Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
Рыба была великолепна. Мы шли мимо жирных серебристых пеламид со сплющенными желтоватыми головами. Мне нравились лотки с кальмарами, пурпурная кожа которых блестела, как головка члена, и корзины из прутьев с морскими ежами, которых уже взрезали, чтобы добраться до их рыжей икры. И повсюду, прямо на бетонном полу, возвышались в человеческий рост груды льда, из которых беспорядочно торчали рыбьи головы и плавники. Гвалт, стоявший на рынке «Кроуфорд», был оглушителен: гром цепей и грохот измельчителей для льда, карканье воронов под крышей и монотонный голос аукциониста. Как мог этот мир не запасть мне в душу?
Царство Анвара располагалось в задней части рынка. Сам владелец сидел скрестив ноги, весь в белом, на высоком металлическом столе, а вокруг громоздились огромные, по грудь, горы льда и рыбы. Рядом с ним на столе стояли три телефона: белый, красный и черный. Встретившись с ним в первый раз, я смотрел на него искоса, украдкой – он поглаживал что-то у себя между ног, и я не сразу понял, что это была кошка. Я заметил еще какое-то шевеление и вдруг понял, что вся поверхность металлического стола была покрыта кошками – их было штук шесть, они лениво поводили хвостами, вылизывали лапы и глядели на нас, высокомерно подняв головы при нашем появлении.
И вот что я вам скажу: в том, что касалось рыбы, Анвар и его кошки великолепно знали свое дело. За перетаскиванием туда-сюда ящиков с товаром они наблюдали вместе. Стоило Анвару слегка покачать головой или тихо щелкнуть языком – и рабочие тут же бросались забирать розовый бланк заказа или принимать улов какого-нибудь рыбака из племени коли. Подручные Анвара все жили на Мухаммад-Али-роуд, были беззаветно преданы хозяину и целый день внаклонку у его ног сортировали омаров и крабов, резали мясистых тунцов, яростно сдирали чешую с карпов.
Пять раз в день Анвар творил молитвы на молитвенном коврике за колонной; все остальное время он сидел скрестив ноги на видавшем виды металлическом столе в задней части рынка. У него была привычка целый день напролет массировать свои босые ступни, пальцы которых оканчивались загибавшимися желтыми ногтями.
– Гассан, – бывало, говорил он, потягивая свои крупные пальцы, – слишком ты мал. Скажи Большому Аббасу, пусть дает тебе больше рыбы. Только что получили хорошего тунца с Гоа.
– Разве ж это рыба? Это для кошек.
Тут он разражался хриплым кашлем с присвистом; это означало, что он смеется над моей дерзостью. В те дни, когда наперебой звонили телефоны (так оставляли свои заказы бомбейские отели и рестораны), Анвар любезно предлагал нам с Баппу чаю с молоком, а сам заполнял розовые квитанции и с суровым лицом сосредоточенно наблюдал, как его люди наполняют ящики. В спокойные дни он отводил меня в сторонку, туда, куда привозили рыбу, и показывал мне, как судить о ее качестве.
– Надо, чтобы глаза были прозрачными, сынок, не такими, – говаривал он, тыкая почерневшим ногтем в затуманенный глаз какой-нибудь пеламиды. – Видишь? Эта свежая. Видишь разницу? Глаза блестят и широко раскрыты. – Потом он переходил к другой корзине. – Смотри: старый фокус. Сверху – слой очень свежей рыбы. Так? А теперь смотри. – Он засовывал руку в корзину и со дна извлекал за жабры какую-то совершенно измочаленную рыбину. – Смотри. Потрогай. Мясо мягкое. И жабры не красные, как у этой, свежей, а потускневшие, сереющие. А если пытаться отвернуть плавник – он не должен легко поддаваться, как этот. – Анвар махнул рукой, и молодой рыбак забрал свою корзину. – А теперь смотри сюда. Видишь? Видишь этого тунца? Плохой, сынок, никуда не годится.
– Весь побитый, да? Какой-то грузчик-неумеха уронил его с грузовика?
– Точно, – говорил он, кивая головой, в восторге оттого, что я так хорошо усвоил его уроки.
Как-то днем в сезон дождей я сидел с папой и бабушкой за столом в задней части ресторана. Они сосредоточенно изучали наколотые на шпильки пачки бумажек с нацарапанными на них кое-как заказами, пытаясь определить, какие блюда за последнюю неделю заказывали чаще, а какие реже. Напротив, как в суде, на стуле с жесткой спинкой сидел Баппу, нервно поглаживая свои полковничьи усы. То был еженедельный ритуал. На Баппу постоянно давили, с тем чтобы он продолжал улучшать старые рецепты. Так уж было заведено. Лучше! Всегда можно сделать лучше.
Предмет сегодняшнего обсуждения стоял между ними – медная миска с курицей.
Я запустил пальцы в миску и втянул в рот кусочек алого мяса. Я сглотнул маслянистую пасту мелко смолотого красного чили, острота которого была немного смягчена щепоткой кардамона и корицы.
– Только три заказа за последнюю неделю, – говорил папа, поглядывая то на Баппу, то на бабушку. Он отпил своего любимого чая, сдобренного гарам-масала. – Это блюдо надо переделать, или я выкину его из меню.
Бабушка взяла половник, капнула немножко соуса на ладонь, задумчиво слизнула и причмокнула губами. Она погрозила Баппу пальцем, и золотые браслеты на ее руке угрожающе зазвенели.
– Это что? Я тебе не так говорила.
– Чего? – сказал Баппу. – В последний раз вы мне велели все переделать. Положить больше аниса, больше ванили. Сделай то, сделай это. А теперь вы говорите, что все не так? Как мне готовить, если вы все время придумываете что-то новое? С ума сойдешь от этого. Может, мне пойти готовить к Джоши?..
– Ой-ой-ой, он мне угрожает! – завопила в ярости бабушка. – Я его сделала всем, что он есть, а он мне заявляет, что уйдет к этому типу? Да я всю семью твою выброшу на улицу!..
– Тихо, мать! – заорал папа. – И Баппу! Хватит. Не говорите ерунды. Тут никто не виноват. Просто я хочу, чтобы эта курица была лучше. Она могла бы быть лучше, согласны?
Баппу поправил свой поварской колпак, словно восстанавливая попранную честь, отпил еще чая и изрек:
– Да!
– Да, – отозвалась бабушка.
И они снова уставились на злополучную курицу.
– Надо ее сделать посуше, – сказал я.
– Чего-чего? Теперь мне еще мальчишку слушать?
– Дайте ему сказать.
– Слишком жирно, папа. Сейчас Баппу снимает сверху лишнее масло, но гораздо лучше будет, если просто жарить во фритюре. Чтобы кусочки получались немного хрустящие.
– Теперь ему не нравится, как я масло собираю! Правильно, мальчишке лучше знать…
– Тихо, Баппу! – заорал отец. – Вечно ты балаболишь. Почему ты вечно балаболишь? Ты что, старуха?
Когда отец закончил его отчитывать, Баппу сделал так, как предложил я. Эта история была единственным намеком на то, кем я стану в будущем. Курица по новому рецепту стала одним из любимейших блюд наших посетителей, которое отец в мою честь назвал «Сухая курятина а-ля Гассан».
– Идем, Гассан.
Мама взяла меня за руку, и мы, улизнув черным ходом, направились к остановке автобуса номер 37.
– Куда мы идем?
Мы оба знали, конечно, и просто делали вид, что это не так. Так уж было заведено.
– Не знаю. Может, по магазинам. Проветриться чуть-чуть.
Моя мать была застенчива, прекрасно вела счета, но потихоньку, не напоказ, и всегда умела сдержать отца, когда страсти слишком уж сильно овладевали им. Тихая и незаметная, именно она была центром и опорой нашей семьи, в большей степени, чем отец, несмотря на весь поднимаемый им шум. Она всегда следила за тем, чтобы мы, дети, были аккуратно одеты и делали домашние задания.
Но все это не означало, что у мамы не было своих тайных страстей.
Например, шарфы. Мама обожала свои дупатта.
Не знаю точно, почему именно, мама иногда брала меня с собой во время своих тайных вылазок в город, как если бы я был единственным, кто мог понять ее страстное увлечение покупками. По правде говоря, эти походы были весьма невинными: она покупала один-два шарфа, может быть, пару туфель и только изредка – дорогое сари. Мне покупалась раскраска или книжка с комиксами, а заканчивали мы кутежом в какой-нибудь закусочной.
Это был наш секрет, приключение, приберегаемое только для нас двоих. Мама, я думаю, хотела сделать так, чтобы я не чувствовал себя потерянным среди всей этой суеты, ресторанных хлопот и требований отца; к тому же я был в семье не единственным ребенком. (Быть может, мама и не выделяла меня среди других детей так, как мне того хотелось бы. Позднее Мехтаб рассказала мне, как мама по секрету водила ее в кино, а Умара – кататься на картах.)
А иногда дело было вовсе не в удовольствии от хождения по магазинам, а в удовлетворении какого-то другого, гораздо более сокровенного голода; она, бывало, стояла некоторое время перед витриной, задумчиво причмокивая губами, а потом вела меня в совершенно другую сторону, например в Музей принца Уэльского, разглядывать миниатюры эпохи Великих Моголов, или в планетарий имени Неру, который снаружи всегда казался мне гигантским фильтром турбины, воткнутым в землю боком.
