Роберт Хелленга - 16 наслаждений
Несмотря на все вагонные неудобства, они не собирались идти на компромисс в попытках устроится на ночь покомфортнее, так же как и не желали мять свои специально сшитые для поездки костюмы. Они задернули шторы и разделись догола, толкаясь в узком проходе между полками, ударяясь о полки и друг о друга, когда поезд раскачивался на ходу. При этом они демонстрировали мне все части тела от шеи до колен так открыто, как будто меня здесь совсем и не было. Я вновь стала невидимкой.
Лежа на спине и наблюдая за этим показом голых ног и задниц, я вдруг вспомнила Мэг и Молли, чью тайную плоть я разглядывала с нижней койки, когда мы жили с Молли в одной комнате.
У Рут, как и у Молли, были ярко-рыжие волосы на лобке и под мышками, и казалось, что ее тело вспыхивает пламенем. Иоланда наклонилась снять чулки, и я вдохнула, вместе с тонким ароматом дорогих духов, сильный запах, похожий на запах собачьего пота. По всей видимости, у кого-то были месячные.
Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Произошло что-то странное. Моя изначальная враждебность к этим женщинам превратилась в нечто подобное любви; я имею в виду не эротическую любовь, а ту, что питала к своим сестрам, воспоминания о которых не давали мне покоя, что было вполне объяснимо. Однажды я взяла – украла – десять долларов из маминой сумочки. И, поскольку никто из нас не признался в содеянном, нас всех отправили спать без ужина. Сестры, хотя и решили не выдавать меня, были голодны и в плохом настроении и не собирались спускать мне это с рук. Как Рут и Иоланда. Они хотели, чтобы я страдала от того, что сделала. Но недолго. Мои сестры никогда долго не злились, и уже довольно скоро мы стали дурачиться, как всегда… Трое путешественников, вместе отправившихся в путь, потом каким-то образом мы отдалились друг от друга – не из-за миль и километров, а из-за мужей и любовников, детей, смерти мамы и папиных денежных проблем. Я пыталась вспомнить, на что потратила те десять долларов. На кино? Конфеты? Книги? Игрушки? Истратила ли я все до цента? Или они до сих пор аккуратно спрятаны где-то между страницами какой-нибудь книжки? Я не могла вспомнить, но я помню, как папа поднялся наверх и сказал, что, если мы не угомонимся, ему придется нас отшлепать, и как затем он пришел опять, уже с гитарой, и пел наши любимые песни «Человек-пони» и «Бутылка вина». Но тем не менее нам ничего не дали поесть до самого завтрака.
Когда поезд прибыл в Малхауз, я решила искупить свою вину и добыть чего-нибудь съестного. Если вагон-ресторан собирались отцеплять, у меня было по крайней мере десять минут – вполне достаточно времени, чтобы купить три cestini.[14] Я не могла вспомнить это слово по-французски, но я четко помнила один из уроков в учебнике французского языка, по которому мы учились в лицее: молодой итальянец, впервые посещая Францию, высовывается из окна поезда и покупает одну из таких маленьких коробочек с ланчем – кусок паштета, завернутый в фольгу, хрустящая булочка, маленькая бутылка вкусного красного вина и так далее – у одного дружелюбного campagnard,[15] a тот рассказывает ему о географических особенностях региона и тонкостях французской кухни и вина и желает приятного путешествия.
Я выглянула из окна, влезая в шлепанцы. Никаких дружелюбных campagnards не было видно, но это меня не остановило.
Я нашла способ замолить свои грехи и не собиралась упускать эту возможность. Тем более, что сама тоже была голодна. Я просто умирала с голоду. Я подумала, это хороший знак.
– Пойду раздобуду что-нибудь из еды, – объявила я, выскочив из купе, не дав им возможности ничего ответить.
Платформа была переполнена высаживающимися пассажирами, включая моего кадета. Он по-дружески кивнул мне, но теперь мне было не до него.
– Десять минут? – спросила я человека в униформе, стоявшего на платформе.
Он посмотрел на часы:
– Dix minutes? C'est ca.[16]
Я прошла через зал ожидания к вокзальному ресторану.
– Я хочу купить что-нибудь поесть с собой в поезд, – сказала я медленно, вспомнив все, что знала по-французски. – Quelque chose a manger pour le chemin de fer.[17]
Парень за барной стойкой вокзального ресторана, почти пустого, посмотрел на меня встревоженно, как будто я ему угрожала. Как мне кажется сейчас, я, должно быть, попросила чего-нибудь поесть для железной дороги, но, между прочим, он бы мог и догадаться, что мне нужно, ведь мы же в ресторане. Это мне напомнило мой первый (и единственный) визит в Париж, когда я попросила таксиста отвезти меня на Эйфелевый тур, а он в ответ только моргал глазами и смотрел на меня непонимающим взглядом.
– Говорите медленнее, пожалуйста, – сказал мужчина за стойкой. – Lentement.
Все это было нелепо. Я его понимала, а он меня нет. (Так иногда бывает при разговоре по телефону. Ты все кричишь, и кричишь, и кричишь, а человек на другом конце провода твердит: «Алло? Алло? Алло?».)
– Cibo, сказала я громким голосом. – Un cestino.[18] – итальянские слова звучали по-французски. Я показала пальцем на рот и на свой живот. – Caisse,[19] – вполне отчетливо произнесла я. – Poitrine, commode, boite.[20]
Все еще пытаясь купить cestino, я говорила касса, грудинка, буфет, коробка. Коробка – вот что мне было нужно: «boite de picnic».[21]
– Boite de picnic? – И опять на его лице появилось мучительное выражение.
Быстро взглянув на часы, я поняла, что с тех пор, как покинула поезд, прошло четыре с половиной минуты. Я еще раз мысленно вернулась к той сцене в учебнике, но в памяти всплыло только то, что дело происходит на станции в Авиньоне и что Петрарка не то родился в Авиньоне, не то уехал туда жить.
– Не желаете перекусить?
– Si, si. To есть, oui.oui. S'il vous plait.[22]
– Да конечно, mais oui. Присаживайтесь, пожалуйста. Он указал на ряд пустых столиков. – Я принесу вам меню. Вареный цыпленок, – по-моему, он сказал именно это, – очень хорош сегодня.
– Non importa![23] – крикнула я, опять по-итальянски. – Это не имеет значения. Что-нибудь. Я очень голодна.
Я понимала его прекрасно, но видимо что-то с моей стороны мешало ему понять меня. Возможно, французу просто не могло прийти в голову, что кто-то может заказывать еду так наспех и непродуманно. В любом случае было трудно найти слова, чтобы передать, насколько я тороплюсь, хотя тело, наверное, выдавало мое состояние.
– Вам нужен туалет? – спросил он.
– Non, non. Le train parte tout de suite.[24]
Прошло еще две минуты.
– Le train?[25] А-а! Вы хотите un panier – repas[26] с собой в дорогу на поезд? – Он резко мотнул головой в сторону платформы, где поезд издавал гудки и выпускал пар из тормозов.
– Si, si, oui, oui, oui.
– Moment.
Как только он исчез за завешенной шторой дверью позади бара, я сообразила, что забыла про Рут и Иоланду.
– Три! – крикнула я. – Siamo in tre. Trois personnes. Quelque chose pour trois personnes.[27]
Он оглянулся через плечо и кивнул, поднимая вверх три пальца: – Trois?
– Oui, oui, oui.[28] Я решила, что могу дать ему три минуты. С того места, где я стояла, мне был виден последний вагон моего поезда.
Прошло две минуты. Три. Когда он вернулся, я была уже на грани срыва. Он вручил мне длинную плоскую коробку, перевязанную бечевкой и чек на сто франков, который я оплатила в кассе.
Я, конечно же, не собиралась есть бесплатно, но сто франков показались мне немыслимой суммой, около двадцати долларов за пару сандвичей! На самом деле такой суммы во франках у меня наличными не было, но я быстренько обналичила свой дорожный чек, при этом, поскольку нервничала, подписывая его, с трудом вспомнила собственное имя.
Наш поезд, от которого отсоединили три последних вагона, уже тронулся, когда я прибежала на перрон. Я на секунду растерялась, не зная, что делать, отказываясь верить, что поезд в самом деле уйдет без меня. Я, конечно, знала, что даже в Италии поезда не ждут опоздавших пассажиров, и что во Франции поезда иногда отправляются даже раньше, просто ради удовольствия испортить кому-нибудь поездку. Но в душе я считала, что несправедливо вот так оставлять меня. Ведь я же хотела достать еды для себя и тех двух американок, моих сестер, которые теперь подумают: она, мол, получила по заслугам, и никогда так и не узнают, что я старалась ради них. Это было совершенно незаслуженно, слишком несправедливо. Почему кондуктор не убедился, вернулась ли я на поезд? Я просто не могла в это поверить. А потом я бежала вдоль длинного перрона, уходящего в ночь.
Сначала ноги у меня заплетались, потом я их распутала, и они понесли меня все быстрее и быстрее – мимо лавочек и питьевых фонтанчиков, – пока не оказалась на самом краю платформы, где стояли тележки, доверху нагруженные коробками, сумками и чемоданами. Если бы это была сцена из фильма, объектив то наезжал бы на Марго, то отъезжал, чтобы в кадр попала коробка с двадцатидолларовыми бутербродами, болтающаяся у нее в руке. Затем показали бы уходящий поезд; камера заглянула бы в освещенное окно купе, так же, как это сделала и я, а там лицо старика, прильнувшее к оконному стеклу, или, возможно (в киноверсии), обнимающиеся влюбленные. А дальше сцена была бы такая: поезд все пыхтит и пыхтит, набирая обороты, а я все бегу, бегу и бегу, не и состоянии его догнать… На самом деле я догоняла его. Это как раз не было большой проблемой; проблема была в том, чтобы суметь в него запрыгнуть, например на открытую площадку последнего вагона.
