.

— Так стрелял в вас маршал или нет? — нарушил я молчание.

— Стрелять не стрелял, но целился и глаз прищуривал! Слава богу, обошлось, пистолет был не заряжен. Но меня действительно сразу же выперли и из партии, и из рядов доблестных защитников отечества. Говорили, нельзя обзывать советского маршала собачим рылом и морской свиньей: это, мол, не этично, и потом, маршал как-никак заслуженный военачальник и герой. Да, чуть не забыл, пока мы с маршалом облаивали друг друга, я между делом успел намять бока его адъютанту. Да так, что медкомиссия, после того как его выписали из госпиталя, признала адъютанта ограниченно годным к строевой службе. Потом был суд, за ним последовала солнечная Мордовия. Вот уж где я поднабрался жизненного опыта! Такая вот метаморфоза. Вы удивлены?

— Не очень. Есть многое на свете, друг Горацио…

Он хмыкнул и закончил:

— …что и не снилось нашим мудрецам. А маршала Богданова я по гроб жизни помнить буду. Интересно знать, жив ли еще этот сталинист.

— Жив, — отозвался я.

— Откуда такая уверенность?

— Дело в том, что Бутыльская помогает маршалу в работе над военными мемуарами.

— Бутыльская и маршал! — воскликнул он изумленно. — Вот так фокус!

Мы помолчали. Минуту спустя, пристально глядя на меня, он сказал:

— Даже не знаю, с чего начать… — он замялся. — Мне, правда, показалось в какой-то момент, что вы… что вы… исчезли! А я привык доверять своим ощущениям.

Теперь настало время мне хмыкнуть.

— Я вам сейчас все объясню.

И я поведал ему о том, о чем никогда никому не рассказывал.

…Еще учась в начальных классах, я заметил, что иногда мои собеседники вдруг застывают в неподвижности, цепенея и как бы впадая в состояние кратковременной каталепсии, а потом, ожив, удивленно вертят головами. Оказывается, на какое-то время я выскальзывал из поля их зрения. Длилось это недолго, какие-то секунды. Сначала я ничего не мог понять. Разобрался я в этом позже, когда сообразил, что временами могу передвигаться со скоростью, значительно превышающей скорость обычного человека. Глаз моего собеседника просто не поспевал за моими эволюциями. Если я делал два-три шага в сторону, то тут же возникал эффект исчезновения. Самому же мне казалось, что мир вокруг меня стоит как вкопанный, словно у него подсели батарейки.

О похожем феномене писал Паустовский. В юности он знавал необычайно одаренного карточного шулера, за движениями которого человеческий глаз уследить не мог. Но тот тренировался, по словам писателя, лет десять. У меня же эта способность была врожденной.

К моменту окончания школы способность передвигаться с космической скоростью как-то сама собой заглохла, и со временем я почти забыл о ней.

— Видимо, сегодня эта способность вернулась ко мне, — закончил я. Я не сказал, что однажды эта способность ко мне уже возвращалась. И привело все это к трагическому расставанию с одной очаровательной девушкой. Я исчез в самый, так сказать, патетический момент. Делать этого, разумеется, не следовало. Секс занятие серьезное, и нельзя относиться к нему безответственно.

Корытников долго молчал и пытливо меня разглядывал: вероятно, изучая меня и что-то про себя решая.

— Я не сделаю открытия, — наконец проговорил он, — если скажу, что вы красивы. И вы очень похожи на одного моего бывшего друга.

Мне не раз говорили мои близкие и не совсем близкие знакомые, что я им кого-то напоминаю. Меня это давно не удивляет. Я, так сказать, стереотипно красив: квадратный подбородок, темно-синие глаза и римский нос.

— Субъектов с подобными рожами немало разгуливает по свету, — скромничая, сказал я.

— Нет-нет, сходство поразительное! Просто один в один. Вот и не верь после этого судьбе! — Он закрыл глаза и процитировал по памяти Екклесиаста: — «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». Понимай это так: поймал случай — и ты в дамках! Это же просто счастье, что я вас встретил!

Почему я доверился незнакомому человеку, да еще уголовнику? Трудно сказать. Может, потому, что почувствовал в нем родственную душу. И еще. Павел Петрович пробудил во мне то, что давно дремало в тайниках моей души. С его помощью я утвердился в мысли, что настало время от сомнений и бесплодных бесед с самим собой переходить к активной преступной деятельности.

Я понял, что порой достаточно слова, незначительного происшествия, нечаянной встречи, чтобы в тебе проснулось преступное начало. А если точней — чтобы ты в одночасье превратился в злоумышленника. Преступник сидит в каждом из нас и только ждет своего часа. Вокруг нас бродят сотни, тысячи потенциальных воров, грабителей и убийц. И как только представится случай украсть или убить, они без промедления возьмутся за нож. И тогда — берегись, прохожий! Пощады не будет. И куда подеваются совесть и страхи перед возможным возмездием! Никто не знает, какие чертенята скрываются в наших душах.

Надо ли говорить, что Павел Петрович стал моим наставником? Вернее, я позволил ему быть моим наставником. Это нисколько не ущемляло моего самолюбия. Корытников был значительно старше. Да и перевес в криминальном опыте был на его стороне.

Внешностью Павел Петрович обладал внушительной. Высокого роста, подтянутый, приветливо-улыбчивый, с пышными усами и густой серебристо-седой куафюрой, он сразу располагал к себе. Менее всего он походил на злоумышленника. Скорее, он был похож на доброго домашнего доктора. Хотелось прижаться к нему и поведать, что у вас наболело на душе.

Павел Петрович меня многому научил. Рассуждения его были удивительны, я слушал его с восхищением и не переставал удивляться, как это ему удалось стать таким негодяем. Корытников не описывал, он воспевал убийства!

— Добротное преступление по чисто внешним признакам, — говаривал он, энергично рубя воздух ладонью, — должно напоминать нечто целомудренное, рыцарственное, возвышенно-романтическое, восторженное, вроде музыки Берлиоза, лирики раннего Блока или вишневого сада в пору цветения! Еще Ленин сравнивал преступление с искусством! — Голос Корытникова звенел, глаза благородно сверкали. — Поэтому никаких тесаков, колунов и ятаганов! Никаких адских машин, гранатометов, динамита, цианистого калия и скорострельных винтовок. Никаких мечей, обрезов, капроновых удавок и прочих варварских орудий убийства. Если вы задались целью кого-то укокошить, делать это надо аккуратно, опрятно и…

Он сделал паузу, подыскивая нужное слово. И наконец, сладострастно пожевав губами, сказал:

— …и с удовольствием! А жертва, приконченная вашей великодушной рукой, будет помирать с чувством благодарности за то, что вы приняли в ней участие, проявили столько внимания и заботы. Никогда не забывайте, что главное в этом непростом деле — красота!

Как это верно, подумал я. Вид мертвого тела, непрофессионально и живодерски распотрошенного, у вменяемого человека не может вызвать ничего, кроме чувства гадливости. После недолгих раздумий я решил остановиться на вязальных спицах. Корытников с жаром одобрил мой выбор.

— Оригинально! Точно рассчитанный удар, даже укол в сердце, и жертва без задержек устремляется на небеса! Минимум страданий. Почти безболезненно. И главное — стерильно, чистоплотно, тихо и практически бескровно. Капелька крови, разумеется, не в счет. Щадящая, милосердная смерть! Идеальный способ убийства! Восхитительно! Творческий подход к делу! Превосходно! Гениально! — восторгался он. — И еще. Мы часто усугубляем собственную боль и страдания, проявляем чрезмерную щепетильность и придаем излишне много значения мелочам, а также принимаем вещи слишком близко к сердцу. Долой всякие интеллигентские штучки! И последнее. Оптимистический настрой — вот ключ к успеху. Сложно достичь даже небольших целей, если ты с самого начала настроен пессимистично. Именно поэтому важно всегда сохранять оптимизм.