Джон Бойн - Абсолютист

— Не может быть! — вскричал он. — Уже так поздно! Пойду-ка я домой, а то моя хозяйка все кишки из меня выдерет. А тебе, Тристан Сэдлер, удачного отдыха. — Он поднялся, улыбаясь мне. — Ну или ради чего ты там приехал. И благополучно добраться до дому, когда все кончится.

Я кивнул на прощанье, но остался сидеть. Только смотрел, как он идет к двери. В самых дверях он повернулся и молча махнул рукой на прощанье ВЛАДЕЛЬЦУ ДЖ. Т. КЛЕЙТОНУ, обладателю ЛИЦЕНЗИИ НА ПРОДАЖУ ПИВА И КРЕПКИХ НАПИТКОВ.

Я снова взглянул на «Белого Клыка», лежащего на столе обложкой вверх, но вместо книги потянулся к стакану. Когда я допил его, моя комната уже, скорее всего, ждала меня, но я был не готов идти обратно. Так что я поднял палец в направлении бара, и передо мной вмиг появилась новая пинта; последняя на сегодня, клятвенно пообещал я себе.

Моя комната в пансионе миссис Кантуэлл — злополучный четвертый номер — вчера явно обеспечила мрачный фон развернувшимся в ней драматическим событиям. Тусклые печатные обои с изображением увядших гиацинтов и цветущих крокусов как будто помнили былые времена, повеселей. На выгоревшем квадрате прямо напротив окна рисунок обоев побелел, а ковер под ногами кое-где протерся до основы. К одной стене был притиснут письменный стол; в углу — фаянсовая раковина со свежим куском мыла на краешке. Я огляделся. Мне пришлась по душе чисто английская деловитая недосказанность этой комнаты, ее голая функциональность. Эта комната, безусловно, была лучше моей детской спальни, но хуже моей квартирки в Хайгейте, которую я обставил продуманно, экономно и заботливо.

Я посидел на кровати, воображая драму, разыгравшуюся здесь прошлой ночью: несчастный мистер Чартерс пытается добиться ласк мальчика, а потом — сохранить достоинство, оказавшись жертвой ограбления, покушения на убийство и ареста, и все это на протяжении часа. Я пожалел его и задался вопросом — успел ли он получить вожделенное преступное удовольствие до того, как начался кошмар? Заманили его умышленно или он оказался несчастной жертвой обстоятельств? Впрочем, возможно, он на самом деле не был таким тихоней, каким рисовался Дэвиду Кантуэллу, и искал удовлетворения, которого ему вовсе не предлагали.

Я медленно поднялся — ноги гудели после целого дня в дороге. Снял носки и ботинки, повесил рубашку на подлокотник кресла и остался посреди комнаты в брюках и майке. Когда я услышал миссис Кантуэлл — она постучала в дверь и окликнула меня, — первым моим побуждением было снова одеться и обуться, но у меня не было сил, да и нельзя сказать, что я своим видом нарушал пристойность. Я открыл дверь. Хозяйка стояла на пороге с подносом в руках.

— Простите, что я вас побеспокоила, — сказала она, снова нервно улыбаясь, — без сомнения, печать долгих лет привычного подобострастия. — Я подумала, что вы, наверное, голодны. И что мы перед вами в долгу за сегодняшнюю неприятность.

Я поглядел на поднос — чайник, сэндвич с ростбифом и кусочек пирога с яблоками. Меня пронизала благодарность. Я и сам не понимал, до чего голоден, пока не увидел всю эту еду. Я поел утром перед выездом из Лондона, но я обычно очень легко завтракаю, только чай и кусочек тоста. В поезде я проголодался, но выбор в вагоне-ресторане был скудный — я осилил половину едва теплого пирога с курицей и с отвращением отодвинул его. День натощак и две пинты пива в «Гербе плотника» пробудили у меня волчий голод, и я открыл дверь пошире, пропуская хозяйку внутрь.

— Благодарю вас, сэр. — Она, поколебавшись, обвела взглядом комнату, словно желая убедиться, что в ней не осталось следов вчерашнего безобразия. — Я поставлю на стол, если не возражаете.

— Огромное вам спасибо, миссис Кантуэлл. Я бы и не подумал вас беспокоить, требуя еды в такой час.

— Никакого беспокойства, — ответила она, поворачиваясь ко мне и слегка улыбаясь; она внимательно оглядела меня и так долго рассматривала мои голые ступни, что мне стало неловко и я начал спрашивать себя, что такое она могла в них увидеть. Наконец она опять перевела взгляд на мое лицо. — Вы завтра будете обедать тут, в пансионе? — спросила она, и мне показалось, что она хочет заговорить о чем-то другом, но не находит нужных слов. Еда, безусловно столь желанная для меня, была только предлогом.

— Нет. У меня встреча в час дня, так что я уйду еще до полудня. Я собираюсь прогуляться и посмотреть город, если проснусь достаточно рано. Можно я оставлю здесь свои вещи и заберу их перед вечерним поездом?

— Конечно.

Она явно не собиралась уходить; я молчал, ожидая, чтобы она заговорила.

— Насчет Дэвида, — наконец решилась она. — Надеюсь, он сегодня не слишком вам докучал?

— Вовсе нет. Он очень деликатно описал положение дел. Пожалуйста, ни в коем случае не думайте, что я…

— Нет-нет, — она быстро покачала головой, — я не об этом. То дело прошло и, я надеюсь, будет забыто. Просто он иногда слишком много вопросов задает тем, кто был в армии. То есть тем, кто был там. Я понимаю, большинство из вас не любит вспоминать, но Дэвид не отстает. Я пыталась с ним говорить, но это трудно.

Она пожала плечами и отвернулась, словно признавая свое поражение.

— С ним трудно, — поправилась она. — Он такой мальчик, с которым одинокой женщине бывает нелегко.

Тут уже я отвел глаза, смущенный фамильярностью ее тона, и поглядел в окно. Высокий каштан загораживал вид на улицу, и я поймал себя на том, что вглядываюсь в густое сплетение ветвей и еще одно детское воспоминание удивительно безжалостно вторгается в мои мысли. Мы с Лорой, моей младшей сестрой, собираем каштаны, — деревьями засажены проспекты возле Кью-Гарденс. Дома обдираем колючую шелуху и либо стреляем каштанами из рогатки, либо жарим и наслаждаемся горячим лакомством. Я немедленно прогнал это воспоминание.

— Ничего страшного. — Я снова повернулся к миссис Кантуэлл: — Мальчиков в таком возрасте это всегда интересует. Ему сколько, семнадцать?

— Семнадцать, только что исполнилось. Он так сердился в прошлом году, когда война кончилась.

— Сердился? — удивленно нахмурился я.

— Да, согласна, это смешно звучит. Но он так долго предвкушал, как сам пойдет. Он каждый день читал об этом в газетах, следил за судьбой всех здешних ребят, которых отправили во Францию. Даже пару раз пытался пойти, прибавив себе лет, но над ним только посмеялись и послали обратно к маме, а я вам скажу, сэр, что это они неправильно поступили. Он только хотел принести какую-то пользу, и вовсе незачем было над ним смеяться. А когда все кончилось — ну, по правде сказать, он решил, что пропустил что-то важное.

— Пропустил, чтобы ему оторвало голову снарядом, — сказал я, и мои слова заметались по комнате, рикошетя от стен и осыпая нас обоих шрапнелью.

Миссис Кантуэлл дернулась, но глаз не отвела.

— Понимаете, он на это по-другому смотрит, — тихо ответила она. — Его отец был там. Погиб в самом начале.

— Простите.

Итак, несчастный случай с молотилкой все же оказался моей фантазией.

— Да, ну вот, Дэвиду было тогда только тринадцать лет, и он уж так любил отца, даже необычно для мальчика. Мне кажется, он так и не оправился с тех пор, если честно. Ну вы сами видите, как он себя ведет. Все время сердится. Так трудно с ним разговаривать. Конечно, он во всем винит меня.

— Как все мальчики в таком возрасте, — с улыбкой сказал я, удивляясь, что говорю как зрелый мужчина, когда на самом деле я старше ее сына только на три года.

— Конечно, я-то хотела, чтобы война закончилась, — продолжала она. — Я об этом молилась. Чтобы он не попал туда и не страдал, как вы все страдали. Я даже представить себе не могу, каково вам пришлось. Ваша бедная матушка, наверное, места себе не находила.

Я пожал плечами, но тут же перевел это движение в кивок: я не собирался развивать затронутую ею тему.

— Но где-то в маленьком уголке души, совсем крохотном, я надеялась, что его все-таки возьмут. На неделю-другую, не больше. И чтобы он не участвовал ни в каких битвах. Не дай бог с ним бы что-нибудь случилось. Но побыть неделю с другими мальчиками ему было бы полезно. А потом настал бы мир.

Я не понял, говорит она о мире в Европе или на ее личном кусочке Англии. Но спрашивать не стал.

— В общем, я просто хотела за него извиниться. — Она улыбнулась. — А теперь кушайте, не стану вам мешать.

— Спасибо, миссис Кантуэлл. — Я проводил ее до двери и постоял, глядя, как она торопливо уходит по коридору. Она озиралась, словно не понимая, в какую сторону идти, хотя, скорее всего, прожила в этом доме всю свою взрослую жизнь.

Я вернулся в комнату, закрыл дверь и съел сэндвич — с нарочитой неторопливостью, чтобы спешка не нарушила хрупкое равновесие моего желудка. Запил чаем — горячим, сладким и крепким — и снова почувствовал себя человеком. Время от времени до меня доносились шумы из коридора — стенки номера были тонкие, как бумага. Я дал себе клятву уснуть до того, как вернутся на ночь мои соседи из третьего и пятого номеров. Риск провести бессонную ночь был для меня неприемлем — завтра мне понадобятся все силы.